Симона Бовуар - Все люди смертны
— Чтобы добиться этого мира, мне потребовалось немало времени и средств, — заметил я.
— И зачем он нужен?
Фонтаны тянули свою нелепую песню. Если они более не услаждают сердце Антонио, зачем они нужны?
— Мы живем в мире, — снова заговорил Антонио. — В этих словах заключена вся наша история. Мятежи в Милане, войны в Неаполе, бунты в городах Тосканы — мы ни во что не вмешиваемся. Что бы ни происходило в Италии, Кармоны будто не существует. К чему же тогда наши богатства, наша культура и мудрость, если мы торчим на своей скале точно гриб-переросток?!
— Понимаю, — откликнулся я. Я давно уже понял это. — А что даст война?
— Вы спрашиваете?! Мы получим порт и дороги, ведущие к морю. Кармона сравняется в могуществе с Флоренцией.
— Ривель некогда был наш, — заметил я.
— Но на этот раз мы сохраним его за собой.
— Мандзони могущественны. Беглецы не найдут пособников в Ривеле.
— Они рассчитывают на поддержку герцога Анжуйского, — сообщил Антонио.
Кровь бросилась мне в лицо.
— Мы не станем призывать французов на наши земли!
— Почему? Другие прежде звали их. И снова призовут, и быть может, против нас.
— Вот поэтому Италии вскоре не станет. Мы уже не столь сильны, как в прежние времена, — сказал я, положив руку ему на плечо. — Страны, которые мы называем варварскими, растут и крепнут; Франция и Германия зарятся на наши богатства. Поверь мне, наше спасение в единстве, в мире. Если мы хотим, чтобы Италия смогла противостоять грозящим ей нашествиям, нужно укреплять союз с Флоренцией, нужно установить связи с Венецией и Миланом, следует опираться на швейцарских наемников. Если каждый город будет лелеять эгоистические амбиции, Италия пропадет.
— Вы уже сто раз объясняли это, — упрямо заявил Антонио. И гневно добавил: — Но мы останемся союзниками Флоренции лишь при том условии, что по-прежнему будем прозябать в тени.
— Что за беда? — откликнулся я.
— И вы безропотно миритесь с этим — а ведь вы столько совершили ради славы Кармоны?!
— Слава Кармоны не многого стоит по сравнению со спасением Италии.
— Плевать мне на Италию, — отрезал Антонио. — Моя родина Кармона.
— Это лишь один из городов, — настаивал я. — А их столько!
— Вы в самом деле верите в то, что сказали?
— Я так думаю.
— Тогда как вы смеете управлять?! — с жаром воскликнул Антонио. — Что вам делать с нами? Вы чужой в своем городе.
Я молча всматривался в его лицо. Чужой. Он сказал правду. Я уже стал чужим. Для Антонио Кармона была создана по мерке его смертного сердца, он любил ее. Я не имел права препятствовать ему вершить свою человеческую судьбу — судьбу, над которой я был не властен.
— Ты прав, — сказал я. — С этого дня тебе принадлежит власть над Кармоной.
Взяв за руку Беатриче, я повел ее к каскаду. Там, сзади, Антонио неуверенным голосом окликнул меня: «Отец!» — но я не вернулся. Я сел на мраморную скамью рядом с Беатриче.
— Я предвидел, что это случится, — сказал я.
— Я понимаю Антонио, — с вызовом бросила она.
— Вы любите его? — внезапно спросил я.
Ее веки дрогнули.
— Это вам прекрасно известно.
— Беатриче, — промолвил я, — он никогда вас не полюбит.
— Но я, я люблю его.
— Забудьте Антонио. Вы не созданы для страдания.
— Страдание меня не страшит.
— Что за нелепая гордость?! — гневно воскликнул я.
Этот жаждет тревог; она любит страдания. Что за демоны одолевают их?
— Вы что, вечно останетесь той девчонкой, которой нравились лишь запретные игры? К чему требовать ту единственную вещь, которой вам не получить?
— Я ничего не требую.
— У вас есть все, — с горечью произнес я. — Мир велик, и стоит захотеть, он будет ваш.
— Мне ничего не нужно.
Она сидела выпрямившись, чуть напряженно, держа руки на коленях, и я подумал, что ей и в самом деле ничего не нужно; удовлетворенная или разочарованная, она всегда будет верна себе.
Я взял ее за запястье, она удивленно взглянула на меня.
— Забудьте Антонио. Станьте моей женой. Разве вы не знаете, что я люблю вас?
— Вы?!
— Вы полагаете, что я не способен любить?
Она высвободила руку.
— Не знаю.
— Почему я внушаю вам отвращение? — спросил я.
— Я не испытываю отвращения к вам.
— Вы боитесь меня? Считаете меня дьяволом?
Она колебалась.
— Так что?
— Вы не человек! — с внезапным ожесточением бросила она и, окинув меня внимательным взглядом, добавила: — Вы мертвец.
Я схватил ее за плечи, мне хотелось сломить ее, и вдруг я увидал себя в глубине ее глаз: мертвец. Я мертв — как кипарисы, что не ведают ни зим, ни весеннего цветения. Я отпустил ее и молча удалился. Беатриче по-прежнему неподвижно сидела на каменной скамье; она мечтала об Антонио, которого влекла война. А я вновь был в одиночестве.
Несколько недель спустя Антонио с помощью войск герцога Анжуйского овладел Ривелем; во время штурма он был ранен; пока в Кармоне затевали празднества в честь победы, я отправился в Виллану, куда доставили Антонио. Он лежал в постели, бледный, кожа да кости; он был ранен в живот.
— Отец, вы гордитесь мною? — спросил он с улыбкой.
— Да, — ответил я.
Я тоже улыбался, но в груди у меня бушевал вулкан, заливая все пылающей лавой. Всего лишь рана в живот; и двадцать лет забот, двадцать лет надежд пошли прахом.
— В Кармоне гордятся мною?
— Никогда еще нигде в Италии не устраивали празднеств прекраснее тех, что дают в честь твоей победы.
— Если я умру, — выговорил он, — скрывайте мою смерть до тех пор, пока не закончатся праздники. Праздник — это так замечательно!
— Обещаю тебе, — заверил я.
Он смежил веки со счастливым видом. Он умирал удовлетворенный, прославившийся; будто его победа и впрямь была истинной победой, будто само это слово имело смысл. Его будущее не таило угроз; у него больше не было будущего; он умирал, сделав то, что хотел сделать, он навсегда оставался героем-триумфатором.
А мне никогда не покончить с этим, думал я, глядя в добела раскаленное небо.
Я сдержал свое обещание; лишь Беатриче знала, что Антонио умер. Ничего не ведавший радостный люд кричал: «Да здравствует Кармона! Да здравствует Антонио Фоска!» Целых три дня по городским улицам сновали процессии, на центральной площади проходили турнирные поединки, в трех городских церквях разыгрывали мистерии. В церкви Сан-Феличе во время мистерии Пятидесятницы искры, олицетворявшие языки пламени Святого Духа, попали на гобелены, и церковь загорелась, но народ безразлично взирал на пожар. Все пели и танцевали. Площадь с фасадами, затянутыми золотыми полотнищами, озаряли гирлянды фонариков. Бенгальские огни бросали кровавые отблески на мраморные статуи.
— Почему не тушат пожар? — сказала Элиана.
Она стояла возле меня на балконе; подаренное мною золотое ожерелье с рубинами украшало надушенную шейку.
— Это праздник, — ответил я. — И в Кармоне достаточно церквей.
Нам понадобилось тридцать лет, чтобы возвести эту церковь, а сгорела она в одну ночь. Кому до этого было дело?
Я вернулся в освещенную гостиную. Мужчины и женщины, разодетые в парчу, сверкающие драгоценностями, танцевали. Бежавшие из Ривеля и посланные из других покоренных городов собрались под балдахином вокруг послов герцога Анжуйского. Звучали грубый говор французов и угодливый смех всех прочих. Среди танцующих я увидел Беатриче. На ней было красное шелковое платье, она танцевала с французским дворянином. Когда музыка стихла, я направился к ней.
— Беатриче!
В ее улыбке таился вызов.
— Я думал, вы в своих покоях.
— Как видите, я спустилась.
— Вы танцуете!
— Разве не подобает мне вместе со всеми праздновать триумф Антонио?!
— Прекрасный триумф! — с горечью бросил я. — Его чрево уже поедают черви.
— Замолчите, — тихо сказала она. Лицо ее пылало.
— У вас лихорадка, — сказал я. — Зачем вы себя мучите? Идите оплакивать Антонио.
— Он умер победителем.
— Вы так же слепы, как он. Взгляните на них.
Я указал ей на французов с дерзкими лицами и массивными руками, наполнявших залу безудержным гоготом.
— Вот истинные победители.
— И что же? Это наши союзники.
— Чересчур могущественные союзники. Ривельский порт станет им опорой для похода на Неаполь. А когда они захватят Неаполь…
— Мы сможем победить и французов, — возразила Беатриче.
— Нет.
Выдержав долгую паузу, она сказала:
— Я хотела просить вас о милости.
Я взглянул на ее помертвевшее личико:
— Вы впервые…
— Позвольте мне уехать отсюда.
— Куда вы направитесь?
— Поселюсь у матери.
— Будете ежедневно стирать белье и доить коров?
— Почему бы и нет? Не хочу оставаться здесь.
