Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед
— Себастьян пьет.
— Что вы! Он даже не спускался за коктейлем.
— Он пьет у себя в комнате с самого обеда.
— Вот скука. Какое странное занятие. Он сможет выйти к ужину?
— Нет.
— Ну, придется вам о нем позаботиться. Это не мое дело. Часто он этим занимается?
— В последнее время часто.
— Как это скучно.
Я попробовал толкнуть дверь Себастьяна, убедился, что она заперта, и от души понадеялся, что он спит, но, вернувшись к себе в комнату из ванной, застал его сидящим у моего камина. Он был совсем одет к ужину, не считая ботинок, но галстук его был повязан криво, а волосы торчали дыбом; лицо его пылало, глаза чуть заметно косили. Речь его звучала невнятно.
— Чарльз, вы были правы. Не у няни. Пил виски здесь. В библиотеке теперь нет, раз гости уехали. Все уехали, одна мама. Я, кажется, сильно пьян. Думаю, пусть мне лучше принесут чего-нибудь сюда поесть. Чем ужинать с мамой.
— Ложитесь в постель, — сказал я ему. — Я объясню, что вы чувствуете себя хуже.
— Гораздо хуже.
Я отвел его к нему в комнату, которая была рядом с моей, и попытался уложить в постель, но он остался сидеть перед туалетным столиком, разглядывая свое отражение и стараясь перевязать галстук. На письменном столе у камина стоял графин, до половины наполненный виски. Я взял его, думая, что Себастьян не увидит, но он рывком обернулся от зеркала и сказал:
— Поставьте на место.
— Не будьте ослом, Себастьян. Вы уже достаточно выпили.
— А вам-то какое дело? Вы здесь только гость, мой гость. И я пью что хочу в моем собственном доме. Он готов был полезть в драку.
— Ну хорошо, — сказал я, ставя графин на место, — только бога ради не показывайтесь никому на глаза.
— Не ваша забота. Вы приехали сюда как мой друг, а теперь шпионите за мною по маминому поручению, я знаю. Так вот, можете убираться и передайте ей от меня, что впредь я сам буду выбирать себе друзей, а она пусть сама выбирает себе шпионов, мне они не нужны.
Так я его оставил и спустился к ужину.
— Я был у Себастьяна, — объявил я. — Его простуда разыгралась не на шутку. Он лег в постель и сказал, что ему ничего не нужно.
— Бедняжка Себастьян, — сказала леди Марчмейн. — Надо ему выпить стакан горячего виски. Я схожу погляжу, как он.
— Не ходи, мама, я пойду, — сказала Джулия, поднимаясь.
— Пойду я, — сказала Корделия, которая ужинала сегодня со взрослыми по случаю отъезда гостей. И прежде чем кто-либо мог ее остановить, она уже была на пороге и скрылась за дверью.
Джулия встретилась со мною взглядом и чуть заметно печально пожала плечами.
Через несколько минут Корделия вернулась, и лицо ее было очень серьезно.
— Нет, ему ничего не надо, — сказала она.
— Ну а как он?
— Не знаю, конечно, но по-моему, он очень пьян, — ответила она.
— Корделия!
И тут девочку разобрал смех.
— „Сын маркиза не привык к вину“, — бормотала она, хихикая. — „Карьера образцового студента под угрозой“.
— Чарльз, это правда?
— Да.
Тут объявили, что ужинать подано, и все пошли в столовую; там эта тема не затрагивалась.
Когда мы с Брайдсхедом остались одни, он спросил:
— Вы, кажется, сказали, что Себастьян пьян?
— Да.
— Какое неподходящее время он выбрал. Вы не могли его удержать от этого?
— Нет.
— Да, — согласился Брайдсхед, — вероятно, это было невозможно. Я однажды видел пьяным отца в этой самой комнате. Мне тогда было не больше десяти. Невозможно удержать человека, если он хочет напиться. Наша мать не могла удержать отца.
Он говорил в своей всегдашней странно-безличной манере. Чем ближе я знакомился с этой семьей, тем непостижимее они мне казались.
— Сегодня вечером я попрошу маму почитать нам вслух.
В доме был обычай, как я узнал позднее, слушать чтение леди Марчмейн, всякий раз как в семье оказывалось что-нибудь неблагополучно. У нее был красивый голос и большая живость выражения. В тот вечер она читала „Мудрость патера Брауна“. Джулия разложила перед собой на табуреточке маникюрные принадлежности и старательно перекрывала лаком ногти;
Корделия гладила ее болонку; Брайдсхед раскладывал пасьянс; я сидел без дела, рассматривая живописную группу, которую они составляли, и сокрушаясь по своем отсутствующем друге.
Но ужасы этого дня еще не кончились.
Леди Марчмейн имела обыкновение, когда в доме были только свои, заходить перед сном в часовню. Она как раз закрыла книгу и предложила пойти туда, когда распахнулась дверь и вошел Себастьян. Он был одет точно так, как при нашем последнем разговоре, только вместо румянца его лицо заливала смертельная бледность.
— Пришел извиниться, — пробормотал он.
— Себастьян, дорогой, будь добр, вернись к себе в комнату, — сказала леди Марчмейн. — Мы успеем поговорить утром.
— Не перед вами. Пришел извиниться перед Чарльзом. Я по-свински с ним обошелся, а он мой гость. Мой гость и мой единственный друг, а я обошелся с ним по-свински.
Холодок пробежал по столовой. Я отвел Себастьяна в его комнату; его родные пошли к молитве. Наверху я заметил, что графин уже пуст.
— Вам пора лечь спать, — сказал я. Тогда Себастьян заплакал.
— Почему, почему вы принимаете их сторону против меня? Я знал, что так будет, если я вас познакомлю. Почему вы шпионите за мной?
Он говорил еще много такого, что мне мучительно вспоминать даже теперь, через двадцать лет. Наконец мне удалось его уложить, он уснул, и я печально отправился к себе.
На следующее утро он вошел ко мне чуть свет, когда весь дом еще спал; он раздернул шторы, и, проснувшись от этого звука, я увидел его — он стоял ко мне спиной, одетый, курил и глядел в окно туда, где длинные рассветные тени лежали на росе и первые птицы пробовали голоса среди распускающейся листвы. Я заговорил, он обернулся, и на лице его я не нашел ни малейших следов вчерашнего опустошения — это было свежее, хмурое лицо обиженного ребенка.
— Ну, — сказал я, — как вы себя чувствуете?
— Довольно странно. Наверно, я еще немного пьян. Я сейчас ходил на конюшню, думал взять автомобиль, но там все заперто. Мы уезжаем.
Он выпил воды из графина у моего изголовья, выбросил в окно сигарету и закурил новую; руки его дрожали, как у старика.
— Куда же вы собираетесь?
— Не знаю. Видимо, в Лондон. Можно мне поехать к вам?
— Разумеется.
— Ну хорошо. Одевайтесь. Вещи пусть пришлют поездом.
— Мы не можем так уехать.
— Мы не можем здесь оставаться. Он сидел на подоконнике и, отвернувшись, смотрел в окно. Потом вдруг сказал:
— Вон из труб кое-где идет дым. Наверно, уже отперли конюшни. Пойдем.
— Я не могу так уехать, — сказал я. — Я должен попрощаться с вашей матерью.
— Верный пудель.
— Просто я не люблю удирать.
— А мне нет дела. И я все равно удеру как можно дальше и как можно скорее. Можете сговариваться с моей матерью о чем хотите, я не вернусь.
— Так вы говорили вчера.
— Знаю. Простите, Чарльз. Я же сказал, что еще немного пьян. Если для вас это хоть какое-то утешение, могу вам сказать, что я омерзителен самому себе.
— Для меня это совсем не утешение.
— Немного все-таки должно вас утешить, по-моему. Ну хорошо, если вы не едете, передайте от меня привет няне.
— Вы в самом деле уезжаете?
— Конечно.
— Мы увидимся в Лондоне?
— Да, я остановлюсь у вас.
Он ушел, но я больше заснуть не смог. Часа через два пришел слуга, принес чай, хлеб и масло и приготовил мою одежду для нового дня.
Позже я пошел к леди Марчмейн; на дворе поднялся сильный ветер, и мы остались дома; я сидел у камина в ее комнате, она склонилась над рукоделием, и побег плюща с распустившимися почками бился о стекло.
— Если б только я не видела его, — говорила она. — Это было жестоко. Мне не так страшно думать о том, что он был пьян. Это случается со всеми мужчинами, когда они молоды. Я знаю и привыкла, что так бывает. Мои братья в его возрасте были настоящие буяны. Мне было больно вчера, потому что я видела, что ему плохо.
— Я понимаю, — сказал я. — Я еще никогда не видел его таким.
— И как раз вчера… когда все разъехались и остались только свои — видите, Чарльз, я отношусь к вам совершенно как к родному, Себастьян вас любит, — когда ему не было нужды изображать веселье. И он не был весел. Я почти не спала сегодня, и все время меня терзала одна мысль: ему плохо.
Мне невозможно было ей объяснить то, что я сам понимал еще только наполовину, но уже тогда у меня мелькала мысль:
„Она скоро сама узнает. А может быть, знает и теперь“.
— Да, это было ужасно, — сказал я. — Но пожалуйста, не думайте, что он всегда такой.
— Мистер Самграсс говорит, что в минувшем семестре он слишком много пил.
