Рэй Брэдбери - У нас всегда будет Париж
— С утра у тебя голова болела — сейчас отпустило? — мягко спросила жена.
— Все прошло. Боль не вернется! Да и кто в такой вечер вспоминает о головной боли! Послушай, как шелестят листья! Послушай, как ветер играет ветвями, сбросившими плоды! Но право же, какое одиночество, какая растерянность, куда мы движемся — забытые, неприкаянные, — по кирпичным мостовым бурлящих городов и заброшенных деревень, где даже не останавливаются ночные поезда? Как хочется сейчас быть в пути, уноситься вдаль, куда глаза глядят, лишь бы оставаться в гуще октября, пить его необузданность, его сладостную грусть!
— Давай сядем на троллейбус и поедем в Чессман-парк — там красиво, — согласно кивая, предложила она.
Он вскинул руку, поторапливая завозившегося пса, и сказал:
— Нет, я имел в виду настоящее путешествие! Через реки, по горам, мимо холодных кладбищ и затаившихся деревушек, где давно погас свет и ни одна живая душа не знает, что ты мчишься сквозь ночь по звенящим стальным рельсам.
— Ну, тогда можно взять билеты на «Северный экспресс» и съездить на выходные в Чикаго, — сказала она.
Он с жалостью покосился на нее в темноте и сжал ее узкую прохладную ладонь в своей сильной руке.
— Нет, — выговорил он с величественной простотой. — Нет. — Он повернулся к ней лицом. — Мы идем домой. На грандиозный ужин. Заказываю себе три бифштекса — мечту гурмана. Редкие красные вина, пряные соусы и целую фарфоровую лохань обжигающего супа-пюре, а на десерт — ликер и…
— На ужин — свиные отбивные с горошком. — Она отперла входную дверь.
По пути на кухню она сбросила шляпку. Шляпка приземлилась на раскрытой книге Томаса Вулфа «О времени и о реке»[13], которая лежала под переносной лампой. Мельком посмотрев на Чарли, жена побежала проверить, не осталось ли в доме пары картофелин.
Минуло три ночи, в течение которых он при порывах ветра беспокойно метался в постели. С напряженным вниманием изучал оконное стекло, в которое стучалась осенняя непогода. Потом успокоился.
На следующий вечер, когда она вошла в дом, сняв с веревки высушенные простыни, он сидел в своем библиотечном кресле с сигаретой, прилипшей к нижней губе.
— Выпьем? — спросил он.
— Давай, — ответила она.
— Чего тебе?
— В каком смысле «чего тебе»?
На его бесстрастном, холодном лице мелькнула тень раздражения.
— Чего тебе налить?
— Виски, — ответила она.
— С содовой?
— Да, — сказала она, почувствовав, что лицо ее принимает такое же бесстрастное выражение.
Подойдя к бару, он достал два бокала размером с вазу и небрежно плеснул спиртного.
— Годится? — Он протянул ей бокал.
Она изучила виски на свет.
— Прекрасно.
— Что на ужин? — Его глаза холодно смотрели поверх кромки бокала.
— Бифштекс.
— С картофельными оладьями? — Он поджал губы.
— Точно.
— Ай да молодчина. — Он слабо хохотнул и, прикрыв глаза, опрокинул виски в свой жесткий рот.
Она подняла бокал.
— За удачу.
— Правильно. — Он со смущенным видом обдумывал ее тост, обводя глазами комнату. — Еще?
— Можно, — сказала она.
— Вот умница, — похвалил он. — Умница моя.
В бокал полилась содовая. Ее шипение наводило на мысль о пожарном шланге, оставленном без присмотра. Чарли, взяв с собой бокал, отошел и утонул, как ребенок, в необъятном библиотечном кресле. Прежде чем погрузиться в чтение романа Дэшила Хэммета «Мальтийский сокол»[14], он попросил, растягивая слова:
— Позови, когда будет мой ход.
Ее рука, вертевшая бокал, смахивала на белого тарантула.
— Шах, — ответила она.
Она понаблюдала за ним еще неделю. Ловила себя на том, что почти все время пребывала в мрачности. Несколько раз она готова была закричать.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды, сев за ужин, он не сказал:
— Мадам, у вас сегодня чрезвычайно изысканный вид.
— Спасибо. — Она передала ему кукурузу.
— Сегодня в конторе произошел из ряда вон выходящий случай, — поведал он. — Туда явился некий джентльмен, дабы осведомиться о состоянии моего здоровья. «Сэр, — сказал я учтиво, — находясь в полном равновесии души и тела, я не нуждаюсь в ваших услугах». — «Разумеется, сэр, — сказал он, — но я, как представитель такой-то и такой-то страховой компании, желаю лишь вручить вам этот превосходный, абсолютно безукоризненный полис». Мы мило побеседовали, вследствие чего я стал гордым обладателем нового полиса страхования жизни, гарантирующего выплату страховой суммы в двойном размере и другие преимущества, которые защитят вас, любезнейшая дама моего сердца, в любых житейских обстоятельствах.
— Как удачно, — сказала она.
— Возможно, вам будет столь же приятно узнать, — сказал он, — что за минувшие четыре дня, считая с вечера четверга, я познакомился и сроднился с разумной и уверенной манерой письма некоего Сэмюэля Джонсона[15]. Сейчас я дочитал до середины его книгу «Жизнь Александра Попа»[16].
— Я так и думала, — сказала она, — по тебе заметно.
— А? — переспросил он, светским жестом поднимая нож и вилку.
— Чарли, — начала она мечтательно, — не мог бы ты сделать мне большое одолжение?
— Какое угодно.
— Чарли, помнишь то время, когда мы только поженились — год назад?
— Ну конечно, до мельчайших трогательных подробностей!
— Хорошо, Чарли, а помнишь ли ты, какие книги читал, когда за мной ухаживал?
— Разве это существенно, дорогая?
— Еще как.
Нахмурившись, он попытался напрячь память.
— Не могу сказать, — признался он через некоторое время. — Но к ночи, возможно, припомню.
— Да уж, пожалуйста, — подстегнула она. — Видишь ли, дело в том, что я хочу тебя попросить вновь обратиться к тем же книгам, независимо от жанра, которые ты читал на заре нашего знакомства. Тогда ты просто сразил меня своим обхождением. Но с тех пор ты… переменился.
— Переменился? Я? — Он отшатнулся, будто от холодного сквозняка.
— Мне хочется, чтобы ты их перечитал, — повторила она.
— Но почему?
— Потому что.
— Чисто женская логика. — Он хлопнул себя по колену. — Но я постараюсь. Как только вспомню, перечту их все до одной.
— И еще, Чарли, пообещай, что будешь читать их ежедневно, всю оставшуюся жизнь?
— Ваше желание, любезнейшая, для меня — закон. Будь добра, передай солонку.
Но он не сумел вспомнить заглавия тех книг. Вечер тянулся нескончаемо, а она, кусая губы, все рассматривала свои пальцы.
Ровно в восемь она подскочила, воскликнув:
— Я сама вспомнила!
Через считанные мгновения она уже мчалась в автомобиле по темным улицам в книжный магазин, где, смеясь, купила десять книг.
— Спасибо! — сказал продавец. — Заходите еще!
Ее проводил звон колокольчиков над дверью.
Чарли обычно читал по ночам, засиживаясь иногда часов до трех, и добирался до постели на ощупь, когда глаза уже ничего не видели.
Сейчас, в десять часов, прежде чем лечь спать, Мари проскользнула в библиотеку, молча выложила все десять купленных книг и на цыпочках удалилась.
Подсматривая в замочную скважину, она думала, что сердце у нее выпрыгнет из груди. Ее трясло, как в лихорадке.
Через некоторое время Чарли поднял взгляд на письменный стол. Заметив новые книги, он прищурился. А после недолгих колебаний закрыл том Сэмюэля Джонсона, но не сдвинулся с места.
— Ну давай! — шептала Мари в скважину. — Давай же ты! — От волнения у нее перехватывало дух.
Чарли задумчиво увлажнил губы, а потом не спеша протянул руку. Взяв одну из новых книг, он открыл ее, устроился в кресле и стал читать.
Тихо напевая себе под нос, Мари отправилась спать.
Наутро он ввалился в кухню с радостным криком:
— Привет, красавица! Привет, милое, удивительное, доброе, понимающее создание, живущее в этом огромном, бескрайнем, прекрасном мире!
Ее взгляд лучился счастьем.
— Сароян?[17] — уточнила она.
— Сароян! — воскликнул он, и они приступили к завтраку.
Америка
Здесь есть мечта, которая зовет
Тех, кто берет билет на самолет
И в поздний час среди небесных трасс
Гадает: к счастью иль к беде?
А мы, как рыбины в воде,
Плывем, считая: всюду так, свободен всяк
И пруд бескрайний — сам себе кумир.
Но дальний мир
Не виден нам, глупцам.
Пристало ль нам бранить других,
Кто по воде, по небесам стремится к нам?
Но мы твердим: уж слишком много их.
А сами ищем рай себе на старость —
Любой далекий край,
Чтоб в нем прожить, сколь нам осталось.
«Опомнитесь!» — увещевает Чад.
«Вы спятили? — арабы вопиют. —
Мы отдали б себя, чтобы забыть тот ад.
Неужто взгляд ваш слеп? Свободы воздух — хлеб.
Свободы роща — ваш приют,
Так развернитесь к ней лицом,
Дышите каждым деревцом».
Но нет. Для нас — само собой
Свобода, что дарована судьбой.
Десятки, сотни рвутся каждый день
Под эту сень
Из мира, что нещадно их исторг.
Спроси у них: Америка плоха?
Ответ — в глазах. Ну что таить греха?
А мы: «Ах, что за шум, к чему такой восторг?»
Пойми — вдали от бедствий и войны
Все люди счастья попытать вольны.
А ты цветной листаешь каталог,
Процент высчитываешь, глядя в потолок,
И невдомек тебе, что здесь — магнит,
Мечта, которая манит.
Примечания переводчика
