Василий Великанов - Повесть об укротителе
Судья вскочил со стула и, подняв руку, пронзительно засвистел. Когда публика немного затихла, он сказал громко:
— Товарищи! Туше не засчитываю. «Чёрная маска» упала на краю ковра,
В цирке поднялись возмущенные крики, свист:
— Снять чёрную маску! Отдать приз!
Несколько парней из публики перешагнули барьер и, размахивая руками перед судьей Никитиным, закричали:
— Правильно припечатал! Шельмуете! Не позволим!
Ладильщиков протянул руку поверженному противнику и поднял его с ковра. Дротянко встал, обмякший и растерянный, вспотевший и обессиленный. У него дрожали колени. Матерчатая маска пропиталась потом и приклеилась к лицу. Сердце покалывало, дышал он тяжело — не хватало воздуха. Дротянко снял маску и, поникнув головой, пошёл за кулисы, широко открывая рот и дыша как рыба, вытащенная из воды. Длинные усы его повисли двумя мокрыми хвостиками.
Разгоряченный и сильный, Ладильщиков кланялся публике во все стороны.
— Приз! Приз! — кричали зрители.
Судья Никитин убежал за кулисы, и вскоре на манеж вышла сама Берта Карловна и подала победителю пакет с деньгами. Вручая Ладильщикову приз, она прищурилась. и так злобно взглянула на него, словно хотела пронзить его ядовитой стрелой своей ненависти.
Приняв пакет с деньгами, Ладильщиков сорвал с себя маску и зрители еще сильнее захлопали в ладоши. Все узнали в нем укротителя.
Ладильщиков поднял руку и крикнул:
— Товарищи! Я не могу больше участвовать в чемпионате: борьба в нем ведется по «сценарию», с обманом. В наше советское время так делать позорно. Долой старые привычки!
Зрители свистели, кричали, топали ногами.
— Жулики-и! — крикнул кто-то. — Доло-ой!
В тот же вечер после представления Берта Карловна устроила своему мужу «баню».
— Я предупреждала тебя, что не надо с ним связываться!.. Такой позор, такой позор!.. Теперь публика не пойдет к нам в цирк…
Сняв с ноги лакированную туфельку, она хлестала ею по толстым щекам мужа и приговаривала:
— Вот тебе, дурак! Вот тебе, олух!
Дротянко, вяло. отстраняясь от ударов, успокаивал жену:
— Берта… Берточка… Не расстраивай себя… Побереги нервы. Всё уладим…
На другой день утром Дротянко вызвал к себе в кабинет Ладильщикова и сказал:
— У вас, Николай Павлович, великолепное спортивное сердце и настоящая борцовская сила. Но вы не учли мою просьбу…
— Не мог, Тихон Кузьмич. Я спортсмен.
— Я понимаю, Николай Павлович, но зачем было разоблачать нашу цирковую кухню?
— Совесть не позволила промолчать.
— Хорошо. Я не в обиде на вас, Николай Павлович. Давайте дадим новую рекламу, что вы всех борцов из чемпионата вызываете на схватку. Установим новый приз. И публика опять пойдет валом. Вас любят зрители,
— Я не согласен.
— Жаль, очень жаль, — проговорил Дротянко. На миг он задумался, а потом продолжал: — Николай Павлович, мы с Бертой Карловной серьезно предлагаем вам вступить в наш коллектив. Первоначальный ваш пай будет небольшой, а в дальнейшем станете получать половину всего дохода…
— Нет, я и на это не пойду, — резко ответил Ладильщиков.
— Напрасно. Тогда я призовые деньги засчитаю в счет вашего жалованья.
— Почему? Я их заслужил честной борьбой.
— Вы не выполнили нашу с вами договоренность бороться на «шике»,
— Я не давал вам такого слова и не могу поддерживать ваши коммерческие махинации.
— Тогда я сниму ваш аттракцион и за амортизацию реквизита платить не буду.
— Я буду жаловаться в Рабис.
— Жалуйтесь. У меня с вами договора нет,
— А ваше телеграфное обязательство?
— Я его не подписывал. Телеграмму вам давал администратор.
— Но это знаете как называется?
— Как хотите называйте, это меня нисколько не волнует. И вообще по делам вашей дальнейшей работы обращайтесь к хозяйке цирка.
— У вас одна лавочка!
В тот же день Николай Павлович обратился в союз Рабис, а Мария Петровна пошла в РКИ.
На другой день в местной газете появилась обличительная статейка о том, что в частном цирке Дротянко под ширмой «коллектива» артистов процветают жульнические махинации, плохо поставлена охрана труда артистов и что нора покончить с отрыжками прошлого — нездоровым ажиотажем и шарлатанством.
Дротянко скрылся из города. Судебный исполнитель описал имущество Берты Карловны и снял остатки из кассы. Расплатившись с артистами, цирк закрыли.
РУССКИЙ СТИЛЬ
Два года гастролировал Ладильщиков по разным городам страны и с большим успехом выступал со своим аттракционом и в госцирках и в цирках частных предпринимателей.
Но вот наступил двадцать девятый год, год великого перелома, когда миллионы крестьян пошли в колхозы и когда успешно выполнялась первая «пятилетка» народного хозяйства. В этом году стали закрываться частные предприятия и лавочки торгашей. Переставали существовать и частные цирки.
Ваня получил от матери письмо котором она сообщала, что дедушка Ананий помер и перед смертью всё вспоминал внука. Ещё Дарья Ивановна писала, что хотя сначала она и не одобряла Ванин выбор стать укротителем зверей, но ничего не поделаешь: видно, у каждого в жизни своя дорожка — к чему больше сердце лежит. И сейчас, хотя и осталась она одна в доме, ей совсем не скучно и одиночества она не чувствует: первой вступила в колхоз и с народом теперь в одной семье, на одном общем деле. Мельника Варюгина раскулачили и куда-то далеко-далеко выслали, а мельницу передали в колхоз.
Ваня написал матери большое письмо и сообщил о том, что они с Николаем Павловичем тоже начали жить по-новому, а он, Ваня, женился и просит у матери извинения, что не познакомил её с невестой. «Ты, мама, не сомневайся, — писал он. — Вера у меня хорошая, толковая, и я её очень люблю. Она у самого профессора помощницей была и теперь нам помогает, а работы, по всему видно, прибавится много, потому что мы с Николаем Павловичем стали артистами государственного цирка и нам обещали дать новое пополнение зверей…»
Ладильщиков пришёл в центральное управление госцирков и заявил, что не хочет быть «кустарем-одиночкой», а желает стать артистом государственного цирка.
Ладильщикова принял художественный руководитель управления Станислав Казимирович Милославский, предприимчивый деляга, любивший в разговоре употреблять такие словечки, как «у меня», «я». Слушая его, можно было подумать, что все госцирки — его личная собственность. Ладильщикова он принял очень любезно и рассыпался в комплиментах.
— Я весьма рад иметь у себя известного русского артиста-укротителя первой смешанной группы зверей. Мне известно, Николай Павлович, что зрители вас очень любят, с вами всегда в цирках аншлаги, полные сборы, но я хочу вам сказать…
— Что именно? — настораживаясь, спросил Ладильщиков.
— Я пополню ваш аттракцион зверями. У вас маловато львов. Надо сделать ваш аттракцион солиднее. И, может быть, ввести ещё белого медведя. Белое пятно в группе серых и желтых зверей — это будет чудесно! Но я хочу поставить вам одно условие…
— Какое?
— Видите ли, в чем дело, Николай Павлович, ваш аттракцион хорош, но слишком просто оформлен. Надо его сделать более ярким, эффектным, а вас лично — более артистичным. Вы понимаете меня?
— Не совсем.
— Я имею в виду световые эффекты и обновление вашей устаревшей музыки. Ну, кому, скажите пожалуйста, интересна сейчас эта старинка, вроде «уж ты сад, ты мой сад»? И ваш костюм простого русского парня, извините меня, тоже очень примитивен.
— А мне он по душе. Я чувствую себя в нем очень хорошо.
— Возможно, Николай Павлович, вам он и нравится, а публика, поверьте мне, больше любит всё необычайное, экзотическое. Хорошо бы вам одеться, например, в шёлковый костюм индийского факира с белой чалмой и с горящей звездой на лбу. Или — в костюм американского ковбоя с широкополой шляпой. Так будет больше в вас чарующей тайны.
— Я не согласен с вами, Станислав Казимирович. Мой русский костюм очень близок нашим зрителям. Ведь он у меня созвучен русскому стилю всего аттракциона — и музыке, и реквизиту, и самой манере исполнения. Иначе нарушится русский стиль.
— А мы его целиком заменим новым стилем, заграничным. Дадим новую музыку, этакое душещипательное танго, и сделаем новый реквизит. Надо больше дать экзотического очарования и тайны. Укротитель зверей, борец с удавом — необычайный человек. Надо создать вокруг него ореол сияния. Публика от вас, Николай Павлович, будет в восторге, особенно женщины.
Ладильщиков встал с кресла, по-медвежьи потоптался на месте и сказал:
— Ладно. Я подумаю.
— И фамилию вам надо придумать другую, — добавил Милославский, — а то ваша уж очень длинная и какая-то невыразительная…
Когда же Николай Павлович вернулся домой и поведал жене о своем разговоре с Милославским, Мария Петровна вспылила:
