Михаил Булгаков - Том 7. Последние дни
Открыв одно из окон и подхватив изорванную шинель, Петрушка вышел, а Чичиков, продолжая раздеваться, сердито ворчал, вспоминая Ноздрева:
— Экую баню задал!.. Смотри какой!.. Вот попадись к такому и пропадешь, как волдырь на воде…
Эп. 31.
Вымывшись и поужинав, Чичиков успокоился и даже пришел в приятное расположение духа. Накинув поверх ночной шотландской рубашки халат, он сидел на постели, освещенный свечами. Перед ним на столике стояла заветная шкатулка…
— Четыреста душ… Четыреста душ… — просматривая записи купленных крестьян, взволнованно бормотал Чичиков.
— Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! — воскликнул он, пробегая глазами имена и фамилии. — И что вы, сердечные, проделывали на своем веку? Как жили? Как перебивались? Вот ты, длинный, во всю строчку: Петр Савельевич Неуважай-Корыто? Мастер ли ты был, или просто мужик? И какою смертью тебя прибрало?..
Пробка Степан, плотник, трезвости примерной, — продолжал рассуждать Чичиков. — Чай, все губернии исходил ты с топором за поясом, а съедал за день на грош хлеба да на два сушеной рыбы… Где и как тебя господь прибрал?
Максим Телятников — сапожник. Хо-хо, сапожник, — тихонько рассмеялся Чичиков, — пьян, как сапожник, говорит пословица… Знаю, знаю тебя, голубчик… А вот как ты окончил дни свои, не знаю… Это что за мужик? Елизавета Воробей, — удивленно прочел Чичиков. — Фу ты, пропасть, баба! Она-то как сюда затесалась? Подлец Собакевич надул! — огорченно сказал Чичиков и вычеркнул бабу из списка…
Григорий Доезжай-Недоедешь, — прочел он дальше. — А ты, Григорий, что был за человек? Извозом ли промышлял? Иль, заведши тройку и рогожную кибитку, навеки отрекся от дома и пошел тащиться с купцами по ярмаркам… На дороге ли ты отдал богу душу, или уходили тебя какие-нибудь бродяги… Или, может, сам ты думал, думал, да ни с того ни с сего заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь… Эх, русский народец, русский народец! — грустно вздохнув, произнес Чичиков. — Не любишь ты умирать своей смертью…
…А вы что, мои голубчики! — продолжал Чичиков, рассматривая бумажку, где были помечены беглые души Плюшкина. — Вы хоть и живые, а что в вас толку! Где-то носят вас теперь ваши быстрые ноги? По тюрьмам сидите или пристали к другим господам и пашете землю? Никита Волокита, сын его Антон Волокита — эти, и по прозвищу видно, что хорошие бегуны; Иван Попов, дворовый человек, должно, грамотей: ножа, чай, не взял в руки, а проворовался благородным образом…
Эп. 31 (прод.).
…И вот поймал тебя, бесприютного, капитан-исправник (возникает капитан-исправник, а вместе с ним полицейский участок, где ведется допрос Попова и свидетелей. За всех них говорит голос Чичикова)… И стоишь ты перед ним на очной ставке.
— Чей ты? — спрашивает капитан-исправник, ввернув тебе при этом крепкое слово.
— Такого-то и такого-то помещика, — отвечаешь ты
— Зачем ты здесь?
— Отпущен на оброк.
— А где твой паспорт?
— У хозяина, мещанина Пименова.
— Позвать Пименова. Ты Пименов?
— Я Пименов, — говорит хозяин.
— Давал он тебе свой паспорт?
— Нет, не давал он мне никакого паспорта.
— Что-то ты врешь? — говорит исправник, прибавляя крепкое словцо.
— Так точно, не давал я ему, а отдал звонарю Антону Прохорову.
— Позвать звонаря. Ты звонарь?
— Я звонарь.
— Давал он тебе паспорт?
— Не получал я от него никакого паспорта.
— Что же ты опять врешь! — кричит исправник, добавив крепкое словцо. — Где твой паспорт?
— Он у меня был, да, видно, я его обронил…
— А солдатскую шинель, — спрашивает исправник, загвоздив в придачу еще раз крепкое слово… — зачем стащил? Да из церкви железную кружку с медяками.
— Никак нет, — бойко отвечаешь ты, — к воровскому делу не причастен.
— А почему шинель у тебя нашли?
— Может, подкинул кто-нибудь…
— Ах ты бестия, бестия! А ну, набейте ему на ноги колодки да сведите его в тюрьму!..
— Извольте! Я с удовольствием, — весело говоришь ты и, вынув из кармана табакерку, дружески потчуешь двух каких-то инвалидов, набивающих на тебя колодки…
Эп. 31 (прод.).
…А потом препровождают тебя из тюрьмы Царевококшайска в тюрьму Весьегонска…
…А из тюрьмы Весьегонска в тюрьму еще какого-нибудь города. И гоняют тебя, непутевого, вместе с такими же, как ты, беглыми, из конца в конец по всей Руси…
Эп. 31 (окон.).
— Эхе-хе! Уже двенадцать! — позевывая, сказал Чичиков, взглянув на часы. — Что же я так закопался, — усмехнулся он и стал укладывать в шкатулку записочки. — Еще бы пусть дело какое, а то ни с того ни с сего загородил околесицу… Экий я дурак в самом деле.
Закрыв шкатулку, Чичиков потянулся, сладко зевнул и, задув свечи, накрылся одеялом и заснул крепким сном…
Эп. 32.
И престранный сон приснился Чичикову. Будто бы он вместе с Петрушкой появился на кладбище с покосившимися крестами и, встав на одну из могил, что повыше, оглядел будто бы кладбище и приказал Петрушке «произвести поголовную перекличку»…
Петрушка важно развернул бумагу, что была у него под мышкой, и начал громко выкликать:
— Петр Савельев Неуважай-Корыто! — крест на одной могиле зашатался, и из могилы, радостно отряхиваясь, появился здоровенный мужик с бородой…
— Каретник Михеев! — кричит Петрушка. Из другой могилы, приподнимая над собой березовый крест, появился невзрачный рыжеватый Михеев.
— Пробка Степан! Максим Телятников! Григорий Доезжай-Недоедешь! Абакум Фиров! Еремей Корякин! — продолжает выкликать Петрушка…
И из разных могил один за одним вылезают усатые, бородатые мужики, одетые в одинаково серые, покойницкие, холщовые рубахи и штаны. Отряхнувшись от земли, мужики кланяются в пояс стоящему на возвышении своему новому барину, приятельски здороваются друг с другом, некоторые закуривают…
— Елисавет Воробей! — заканчивая перекличку, выкликает Петрушка. Из последней, самой тощей могилы вылезает полнотелая баба… Среди мужиков-покойников смех, восклицания:
— Фу ты пропасть! Баба! — поражается Чичиков. — Откуда она? — грозно спрашивает Петрушку.
— Написано: Елисавет Воробей, — оправдывается Петрушка, показывая список.
— Подлец Собакевич! Вычеркнуть! — приказывает Чичиков.
Петрушка вычеркивает… И баба, всхлипнув, под хохот мужиков проваливается обратно.
— Смирно! — кричит Петрушка, наводя порядок.
Покойники присмирели, вытянулись…
— Здорово, братцы. — весело здоровается с ними Чичиков.
— Здравия желаем, ваше. ди…тель…ство!.. — дружно, по-солдатски отвечают они.
— В Херсонскую губернию!.. Шагом!.. Марш! — командует Чичиков.
Эп. 33.
И вот мужики-покойники, с могильными крестами на плечах, с разухабистой солдатской песней «Во кузнице» строем шагают за погребальной колесницей, запряженной чичиковской тройкой. В траурном цилиндре на козлах важно сидит Селифан, а под балдахином, со шкатулкой в руках, блаженно улыбающийся Чичиков…
Эп. 34.
С таким же выражением лица мы видим его спящим… Утро. На постели лучи солнца. Разухабистая песня мужиков-покойников почему-то все еще продолжается… Вдруг Чичиков проснулся… сел на кровати и, ничего со сна не соображая, стал испуганно прислушиваться к доносившейся песне. Затем он вскочил с кровати и подбежал к окну…
Внизу по улице, мимо гостиницы, идут с песней «Во кузнице» солдаты…
— Фу, какая чушь приснилась… — недовольно поморщился Чичиков в, сердито захлопнув окно, крикнул:
— Петрушка!.. Одеваться!
На крик в дверях показался Петрушка с сапогами, бельем и фраком…
Эп. 35.
Во фраке брусничного цвета с искрой, со связкой бумаг в руках Чичиков появился в одной из общих комнат Гражданской Палаты, где за столами скрипели перьями пожилые и юные жрецы Фемиды. Подойдя к столу какого-то старика, Чичиков с поклоном спросил:
— Позвольте узнать, здесь дела по крепостям?
Старик медленно, как Вий, приподнял веки и произнес с расстановкой…
— Здесь нет дел по крепостям…
— А где же?
— У Ивана Антоновича…
— А где же Иван Антонович?
Старик ткнул пальцем в другой угол комнаты. И Чичиков, пройдя мимо столов, подошел к Ивану Антоновичу.
— Позвольте узнать, — вежливо, с поклоном спросил он, — здесь крепостной стол?
Иван Антонович как будто ничего не слышал, углубился совершенно в бумаги. Возраст он имел далеко за сорок, волос густой, черный; вся середина лица его выступала вперед и пошла в нос, словом, это было то лицо, которое называют кувшинным рылом.
