Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Понятное дело, башня такая старая. Последний раз она обновлялась Всемилостивейшим Курфюрстом Вильгельмом IX в 1804 году — это я читаю на другой доске, которая также разрушается.
Неожиданно девочка возникает передо мной, как Красная Шапочка в лесу. В этот раз на ней красное платье и красная шляпка. Мать всегда одевала ее как маленькую куклу.
— Добрый день, дядя Мансфельд, — говорит она радостно.
— Привет, Эвелин! Откуда ты явилась?
— Я ждала тебя за этой старой башней. А мама ждет тебя наверху.
— В башне?
— Да. Тебе надо подняться.
— А если что-то обрушится…
Я смотрю на доску.
— Это не упадет. Мы с мамой должны быть очень внимательными. Ее не должны видеть одну с мужчиной. Поэтому каждый раз она берет с собой меня.
Каждый раз… Берет с собой ребенка? Как часто? Встречалась здесь со своим итальянским заказчиком? И с другими?
— Подожди, — прошу я и даю девочке то, что уже целый день ношу с собой.
Она с радостью выкрикивает:
— Марципан!
— Ты ведь любишь его? Я купил сегодня упаковку в школьном буфете за завтраком.
— Откуда ты знаешь?
— Ты сама мне сказала, вчера вечером.
— Да?
Она смотрит на меня с недоумением. Не может вспомнить. Слишком мала.
Верена обладает таким богатством, как Эвелин. Хотя и не очень здорово, что ребенок принимает участие во всем этом.
— Господин Мансфельд, вы просто прелесть. А что вы делали два часа назад?
Так как я трусливая собака и не хочу думать об этом, я быстренько перевожу на другое:
— Как поживает твой пес?
— Ассад? Хорошо, спасибо.
— Почему ты не взяла его с собой?
— Он сейчас спит.
— Ах, так. Этому, конечно, нельзя мешать.
— Нет. Кроме того, он иногда хочет побыть один. Как каждый человек.
— В этом ты права, Эвелин.
— Теперь я уйду. Поднимайся наверх. Если кто-то придет, я начну петь. Мама это уже знает.
— Вот как?
— Да! Наверху можно спрятаться.
— Мама уже была наверху с другим дядей?
— Нет, еще никогда!
— Откуда ты знаешь тогда, что наверху можно спрятаться?
— Да потому что я была наверху! С мамой! Мы часто ходим наверх. Там очень красиво, ты увидишь.
— Пока, — говорю я.
Она медлит.
— Что еще?
— Можно мне тебя поцеловать, дядя Мансфельд?
— За марципан?
— Нет.
— Тогда за что?
— Ну, потому что ты все же хочешь нам помочь.
— Ах, поэтому, — говорю я. — Конечно, ты должна меня поцеловать.
Я наклоняюсь к ней, и она обвивает своими ручонками мою шею. Меня целуют в щеку — это определенно самый юный поцелуй, который я когда-либо получал.
Потом она быстро убегает. Я вытираю щеку, вхожу в древнюю башню и поднимаюсь по винтовой лестнице, которая скрипит и хрустит, выше, выше, и от мысли, что с каждой ступенью я приближаюсь к Верене, у меня на лбу выступает пот. Это ведь рискованное дело. Подумать только, девяносто семь ступеней! Когда я наконец достиг колокольни, Верена стояла передо мной, серьезная и решительная, и ее чудесные глаза были устремлены на меня.
Сегодня на ней легкое платье с глубоким декольте, без рукавов, из белого льна, на светлом фоне разбросаны цветы. Я восхищаюсь платьем: оно так элегантно и наверняка не очень дорого.
И как оно сидит!
Я не могу долго смотреть на нее. В этом платье она выглядит еще более волнующе. Верена. Ах, Верена!
Я достаю из сумки браслет и подаю его ей. Затем подхожу к люкам башни, которые до краев наполнены инструментами, сломанной мебелью, соломенными снопами и гниющими дровами. Я смотрю сквозь коричневые, красные и золотые листья деревьев. Над всем этим солнце. Легкая голубая дымка скрывает дали.
— Здесь очень мило, — говорю я и чувствую, как она приближается ко мне.
— Я хорошо тут ориентируюсь. Я жила во Франкфурте.
Я продолжаю разговор, и мне все тяжелее делать это, так как теперь она стоит позади меня почти вплотную.
— Там, внизу, маленькая река. По ту сторону Птичья гора — гигантский обломок, который лежит суровой глыбой, а здесь, где так ярко светит солнце, между черными деревьями еще кусочек лужайки, это высокогорье, здесь я уже однажды…
— Оливер!
— Да.
Я оборачиваюсь, и все повторяется: «Диориссимо», запах майского ландыша, запах ее кожи, ее иссиня-черные волосы, глаза…
— Спасибо, — говорит она шепотом.
— Ах, — улыбаясь, говорю я. Наверное, это слишком смело, но я чуть не кричу: — Какое у вас красивое платье!
— Мой муж придет сегодня только вечером. Не хотите испытать бесконечное счастье?
— Да. Бесконечное счастье.
— Почему вы так пристально смотрите на меня?
— Вы должны мне что-то отдать.
— Что?
— Вы сами знаете, что. Давайте.
Она не шелохнулась.
— Ну! Или я заберу браслет!
Она открывает маленькую сумочку, которую прижимала к бедрам, и вынимает маленькую круглую коробочку.
Я открываю ее.
— Здесь тридцать штук, и все веронал.
Тридцать. И все веронал.
Я закрываю коробочку.
— Вы выбросите ее?
— Нет.
— Почему?
— Сохраню.
— Зачем?
— Зачем вы ее хранили?
— Оливер…
— Да.
— Вы очень…
— Что очень?
— Ничего.
Мы вдвоем стоим у люка, и сердце мое болит, и я твержу себе, что я идиот, что я должен сдерживать себя с этой Геральдиной, что Верена Лорд может оставаться спокойной, ее это не касается. Так стоим мы друг против друга, возможно, минуты три и молчим. Потом я неожиданно чувствую, как ее левая рука касается моей правой руки; я смущен, теряюсь от волнения, когда ее пальцы сплетаются с моими, и отмечаю про себя: все идет как надо. Наши руки сплетены.
— Как вы нашли браслет?
— Его украла девочка. Мне помог один мальчик, видевший, как она сделала это.
— Она милая?
— Нет.
— Каким образом вам удалось вернуть браслет?
— Девочка ходит в мой класс. Во время занятий я сбегал в корпус, где она живет, и в ее комнате обнаружил то, что искал.
— Она это уже заметила?
— Нет.
— Ваш воротник в помаде.
— Надо будет постирать рубашку, прежде чем начнутся послеобеденные занятия. Спасибо за внимание.
— А вам за браслет.
— Можем мы снова здесь встретиться?
Ответа нет.
— Я кое о чем спросил вас, мадам!
— Я слышала.
— И?
Молчание.
— Я ведь все-таки помог вам. Помогите и вы мне тоже. Пожалуйста!
— Помочь? Я? Вам?
— Помогите. Вы. Мне. Да.
— Каким образом?
— Обещайте мне встречу. Ничего больше.
Мы опять смотрим вниз.
Она выпускает мою руку.
— Вам двадцать один. Мне тридцать три. Я на двенадцать лет старше.
— Для меня это ничего не значит.
— Я замужем.
— Мне все равно. Тем более что вы несчастны.
— У меня ребенок.
— Я люблю детей.
— У меня есть возлюбленный.
— И это меня не волнует.
— До него у меня были и другие.
— Не сомневаюсь. У вас их было много. Это совершенно не важно.
И почему мы не познакомились хотя бы пару лет назад? Мы продолжаем смотреть друг на друга. Мы разговариваем очень спокойно и тихо.
— Это было бы безумием, — говорит она.
— Что?
— Снова встречаться здесь.
— Клянусь, у меня нет дурных намерений! Я хочу только видеть вас, говорить с вами. Вчера, когда мы ехали, у вас не было ощущения, что мы могли бы хорошо понимать друг друга? Я думаю не о постели, а о наших взглядах, наших мыслях. Не было у вас такого чувства, что мы очень похожи друг на друга?
— Да… Вы такой же испорченный и одинокий, как я.
Вдали просвистел локомотив.
Теперь солнце падает на платье Верены. Цветы светятся.
— Вы спали с девочкой, которая украла мой браслет?
— Да.
— Но не по любви.
— Действительно, не по любви.
— Мне это знакомо. Ах, как же мне это знакомо!
Ее речь. Манеры. Походка. Жесты. В этой женщине есть тайна. Она не хочет сказать мне, откуда она родом. Она поступает скверно, когда дурно говорит о себе.
Это все притворство, это все ложь.
Кто ты, Верена?
В каком направлении ты движешься?
Зачем тебе так много украшений? Почему ты приходишь в ужас от одной мысли, что можешь еще раз стать бедной? Почему ты обманываешь своего мужа?
Я не буду больше никогда спрашивать тебя об этом. Может быть, когда-нибудь ты сможешь мне об этом рассказать…
— И все же — мы будем здесь встречаться?
— С одним условием.
— С каким?
— Вы вернете мне веронал.
— Никогда. В таком случае мы расстанемся.
— Мне эти таблетки не нужны. Я просто не хочу, чтобы они были у вас.
— И я не хочу, чтобы вы имели при себе эту гадость! Тогда уничтожьте это. Чтобы я видел.
