Дафна дю Морье - Замок Дор
Доктор Карфэкс проехал в двуколке, в которую была впряжена исполненная негодования Кассандра, трусившая мерной рысцой, две с половиной мили, отделявшие его от Пенквайта. Там он узнал, что Трежантиль отправился на прогулку и в последний раз его видели, когда он спускался с холма, направляясь в Вудгейт-Пилл. Доктор оставил лошадь и двуколку на попечение Дингля, кучера, и отправился пешком на поиски своего пациента, которого в конце концов обнаружил в нижней части поля, расположенного на холме, — Трежантиль собирался спуститься к бухте.
Мистер Трежантиль, полагавший, что его гость прибыл, чтобы приятно провести время, наблюдая за птицами, а затем выпить чашечку чаю, был обескуражен, когда сделался объектом нападок. Негодуя, пациент начал доказывать свою невиновность, и как раз в этот момент они наткнулись на ту самую злосчастную женщину, имя которой было на устах у обоих. Уже само по себе плохо было то, что его обвинили, будто он показал личные записи и бумаги доктора парню из Бретани, но когда за этим обвинением последовало предположение, будто он обсуждал с женой хозяина гостиницы достойную порицания любовную связь давно усопших Тристана и Изольды, это ущемило чувство собственного достоинства мистера Трежантиля. Не удивительно, что он покраснел и под взглядом доктора начал выпутываться из затруднительного положения:
— Какой приятный сюрприз! Так редко встречаешь кого-то в Вудгейт-Пилл — все так заросло, столько крапивы и папоротника. Но в этом году такое изобилие ежевики — я вижу, вы захватили с собой корзинку, несомненно, вы намереваетесь наполнить ее прямо сейчас. Ну-ну, кто бы мог подумать! Я только что говорил доктору Карфэксу… — Мистер Трежантиль оставил фразу незаконченной из опасения, что это даст лишний повод наговорить в его адрес еще больше обвинений. И он изобразил бурную деятельность, хлеща своей палкой по зарослям. Это позволило ему повернуться спиной к Карфэксу и молодой женщине, скрывая таким образом свое смущение и одновременно пытаясь уменьшить запустение, царившее здесь веками.
Линнет Льюворн перевела презрительный взгляд с пациента доктора Карфэкса, с такой яростью набросившегося вдруг на ни в чем не повинный папоротник, на высокую фигуру самого доктора Карфэкса. Его насмешливый взгляд напомнил ей те времена, когда она в детстве пыталась скрыть от него сыпь, настаивая, будто эта сыпь от того, что она ела клубнику, хотя они оба прекрасно понимали, что у нее корь.
— Чудесное утро для размышлений, — заметил доктор, окидывая взглядом пейзаж, — и ничто не дает мужчине или женщине такого чувства соразмерности, как бухта во время отлива: тогда обнажаются все тайные уродства, которые мы считали забытыми и мертвыми. Однако я не вижу ни лодки, ни лошади — следовательно, вы пришли пешком. Вы любите ходить?
Линнет истолковала его интонацию следующим образом: если это еще не война, то скоро до того дойдет. Доктор Карфэкс что-то подозревает — но что именно?
— Вообще-то люблю, — ответила она холодно. — Я зашла к людям, которые живут там, где я родилась, — в кузнице у Замка Дор, а потом решила прийти сюда. Как вы сказали, сегодня чудесное утро для размышлений.
— Но, кажется, пойдет дождь, — возразил ее противник, — еще до наступления сумерек. Поэтому вам бы лучше дойти с нами до Пенквайта, и я, с вашего разрешения, подвез бы вас в своей двуколке.
Линнет колебалась, украдкой бросая взгляды на полуразрушенное строение, и доктор, от зорких глаз которого не ускользало ничто, недоумевал: отчего это уединенное жилище, хоть и очаровательное в своем романтическом обрамлении, она предпочитает его обществу в двуколке. Быть может, он все-таки прав и она пришла сюда на свидание с кем-то — Трежантиль, конечно, не в счет.
Должно быть, Линнет угадала его мысли, так как медленно поднялась на ноги, взяла свою корзинку и отряхнула с платья приставшие к нему листья.
— Благодарю вас, — произнесла она небрежно, а затем, неожиданно повысив голос — вероятно, чтобы привлечь внимание мистера Трежантиля, все еще сражавшегося с зарослями, добавила: — Наверно, будет разумным принять ваше предложение и отправиться с вами домой, в Трой. А ежевики я смогу насобирать и завтра, если будет хорошая погода.
Очевидно, ее слова были услышаны, ибо мистер Трежантиль, в замешательстве глядя на доктора, появился из зарослей, весь в колючках. Он указал на изгородь, за которой простирались его владения.
— Осторожно, — произнес он нервно, — здесь крутовато. Прошу вас, возьмите меня под руку.
Но Линнет уже была далеко, и мистер Трежантиль не успел ей помочь. Она поднялась по склону холма и была уже в поле, поджидая обоих мужчин. Игнорируя доктора, она одарила его пациента ослепительной, манящей улыбкой.
— Как удалены вы здесь от всех испытаний и суеты мира! — воскликнула она, тепло взглянув на мистера Трежантиля. — Не удивительно, что вы редко отсюда выезжаете. А вам не бывает одиноко?
Такое тепло, подумал доктор, растопило бы сердце самого непоколебимого женоненавистника. Однако какого черта она тратит свое обаяние на Трежантиля? Наверняка что-то замышляет.
— Одиноко?! Боже мой, нет — то есть бывает, но крайне редко. У меня так много увлечений, — взволнованно произнес пациент Карфэкса, не зная, идти ли ему вперед или оставаться рядом с неожиданной гостьей, — он не привык общаться с лицами противоположного пола, за исключением миссис Бозанко. — Я наблюдаю за птицами, коллекционирую бабочек и переплетаю книги, а теперь еще разбираю бумаги доктора Карфэкса. Другими словами, я очень занят с утра до ночи.
Мистер Трежантиль с тревогой взглянул на доктора, осознав, что от волнения коснулся запретной темы: ведь именно из-за этих бумаг его врач обрушил на него свой гнев каких-нибудь десять минут назад. Карфэкс ничего не сказал, и выражение его лица было непроницаемым. А вот миссис Льюворн, напротив, сразу пустилась по следу, как гончая за зайцем.
— Разбираете бумаги? — переспросила она. — Я больше всего на свете люблю это занятие. В прежние времена у нас дома тоже было полно бумаг, и их бы выбросили, если бы не я. Мистер Трежантиль, если вам нужна помощь, я буду счастлива предложить себя в качестве помощника библиотекаря. По правде говоря, мне нечем заняться в «Розе и якоре», особенно днем, когда закрыт бар.
Не очень мелодичные звуки у них за спиной известили и Линнет, и хозяина Пенквайта, что доктор Карфэкс мурлычет какую-то мелодию, что с ним обычно бывало, когда он задумывался, а особенно часто — когда состояние пациента требовало резко изменить план лечения. Мистер Трежантиль узнал этот зловещий сигнал и, в ужасе оттого, что в ближайшем будущем ему грозит молочно-содовая диета, мужественно попытался сочетать твердость с обходительностью.
— Весьма любезно с вашей стороны… весьма любезно, я очень тронут, — запинаясь, начал он, и цвет лица у него стал еще более желтым. — Но дело в том, что у меня своя собственная система составления картотеки. Много лет, проведенных в Индии, я ее совершенствовал, и никто, кроме меня, не сможет в ней разобраться. — Обнажив длинные зубы, Трежантиль улыбнулся извиняющейся улыбкой (как он тщеславно полагал), на самом же деле это сделало его похожим на отощавшего загнанного волка. — К тому же, — добавил он, — могут начать роиться пчелы. Знаете ли, иногда это с ними бывает, и в августе тоже, если какой-то период стоит солнечная погода. Если пчелы роятся, я бросаю всё и бегу — это небезопасно. Даже люди в сторожке в таких случаях запираются.
Мурлыканье за ее спиной сменилось фырканьем, и Линнет, с подозрением оглянувшись через плечо на человека, который помог ей появиться на свет, увидела, что он наклонился — якобы для того, чтобы завязать шнурок. Когда он поднял голову, она встретилась с ним взглядом. На глазах у него выступили слезы, свидетельствовавшие о приступе веселья, неподобающем человеку его лет.
— Мы тоже разводили пчел, — спокойно сказала она, не отрывая взгляда от доктора. — В «Розе и якоре» у меня еще хранятся перчатки и маска. Моего отца несколько раз ужалили, а меня — никогда.
Мистер Трежантиль вприпрыжку побежал по полю впереди своих гостей, и они едва поспевали за ним. Он думал лишь об одном: как бы попрощаться с миссис Льюворн, прежде чем она напросится на приглашение в дом. Если ей это удастся сделать при докторе, то его посадят на тюремную пищу по крайней мере на три недели. Когда они очутились перед довольно непривлекательным фасадом Пенквайта — из окон хоть и открывался великолепный вид, но они выходили на север, и поэтому в комнатах всегда была тень, — мистер Трежантиль, как будто забыв о том, что в гостиной их ждут уютные кресла и стол, накрытый для чаепития, поспешил к подъездной аллее, где Кассандра терпеливо поджидала своего хозяина. Его гостям волей-неволей пришлось последовать за ним.
