Оноре Бальзак - Темное дело
— И вы не побоялись холода? Но вы прямо-таки рыцарь былых времен, — сказала Лоранса своему престарелому родственнику, беря его под руку, чтобы проводить в гостиную.
— Не вам же навещать такого старикашку, — не без лукавства ответил он, желая упрекнуть своих молодых родственников.
«Зачем он приехал?» — думал г-н д'Отсэр.
Господин де Шаржбеф, любезный шестидесятисемилетний старичок на тощих ножках, в светлых коротких панталонах и узорчатых чулках, пудрил волосы, носил кошель для косички и длинные букли. На нем был суконный охотничий костюм зеленого цвета с золотыми пуговицами и таким же галуном. Этот наряд, тогда еще бывший в обиходе у старых людей, очень шел ему, ибо лицом он слегка напоминал Фридриха Великого. Он никогда не надевал треуголки, чтобы не стереть полукруга, выведенного на его лысине слоем пудры. Правой рукой он опирался на трость с ручкой в виде клюва, причем держал в той же руке и шляпу, — манера, достойная Людовика XIV. Почтенный старец снял с себя шелковую душегрейку и погрузился в кресло, держа между коленями треуголку и трость, и принял позу, секретом которой владели только щеголи двора Людовика XV; она давала возможность играть табакеркой, а у таких людей табакерка всегда — драгоценная безделушка. И действительно, маркиз извлек из жилетного кармашка, прикрытого клапаном с вышитыми золотыми арабесками, роскошную табакерку. Взяв таким же очаровательным жестом понюшку и предлагая табаку всем желающим, он окинул общество ласковым взглядом и заметил, какое удовольствие доставляет его приезд. Тут он, по-видимому, понял, почему молодые эмигранты пренебрегли долгом вежливости по отношению к нему. Он, вероятно, подумал: когда люди поглощены любовью, им не до визитов.
— Мы вас так не отпустим, вы должны погостить у нас несколько дней, — сказала Лоранса.
— Никак нельзя, — ответил он. — Если бы события так не отдалили нас друг от друга, — ибо вы ведь преодолевали гораздо большие расстояния, чем то, которое разделяет нас, — вы знали бы, милая деточка, что у меня есть дочери, невестки, внучки, внуки. Все они встревожатся, если я сегодня же вечером не вернусь, а ведь мне ехать восемнадцать лье.
— Лошади у вас прекрасные, — заметил маркиз де Симез.
— Да, но я еду из Труа, у меня вчера было там дело.
После положенных расспросов о семье, о супруге маркиза и о разных мелочах, которые в действительности никого не занимают, но к которым принято проявлять живейший интерес, г-ну д'Отсэру показалось, что марниз де Шаржбеф приехал с намерением предостеречь молодых родственников от какой-либо неосторожности. По мнению маркиза, времена сильно изменились и никак нельзя предвидеть, кем станет император.
— Что ж, он станет богом, — сказала Лоранса.
Добрый старик заговорил о том, что нужно идти на уступки. Слушая его рассуждения о необходимости покориться, которые произносились с той силой убежденья и авторитетностью, какие сам он никогда не вкладывал в эти доктрины, г-н д'Отсэр чуть ли не с мольбой смотрел на сыновей.
— А вы стали бы служить этому человеку? — спросил маркиз де Симез маркиза де Шаржбефа.
— Разумеется, если бы этого требовали интересы семьи.
Наконец старик в туманных выражениях намекнул на опасности, которыми чревато будущее; когда же Лоранса попросила его объясниться, он посоветовал молодым людям прекратить охоту, сидеть дома и вести себя тише воды, ниже травы.
— Вы все еще считаете гондревильские земли своей вотчиной, — сказал он де Симезам, — и тем самым вновь раздуваете страшную ненависть к себе. По вашему удивлению я вижу, что вы и не подозреваете о том, какие у вас есть в Труа недоброжелатели, — там ведь не забыли о вашем мужественном поведении. В городе без стеснения толкуют о том, как вы ускользнули от тайной имперской полиции, которая вас разыскивала, — одни вас за это хвалят, зато другие считают врагами императора. Иные прихвостни удивляются, что Наполеон так милостив к вам. Но все это пустяки. Главное — вы провели тех, кто считал себя хитрее вас, а люди низкого происхождения никогда этого не прощают. Правосудие в вашем департаменте находится в руках вашего врага Малена, у которого всюду свои ставленники, — даже среди правительственных чиновников; и его правосудие будет очень довольно, обнаружив ваше участие в какой-нибудь скверной истории. Любой крестьянин может затеять с вами ссору из-за своего поля, на котором вы случайно появитесь, ружья у вас будут заряжены, вы люди горячие, долго ли до греха. В вашем положении, чтобы не оказаться виноватым, надо быть тысячу раз правым. Я говорю это не без оснований. Полиция непрестанно наблюдает за округой, где вы живете, и держит в такой глухой дыре, как Арси, специального агента, чтобы охранять сенатора Империи от ваших козней. Сенатор боится вас и не скрывает этого.
— Но ведь это клевета на нас! — воскликнул младший де Симез.
— Клевета! Я-то отлично понимаю, что клевета. Но понимают ли это все, — вот что важно. Мишю задел сенатора, и тот этого не забыл. После вашего возвращения графиня взяла Мишю к себе на службу. Значит, Мален прав, решают многие; так думает и большинство людей из общества. Вы не представляете себе, насколько сложны взаимоотношения между эмигрантами и теми, в чьих руках оказалось их имущество. Префект, человек очень неглупый, вчера вскользь сказал мне несколько слов о вас и очень меня встревожил. Словом, я предпочел бы, чтобы вы отсюда уехали...
Это рассуждение было встречено глубоким недоумением. Мари-Поль громко позвонил.
— Сходите за Мишю, Готар, — сказал он мальчику, когда тот явился.
Бывший гондревильский управляющий не замедлил явиться.
— Мишю, друг мой, это правда, что ты намеревался убить Малена? — спросил маркиз де Симез.
— Да, ваша светлость. И когда он снова появится здесь, я его подстерегу.
— А знаешь ли ты, что нас подозревают, будто мы подстрекаем тебя к этому? А нашу кузину, взявшую тебя на службу, обвиняют в том, будто она твоя соучастница?
— Боже праведный, — вскричал Мишю, — на мне, видно, лежит проклятие! Значит, мне так и не удастся освободить вас от Малена?
— Нет, нет, друг мой, — возразил Поль-Мари. — Тебе даже придется оставить службу у нас и уехать отсюда; мы о тебе позаботимся; мы поможем тебе еще разбогатеть. Распродай все, чем тут владеешь, продай землю, мы направим тебя в Триест, к нашему другу, человеку с большими связями, и он воспользуется твоими услугами в ожидании того дня, когда всем нам здесь станет легче.
Мишю стоял как вкопанный, и на глазах его показались слезы.
— Видел тебя кто-нибудь, когда ты прятался, чтобы выстрелить в Малена? — спросил маркиз де Шаржбеф.
— С ним тогда разговаривал нотариус Гревен — это и помешало мне убить его, к счастью! Графиня знает, что я имею в виду, — ответил управляющий, взглянув на свою госпожу.
— И Гревен — не единственный свидетель? — спросил г-н де Шаржбеф, видимо, недовольный ходом этого допроса, хоть он и велся в семейном кругу.
— Об этом знает еще тот сыщик, который в свое время приезжал, чтобы запутать моих господ, — ответил Мишю.
Маркиз де Шаржбеф поднялся, словно для того, чтобы поглядеть в окно, и сказал:
— Вероятно, вы получаете немалый доход от Сен-Синя!
Затем он вышел, а братья и Лоранса, отлично понявшие смысл этого восклицания, последовали за ним.
— Вы благородны и чистосердечны, но, по обыкновению, неосторожны, — сказал им старик. — Вполне естественно, что я предупредил вас о слухах, которые во что бы то ни стало должны считаться клеветой; а вы ведете себя так, что превращаете их в достоверность в глазах столь слабых людей, как господин д'Отсэр и его супруга, в глазах их сыновей. О молодежь, молодежь! Вам следовало бы оставить Мишю здесь, а самим уехать. Во всяком случае, если вы решаете остаться тут, напишите сенатору несколько слов относительно Мишю, сообщите ему, что узнали от меня о разговорах, которые идут насчет вашего управляющего, и что вы уволили его.
— Нам? Писать Малену? — вскричали оба брата. — Писать убийце наших родителей, писать тому, кто бессовестно присвоил себе нашу вотчину?
— Все это так; но он — влиятельнейшее лицо при дворе, а в нашем департаменте он прямо король.
— Он голосовал за казнь Людовика Шестнадцатого — в том случае, если армия Конде войдет во Францию, или по меньшей мере за его пожизненное заключение, — сказала графиня де Сен-Синь.
— Вероятно, это он и подал мысль убить герцога Энгиенского, — воскликнул Поль-Мари.
— Уж если вы хотите перечислить все его благородные деяния, — воскликнул маркиз, — так скажите, что это он потянул Робеспьера за фалду, чтобы свалить его, когда выяснилось, что против Робеспьера большинство; скажите, что он высказался бы за расстрел Бонапарта, если бы восемнадцатое брюмера не удалось, что он вернул бы Бурбонов на престол, если бы Наполеон пошатнулся, что он всегда окажется возле сильнейшего и поспешит подать ему шпагу или пистолет, чтобы прикончить соперника, который внушает опасения. Но в таком случае, тем более...
