Шарль де Костер - Брабантские сказки
О златокудрая мадонна, я поклоняюсь тебе, ты — моя донна; ведь ты — ничтожной плоти кровь и животворный сок; в счастливый час тебя придумал Бог; не будь тебя, не будь в мире мысли и веры, хотя бы простой веры в доброе и вечное, — чем была бы наша жизнь быстротечная, как не горькой чредою взлетов и падений, — и потому-то в нашем царстве пошлости ты — высшее наслаждение. Ты — моя греза, моя иллюзия, морок мой, а подчас и кошмар ночной — да что за беда; будь ты хоть сам дьявол, хоть нагая нераскаявшаяся Магдалина, хоть только вымысел досужий, — люблю тебя, друже, и в миг радости моей, и в миг поражения ты всегда желанно мне, о Воображение. А случись так, что сорвет тебя конь-огонь слишком рьяно, слишком резво и помчит по — над самою бездной — так, что страшно вздохнуть, вниз не взглянуть, — пересяду я в тихие дроги и поеду по знакомой дороге шагом неспешным, спокойным, чтоб доехать чинно-пристойно до сестры твоей Рассудительности, — а уж она прохладит твой лоб, освежит и утешит и станет навек твоя, как и я, вечный твой друг, девочка моя сумасбродная; и тогда да пребудет здравым наш дух, и чтоб блеск твоих глаз не погас, доколе не придет наш смертный час.
ДМИТРИЙ САВОСИН. ФЛАМАНДСКИЕ АНТИКИ
В знаменитой «Легенде об Уленшпигеле» Шарля де Костера есть сцена, в которой один из центральных персонажей романа — Ламме Гудзак, жизнелюбивый весельчак и обжора, с сожалением говорит Тилю и Неле — уж они-то, воплощающие бессмертную душу Фландрии, вечно пребудут молодыми, а вот ему, толстяку-добряку, смеховому низу, брюху Фландрии, ее потрохам, от времени и тлена не убежать…
Казалось бы, в схожем положении оказывается переводчик, представляющий читателю «Брабантские сказки» — ранний сборник де Костера. Ведь во всем мире и вправду бессмертную душу Фландрии представляют себе по «Легенде о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке». И это, бесспорно, шедевр на все времена. А вот ранний де Костер — вроде как подготовка, проба пера, еще робкие подступы к созданию полифонической народной эпопеи фламандцев. Что тут может быть нового, бессмертного? Потроха… И нынешний читатель, избалованный глянцевыми обложками, бешеной конкуренцией на рынке романов, авантюрными сюжетами, которые наперебой взялись выдумывать современные авторы, уже ждет сожалеющих извинений, что ему предлагают такой покрытый полуторавековой пылью литературный антиквариат. Ведь никуда не деться от расхожего представления, будто ранние опусы классиков сегодня производят впечатление старомодное, тяжеловатое, да и зачем это, в сущности, сейчас издавать, раз уж так получилось, что абсолютное большинство читателей воспринимают Шарля де Костера как автора одной (зато какой великой!) книги.
Это не так. Хотя наследие писателя и в самом деле не слишком большое, оно включает и сборник народных легенд, и роман в духе Жорж Санд, и тираноборческую трагедию, и стихи, и даже любовные письма. И конечно, «Брабантские сказки» — причем они как раз из самых интересных.
Ибо в них — уже все темы и черты позднего де Костера, мастера языковой стилизации и страстного борца против социального неравенства, романтика с нежной душой и реалиста с трезвым, а подчас и жестоким взглядом.
Но при этом столь разноликий сборник явно написан человеком, еще не простившимся с юношеской свежестью восприятия мира. И если в «Уленшпигеле» различные стороны его дарования слились воедино так органично, что породили шедевр, то по «Брабантским сказкам» понятно, какими разносторонними были художественные поиски писателя, как нащупывал он свой уникальный творческий почерк, сколько разных стилей примеряло на себя его легкое перо.
Немного в истории литературы сыщется личностей столь же романтических, как Шарль де Костер. Пренебрег карьерой, все отдав литературе, — и прожил нелегкую жизнь писателя-неудачника. Родители служили у папского нунция — а ведь как сынок недолюбливал духовных особ! Отец и мать были, в сущности, только челядью при сановитом священнике — а Шарль де Костер всю жизнь старался выглядеть аристократом, частенько этим бравировал, при том что жил в бедности: литературный и журналистский труд скорее забирал средства, чем их обеспечивал. И этот нищий, но гордый аристократ был самозабвенно влюблен в простой народ, в его легенды, сказки, анекдоты.
Словом, романтик до мозга костей.
Когда в 1861 году из печати вышло первое издание «Брабантских сказок», де Костеру было уже почти тридцать пять. Он уже приобрел известность в своем кругу сборником «Фламандских легенд» — эту блестящую обработку народных сказаний оценили друзья. В сущности, де Костер шел в русле всех европейских литератур — от братьев Гримм и Бальзака до Владимира Даля и Пушкина: весь девятнадцатый век придирчиво и внимательно всматривается в устный народный фольклор, старательно обрабатывает его, вводя в область высокой литературы. В этом состояла цель и костеровских «Фламандских легенд».
«Брабантские сказки» — нечто совсем иное.
Куда более авторское. Гораздо шире и современнее в смысле литературного кругозора. Но тут и ловушка: шире-то шире, но и — подражательнее…
Как и подобает юному романтику, де Костер взволнован двумя темами: любовью к женщине и любовью к народу.
Перешагнув порог двадцатипятилетия, Шарль де Костер влюбился в молодую барышню по имени Элиза. Нищему литератору без надежды на положение в обществе ее родителями было отказано (вот ведь и тут какая романтическая история!), и девушка вышла за состоятельного коммерсанта. Но любовь, а вернее — роман замужней дамы с влюбленным в нее писателем продолжалася еще восемь лет. Литературным плодом этого романа явились «Письма к Элизе», опубликованные друзьями де Костера уже после его смерти. В них он выспренне объясняется в любви, привлекая на помощь силу стихий, клянет ее мужа-деспота и педантов-соглядатаев. И читателю, одолевшему «Брабантские сказки», теперь, конечно, легко догадаться, под какой личиной выступает в них сам автор.
Но если прямодушный и наивный Дирк Оггеваар из повести «Браф-вещун» для де Костера — идеал фламандского мужчины («зачатого матерью после того, как она долго смотрела на полотна жизнелюбивого и чувственного Рубенса»), то его возлюбленная, кроткая набожная Анна, — не в меньшей мере идеал фламандской женщины. Покорная мужу только из чувства долга, она все-таки уходит от него, возмущенная его изменами, и разводится, чтобы быть с любимым.
Тут явные следы влияния Жорж Санд — писательницы, перед которой де Костер преклонялся, отголоски ее идей об освобождении женщины, ее праве на развод с нелюбимым супругом, на небрежение мнением света.
Увы, в жизни все было совсем не так, как в романтической истории любви. Любовники расстались. Оставшаяся при муже Элиза, по всей видимости, оказалась слишком практичной для героини Жорж Сацд. Но романтики ведь неисправимы — и некоторые черты кокетливой, капризной и легкомысленной супруги преуспевающего дельца, по свидетельствам его друзей, де Костер придал «бессмертной душе Фландрии» — подруге Уленшпигеля Неле…
Романтический идеал, как известно, неосуществим. Иногда в нем приходится горько разочаровываться… Так случилось с героем прелестного рассказа «Христосик» — деревенским резчиком по дереву, который так хотел жениться на идеальной красавице… а женился на перезрелой соседке и подарил ей подлинное счастье. Какой живейшей симпатией и любовью к народу проникнут этот рассказ! Но и демократизм молодого де Костера переоценивать не стоит. С упорством истого романтика, презирающего филистеров, и с наивностью книжного червя, черпающего демократические идеалы из пыльных библиотек, он с другом-художником посещает места народных гуляний, чтобы «изучать» простой народ, просиживая вечера напролет в дешевых грязных трактирах, наблюдая нищую, грязную жизнь и придумывая красивую любовь этим бедняцким парочкам, танцующим на ярмарочных гулянках. Вот благородное намерение де Костера — видеть народ, и только народ. Буржуа повсюду одинаковы». А вот и реальность: «Ходим от таверны к таверне, проваливаясь в эти ямы, где нет иных соблазнов, кроме скверного пива…» В «Христосике» все-таки отображена и грубость, дикость деревни. Зато в изящной миниатюрке «Смиренное прошение комете» де Костер рисует уже ах какую красивую лубочную картинку народной жизни…
А разверзшаяся перед духовным взором де Костера пропасть между бедными и богатыми, между сильными мира сего и нищими духом бедняками материализовалась в «Масках» — новелле куда более мрачной, которую биографы писателя называют «фантазией в манере Гофмана и Жака Калло», а очень искушенному русскому читателю эта сказочка, быть может, местами напомнит и надрывную иронию «Сна смешного человека» Достоевского.
Настоящим литературным эстетом предстает де Костер в новеллах «Сьер Хьюг» — изящно соединяющей жанр восточной повести, в освоении которого писатель, без сомнения, следовал традиции французских романтиков, с подлинно старинной брабантской «байкой» — и «Две принцессы», жизнеутверждающем гимне Воображению, написанном раешным стихом и заставляющем вспомнить сказки Пушкина.
