Пэлем Вудхауз - Том 14. М-р Моллой и другие
— Вам не кажется, что за отчетный период кроме «вот это па» вы ничего не сказали? — спросила она. — Какой-то вы смурной, Виджен.
— Есть чуть-чуть.
— Вас что-то гложет?
На лице Фредди забрезжила безжизненная улыбка, наподобие той, которой могла бы осклабиться затерянная в преисподней душа, если ее позабавит колкость другой погибшей души.
— Что меня только не гложет…
— Досталось на службе?
— Можете считать, что досталось. Меня оттуда выгнали. Лейла Йорк растворилась в сердечной участливости.
— Бедный мой, несчастный мальчик! А что там стряслось?
— Ох, да вы все равно в этом ничего не смыслите. Технические неувязки. Дал вчера маху, когда переписывал аффидавит,[48] или как там эта чушь зовется, а сегодня утром прихожу, — причем опять опоздал, поскольку проваландался дома, пытался поговорить с Салли, — вызывает меня к себе Шусмит и объявляет, что я могу идти на все четыре стороны. Оказывается, в нем давно зрело такое желание, хотя он честно пытался его подавить, но в конце концов оно сделалось непреодолимым. Выдал мне месячное жалованье в качестве выходного пособия и заявил, что за счастье раз и навсегда от меня избавиться грех денег жалеть. А напоследок сказал, что это самый светлый день в его жизни.
— Вы не пытались его переубедить?
— Нет, конечно. Зато я его подколол. Помня ваш рассказ о его темном прошлом, я сказал ему, что, может быть, я как работник и не предел мечтаний, зато под рододендроном не целуюсь. Удивительно, но факт. В кустах шиповника — бывало, но с рододендроном как-то не сложилось. «Целуйтесь дальше, Шусмит!» — напутствовал я его, развернулся и пошел куда глаза глядят.
— Жуткая история. Понимаю, почему вы такой понурый.
— Ох, совсем не поэтому. То, что меня выперли, меня никак не беспокоит, я очень скоро разбогатею.
— Каким же это образом?
— Простите, этого я вам сказать не могу, — сказал Фредди, памятуя о наказе мистера Моллоя. — Что-то вроде вложения капитала. Нет, причина упадка духа и падения сил, — продолжал он, уступая желанию поделиться своими тяготами со слушателем, — это Салли. Разве она не сказала вам, что произошло?
— Ни слова. А что такое?
Фредди окунул палец в опустевший фужер, завладел оливкой и с немалым усилием загнал ее внутрь пищевода.
— Если между вами и Салли что-то произошло, вам бы не помешало подкрепиться, — по-матерински заметила Лейла Йорк.
— Вы так считаете?
— Уверена. Официант! Encore[49] по коктейлю. Кстати, об официантах, — сказала она, когда они остались вдвоем. — Мой исчезнувший муж — официант.
— Ничего себе!
— Видела его своими собственными глазам, когда он сновал туда-сюда с рубленой курицей в клубе «Перо и чернила». Но не будем отвлекаться на обсуждение моих дел. Что касается меня, то за себя я спокойна. На меня работает целый спрут, раскинувший щупальца в разных направлениях, а вы сами знаете, что это за звери. Не знают промахов. Забудьте обо мне и расскажите о Салли. Что, порвали все концы?
— Очень похоже.
— Натворили что-нибудь?
— Ничего я не творил!
— Ну-ну, смелее!
— Все кузен Джордж.
— Тот исправный служака, который вытряхнул из меня на днях червончик за билеты? Он-то здесь каким боком?
Фредди мрачно воззрился на безобидного техасского миллионера, присевшего за соседний столик. Нельзя сказать, чтобы тот ему чем-то не приглянулся, просто столь же мрачно он готов был взирать на любого человека, попавшего в поле его внимания, так что и захожего магараджу встретил бы угрюмо. Когда Виджены теряют любимых женщин, посторонним для их же блага лучше сохранять дистанцию.
— Прежде всего я бы отметил, — прежде всего отметил Фредди, — что из всех калечных и увечных на голову полицейских полудурков тупее кузена Джорджа свет еще не видывал. Он как тот тип из поэмы, за именем которого потянулось все остальное.
— Кажется, знаю, о ком вы говорите. Ему все досаждали по утрам ангелы.[50] Значит, Джордж, по-вашему, страдает умственным увечьем?
— Врожденным. Но на сей раз он перепрыгнул самого себя. Да, понятно, у него есть целая байка, чтобы… Что это за слово, начинается на «вы»? Никак не могу вспомнить…
— Выловить?
— Нет, вызволить. Чтобы себя вызволить, он готов рассказать целую байку. Женщина, видите ли, промокла.
— Я за вами не поспеваю. Какая такая женщина?
— Которая зашла в «Мирную гавань».
— Ваша знакомая?
— Отчасти…
— Так-так…
— Не надо говорить мне «так-так», да еще плотоядно! За ту же ошибку я только вчера отчитывал Салли. Разумеется, — произнес Фредди, содрогаясь вздохом, исходящим, казалось, из-под его носков со стрелочками, — когда мы с ней еще разговаривали.
— А теперь не разговариваете?
— Куда там! Этим утром вижу ее в вашем палисаднике, окликаю, а она обводит меня таким взглядом, будто я какой-то особо неприятный ей прокаженный, и пулей влетает в дом! Вот так я и проваландался, пытаясь восстановить связь, и опоздал на службу. Заметьте, вполне могу ее понять. Она, никуда не денешься, была в моей пижаме.
— Салли?
— Нет, та женщина.
— С которой вы отчасти знакомы?
— Да.
— Была в вашей пижаме?
— В фиолетовую полоску.
— Нн-н-да!
Фредди вскинул руку. Даже кузен Джордж, когда тому случалось стоять на перекрестках, не смог бы вложить в этот жест больше благородства. На лице его запечатлелось выражение, схожее с тем, каким его с утра одарила в палисаднике Салли.
— Никаких «нн-н-да». Это все равно, что «так-так». Я бы все мог ей объяснить в два счета, если только она соизволит меня выслушать, а не будет каждый раз, когда я открываю рот, уноситься прочь со скоростью ветра, словно она хочет побить рекорд на стометровке. Женщина эта попала под ливень и устремилась в «Мирную гавань» в поисках убежища. Там она повстречала Джорджа, Джордж заметил, что она промокла…
— Профессиональная зоркость. Все видят, все замечают.
— …и предложил ей подняться в мою комнату и переодеться, чтобы не подхватить простуду. Потом он повел в ресторан свою девицу, а эту оставил в доме, и потому, когда я вернулся, мы с ней оказались вдвоем.
— И тут вошла Салли?
— Не сразу. Она заглянула в тот момент, когда я оказывал первую помощь. Эта… дама ободрала коленку, и я как раз смазывал ее йодом.
— Коленку?
— Да.
— Обнаженную?
— А вы думаете, она должна прятать ее под слоем брони?
— Нн-н-да…
Фредди повторил упомянутый выше жест, который вызвало предыдущее использование этого междометия.
— Могу я попросить вас не говорить мне «нн-н-да»? Весь это эпизод с первой до последней минуты невинен. Черт меня дери, да когда дама соскабливает три добрых дюйма кожи со своей нижней конечности, и столбняка не миновать, если с помощью безотказных средств не принять безотлагательных мер, то не должен ли мужчина взять пузырек с йодом? Не оставлять же ее в предсмертных муках на полу вашей гостиной…
— Вообще-то вы правы. Но Салли взглянула на вещь предвзято?
— Оказалось, что она совершенно не понимает истинной положения дел. Я заметил ее не сразу, поскольку склонился над раной и был спиной к двери, но услышал, что кто-то словно бы заскулил, оглянулся, и увидел, как она стоит вытаращив на меня глаза, будто оглушенная. Несколько мгновений продержалась полная тишина, прерванная возгласом «У-уфф!», потому что йод жжет как сволочь, а потом Салли говорит: «Ах, прости меня, пожалуйста, я не знала, что ты не один» — и молча уходит за кулисы. Когда я пришел в себя после шока и бросился за нею, она уже растворилась. Да, заваруха довольно гнусная, — закончил Фредди, и снова метнул хмурый взгляд на пэра, который, в столь обычном для пэров стиле, забежал в «Баррибо» хлопнуть по маленькой перед ланчем и уселся за столик в противоположном углу.
Лейла Йорк тоже нахмурилась, однако складка на ее челе обозначала задумчивость. Она взвешивала и перебирала каждое услышанное слово. Лицо ее приняло непреклонное выражение. Она дотронулась до локтя Фредди:
— Виджен, посмотрите-ка мне прямо в глаза. Он посмотрел ей прямо в глаза.
— И ответьте мне на один вопрос. Честны ли ваши намерения в отношении нашей бедняжки? Не может ли статься, что невинное создание для вас — не более чем игрушка в час праздной прихоти, как допытывалась у Брюса Тэллентайра Анджела Фосдайк в моем романе «Вереск на холмах», когда увидала, что он целуется с ее сестрой Жасминой в фамильном замке? Интересно услышать ваш ответ на этот вопрос, поскольку зависит от него многое.
Фредди, который потонул в одном из баррибоских кресел, мясистее которых и податливее не сыскать во всем Лондоне, не смог бы выпрямиться во весь рост, но посмотрел на нее таким ледяным и горделивым взором, что с успехом подменил этот прием. Голос же его, когда он заговорил, был немного неровным.
