Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
-- А мама тебя долго ждала: мы только что сейчас отобедали,-- заметила ему сестра.
Светлов оставил ее с гостями в своем кабинете, а сам прошел к матери. Та отдыхала на кровати, в спальне.
-- Что это, Санька, как ты поздно? -- спросила Ирина Васильевна, когда сын поцеловал ее.-- Я велела оставить тебе обедать, да, однако, батюшка, уж простыло все.
В голосе старушки звучало некоторое раздражение. Светлов объяснил, что он уж отобедал на уроке.
-- Какие уж это уроки с обедами...-- заметила ему мать подозрительно.
Александр Васильич промолчал и, зайдя поздороваться к отцу, прошел к себе в комнату. Оленька разговаривала в это время с Гришей, но при входе брата встала и ушла: она разделяла отчасти неудовольствие на него матери.
-- Послушай, Светловушка: сидит у тебя что-нибудь в голове в последнее время? -- с таинственным видом спросил Ельников у приятеля, едва тот переступил порог.
-- То есть как "сидит"? в каком смысле?
-- Уж разумеется, в том смысле, в каком я только и могу спрашивать тебя,-- пояснил Анемподист Михайлыч.
-- А! Да, сидит, брат, сидит -- бесплатная школа,-- сказал Светлов.
-- Вот и чудесно! Так я от тебя и ожидал! -- восторженно проговорил Ельников.-- У меня, брат, тоже кое-что сидело в голове на этих днях и сегодня вылезло наружу наконец...
-- Что такое? -- быстро спросил Александр Васильич.
-- Над вратами тихого пристанища моего, как сказал бы Созонов, отныне красуется надпись: "Прием бедных больных бесплатно и даровое оспопрививание от восьми до десяти часов утра"! -- торжественно-комично пояснил Анемподист Михайлыч. Но радостное чувство Ельникова не могло укрыться за этим умышленным комизмом от глаз старого, хорошо знавшего его товарища.
-- Наконец-то и ты, упорный противник филантропии, встаешь на ее сторону! -- сказал Светлов, шутливо потрепав доктора по плечу.
-- Да, как же! держи карман! -- вспылил Анемподист Михайлыч.-- Если я берусь даром пользовать бедных, то делаю это с единственной целью приучить их лечиться: хочу, значит, заманить их на даровщинку -- вот что!
-- А приучать бедняков лечиться -- разве не та же филантропия? -- возразил Александр Васильич.
-- И все-таки, по-моему, филантропия ваша есть и была -- чушь! -- огрызся Ельников.
-- Что значит "филантропия"? -- спросил у него вдруг Гриша.
-- Это, батюшка, означает переливание из пустого в порожнее, причем кой-кому кое-что и в рот перепадает,-- несколько сердито ответил Анемподист Михайлыч.
Светлов подробно и обстоятельно объяснил Грише значение незнакомого ему слова.
-- Ну, да; это только красивее сказано, а суть-то все та же. Небось вы теперь больше узнали? -- насмешливо обратился Ельников к Грише.
Мальчик нерешительно смотрел на обоих, не зная, отвечать ли ему, или промолчать.
-- Ну скажите мне, пожалуйста,-- пристал к нему Ельников,-- есть ли какой-нибудь смысл в том, что сегодня вам вот этакий пророк,-- Анемподист Михайлыч указал на Светлова,-- скажет, что драть человека как Сидорову козу никто не имеет права, а завтра вас все-таки выпорют как Сидорову козу?
-- Если мне растолкуют, так я в другой раз не поддамся,-- храбро возразил Гриша.
-- Ну, ладно,-- согласился доктор,-- вот мы теперь вам это, положим, растолковали. А что если нам придет в голову взять да и выпороть вас... после растолкования-то?
-- Я кусаться стану,-- сказал Гриша.
-- Кусаться? Вот что! Да ведь, батюшка, рот-то мы вам предварительно завяжем; на что другое, а на это ума нашего хватит.
-- Я кричать буду,-- заметил мальчик.
-- С завязанным-то ртом?-- ядовито спросил Ельников.
Гриша смешался.
-- Ты одно забываешь, Анемподист Михайлыч,-- вывел его из затруднения Светлов,-- что сознание от двух-трех человек мало-помалу проникает в массу, а масса эта постепенно растет, и когда-нибудь да приидет же ее царствие...
-- Знаю, брат; слыхали... Поди-ка ты стукнись в эту массу-то, так я и лечить не стану; тут, брат, и покрепче твоего лбы вдребезги разбивались...
-- Не о крепости лбов речь,-- сказал Светлов отрывисто.
-- Так о чем же?
-- А речь о том, что наше дело -- проводить как можно больше сознания в массу.
-- Ну, и будешь проводить; уж сколько тысяч лет проводят... Что же тебе, легче? -- сердито спросил Ельников.
-- Пожалуй, что и легче...
-- То-то "пожалуй, что"! Нет, не легче, видно. Цивилизация-то вон одной рукой тебе служит, а другой норовит твоему врагу угодить: вдунет она тебе в одно ухо, что вот, мол, ты массами действуй -- вернее, да сама же сейчас и побежит к твоему врагу нашептывать в другое ухо, что, мол, и против масс верное средство есть,-- гильотину ему какую-нибудь нашепчет; и дешево, мол, и сердито. Это ведь, брат, обоюдоострый ножичек, цивилизация-то... Прежде, бывало, искрошат тебя бесцеремонно, как репу, изрубят, как бифштекс, и лежи помалкивай. А теперь в утонченности разные пустятся, все изобретения новейшие к тебе применят; даже физиологию пустят в дело, да так тебя, милого друга, оцивилизуют, что, прежде чем ты ножки-то протянешь, из тебя какую угодно тварь выделают! И так это все тонко да вежливо, по всем правилам естествоведения!..-- говорил Ельников, задыхаясь от волнения и кашля.
Он полуприлег на диван.
Гриша смотрел на него, широко открыв глаза и жадно ловя каждое слово. Болезненное, желчное лицо доктора показалось ему удивительно привлекательным в эту минуту; раньше оно было как будто скучно, апатично. Мальчика глубоко поразили последние слова Ельникова; они словно бурю подняли в его, еще совершенно шатких, понятиях. Даже Светлов почувствовал себя не по привычке взволнованным: он не мог не согласиться во многом с резким отзывом товарища.
-- Так в чем же исход-то, по-твоему? -- спросил у него Александр Васильич, печально опуская голову.
-- О sancta simplicitas! -- воскликнул Ельников.-- Это значит: "святая простота",-- пояснил он Грише.-- И ты еще, Светловушка, об исходе помышляешь? Изойди кровью -- вот тебе и исход весь!
Ельников закашлялся в платок и с какой-то невыразимой грустью мотнул головой присутствующим на проступившее у него на платке алое пятнышко крови.
Гриша чуть не заплакал. Александр Васильич отвернулся к окну; жгучую слезу проглотил он в эту минуту.
-- Нет!-- сказал вдруг Ельников, приподнимаясь на диване и смотря прямо в глаза Светлову,-- ты прав: надо действовать, надо работать всеми силами ума и души, хотя бы назло безнадежности, хотя бы для того только, чтоб враг не видел тебя с опущенными руками даже и в ту минуту, когда ты задыхаться будешь по его милости!..
-- Успокойся ты ради Христа, Анемподист Михайлыч! -- проговорил взволнованно Светлов, садясь возле приятеля.
-- Успокоюсь, брат; чувствую, что скоро успокоюсь!..-- с той же невыразимой грустью сказал Ельников.-- Но будь уверен, что пока мои легкие в состоянии выработать из воздуха хоть один гран кислорода -- я не сложу рук! Вот... перед вами... еще все,-- обратился он мягко, как женщина, к Грише,-- перед вами непочатый угол надежд... Учитесь... сколько сил у вас хватит -- учитесь! Мало ли что сбрехнешь иногда, особливо коли горько станет,-- вы это забудьте пока, не принимайте на веру; почем еще знать, кто ошибается -- он или я...-- заключил Анемподист Михайлыч, указав глазами на Светлова.-- Любимовы, так вот те не ошибаются.
-- Ну, мне кажется, ты немного несправедлив к Любимову,-- заметил Светлов,-- он очень хороший человек.
-- Да что в его хорошестве-то? -- прочно ли оно? Добряк он -- это так, не спорю; а больше что же? Украсть он -- не украдет и не надует никого, скорее его самого надуют, только ведь он уж и теперь вертится; ухитряется как-то так делать, что и грызется с начальством и люб начальству. Барыни-то вот его заедают шибко. Впрочем, это мое личное мнение... А все-таки скажу, что поля он не нашего, хоть не теперь, а после...-- проговорил задумчиво Ельников.
-- Да, грех этот отчасти и я за ним знаю,-- согласился Светлов.
-- Евгений Петрович славный такой...-- застенчиво выразил свое мнение Гриша.
-- Да, он приятный человек,-- заметил как бы про себя Анемподист Михайлыч.
-- Вот что, Ельников,-- сказал Светлов, взявши товарища за руку,-- завтра вечерком я к тебе зайду потолковать серьезно кое о чем, а сегодня извиняюсь перед тобой: через полчаса мне на урок нужно.
-- Что за извинения; конечно, иди. Да ты неужто два раза в день будешь у них заниматься? -- удивился Анемподист Михайлыч, обращая глаза на Гришу.
-- Ох, нет, я не к ним. Видишь, двоюродная сестра у меня тут есть... помнишь наше общее сочинение? письмо?
-- Ну, как же, помню.
-- Так вот я к ним и иду. Я, видишь, устраиваю ей уроки, так надо ее немного подготовить к ним; приемов она еще совсем не знает, а девушка-то неглупая, да и способная к этому. Вчера я с ней в первый раз начал заниматься -- ничего, отлично выходит,-- сказал Светлов, вставая, чтоб закурить папироску.
