Александр Казбеги - Отцеубийца
Постойте вы у меня, – думал он, кусая пальцы от злости. – Я вам покажу, кто такой Гиргола!
Он поспешно вышел из трактира и побежал к диамбегу. Тот еще с вечера держал наготове казачью сотню и ждал вестей от Гирголы.
Гиргола советовал поджечь трактир, – абреки-де живыми не сдадутся; к тому же, если дело затянется до ночи, преступники могут в темноте ускользнуть из рук. От владикавказского начальника прибыла на подмогу целая рота, и все внезапно окружили трактир.
Друзья поняли, что смертельная опасность нависла над ними, и решили не уступать своих жизней дешево. Они забаррикадировали окна и двери и взяли ружья на прицел.
Вдруг всех поразила горькая мысль, что они кем-то преданы. Все взглянули на предателя.
– Ей-богу, я не говорил! – воскликнул тот, бледнея.
– Врешь, собака! – крикнул Иаго и замахнулся на него кинжалом.
– Не я, что ты? – предатель ловко увернулся и выпрыгнул в окно, но свалился тут же под стеной, сраженный пулями солдат, которым было приказано стрелять во всякого, кто попытается бежать из комнаты.
– Я предал товарищей и достоин такой смерти! – успел крикнуть доносчик. – Я погубил вас!
Новая пуля размозжила ему череп, и мозг его брызнул на стену.
– Выходите, абреки! – крикнул командир роты, – все равно вы у нас в руках!
В ответ раздалось пять выстрелов, и пятеро из роты свалились на землю.
– Вот вам наш ответ!
Грянул залп по дому, и пули защелкали о стены и окна, никому не причинив вреда.
Абреки сделали еще пять выстрелов, и еще пять солдат выбыло из строя.
Началась перестрелка, не наносящая никакого урона осажденным. Один только Элберд был легко ранен в грудь, но он быстро перевязал свою рану и снова вступил в бой.
– Зачем понапрасну жертвовать людьми? – снова сказал Гиргола, – лучше поджечь дом!
Обложили дом сеном и еще раз потребовали, чтобы осажденные сдались, угрожая их сжечь.
– Вы собираетесь сжечь женщин и детей! Вы только на это и способны, а нам лучше сгореть, чем попасть к вам в руки!
– Подожгите! – скомандовал старший.
Заклубился черный дым, и алые языки пламени охватили дом.
– Собаки, такова-то ваша храбрость! – закричал Иаго, задыхаясь от злобы.
– Иаго! – окликнул его Гиргола, – погляди на меня, это я тебе мщу!
Иаго на мгновение выглянул из окна и успел выстрелить в Гирголу, но тот спрятался за бочку.
Между тем огонь разгорался, пламя охватило весь дом.
– Братья! – обратился Иаго к друзьям, – умрем, как мужчины, если уж суждено нам погибнуть!
И глубоко надвинув на голову шапку, выскочил в окно. За ним последовали остальные с обнаженными саблями. Они кинулись на осаждающих и рассекли цепь растерявшихся от неожиданности солдат. Но те быстро опомнились и окружили бежавших. Завязалась смертельная схватка. Друзья рубили нещадно, но силы их иссякали. Все перемешалось – крик, стоны, лязг оружия и гул пожара.
Толпа закружилась клубком, и когда клубок разомкнулся на земле лежали четверо изрубленных: Иаго и его друзья. Среди них не было Кобы, который каким-то чудом ускользнул, легко раненный, вскочил на коня и скрылся в лесу.
Утром убрали убитых, кровь на земле засыпали песком, в лишь обугленный остов дома напоминал о страшном деле, разыгравшемся здесь накануне.
Начальник совещался с диамбегом, когда к нему вбежал есаул и сообщил, что произошло убийство.
– Где? – спросил начальник.
– В районе мохевцев.
– Этого еще недоставало! – вздохнул начальник. – А кто убит?
– Нищий один.
– Кого подозреваете?
– Дело ясное! Два дня тому назад приехала к нему дочь. Говорят, плохого поведения… Она одна была ночью с отцом, а наутро его нашли убитым.
– Как зовут дочь?
– Нуну!
– Нуну? – удивленно переспросил внимательно слушавший диамбег. – Позовите сюда Гирголу.
– Кто такая Нуну, мохевка, которая отца убила? Пойди, узнай подробнее.
– А я уже узнал, – ответил Гиргола. – Это – жена моего брата! – он прикинулся опечаленным.
– Как? Ведь ты говорил, что она утонула.
– Да, я так полагал, а она, оказывается, скрывалась здесь.
– А где ты сам был до сих пор?
– Караулил убитых, – ответил Гиргола.
Началось следствие. Оно установило, что Нуну, развратная женщина, пришла к отцу, который, нищенствуя, накопил много денег, ограбила его, убила и деньги передала своему любовнику, хотя до сих пор не признается ни в чем. Сама она показывает, что за день до убийства пришла к отцу. В ночь накануне убийства они долго разговаривали. Заснули поздно. Утром, проснувшись, она не захотела будить отца, думая, что он еще не выспался. Она осторожно вышла, сходила к воде, умылась и посидела там, чтобы не будить отца. Когда вернулась, он все еще продолжал, как ей казалось, спать. Она решила его разбудить, подошла и почувствовала какую-то лужу под ногами. Дотронулась рукой до руки отца, – она была в крови. Подбежала к окну, откинула циновку, и к ужасу своему убедилась, что отца убили, пока она отсутствовала.
Так говорила несчастная, но никто не верил ее показаниям. Все в один голос утверждали, что Нуну убила отца, что она – отцеубийца.
На нижнем базаре во Владикавказе выстроили деревянный помост и на нем укрепили высокий столб, к которому была прибита доска с надписью «Позорный столб».
Народ с любопытством толпился вокруг помоста. Многие не понимали, что означает этот столб. Расспрашивали, кого собираются наказать.
Вдруг толпа расступилась, раздались возгласы: «Везут; везут!» Все повернули головы в ту сторону, откуда слышалась барабанная дробь. Сквозь толпу медленно двигалась странная высокая повозка, на ней лицом назад сидела женщина в арестантском халате. На груди у нее висела дощечка с надписью «Отцеубийца».
Она так низко опустила голову, что не было видно ее лица. Рядом с женщиной сидел палач и что-то говорил ей. Наконец он, потеряв терпение, насильно приподнял ей голову, чтобы показать народу ее мертвенно бледное лицо, искаженное безмерным страданием. Она, видимо, была почти без чувств: как только палач отнял руку, голова ее снова упала на грудь.
Перед помостом женщину стащили с повозки. Ее подняли на помост и привязали веревками к позорному столбу.
– Шапки долой! – крикнул кто-то. Все обнажили головы, а военные приложили руки к козырькам.
На помост взошел чиновник и прочитал приговор. Он гласил, что Нуну, она же Нино, – отцеубийца, ссылается пожизненно в Сибирь на каторжные работы.
Народ хранил мертвое молчание. Какая-то томительная печаль проникла в сердца слушавших. Среди этой тишины на помост поднялся священник, седой старик в черной рясе. В руках он держал крест. Он приблизился к Нуну, скорбный, встревоженный. Все остальные отошли в сторону.
– Нино! – позвал священник, – Нино! – и он взял женщину за руку.
Женщина вздрогнула и приподняла голову.
– Воды! – попросила она хриплым голосом.
Ей подали воды.
– Дочь моя, покайся в своих грехах, облегчи душу!
– В каких грехах? – чуть слышно прошептала Нуну. – Да, я ведь убила отца. Я – отцеубийца?
– Исповедуйся мне, и я буду молить господа о спасении твоей души.
– Крест дайте! – Она протянула руку и взяла у священника крест. Она поднесла его к губам и подняла голову настолько высоко, насколько ей позволяли ее угасающие силы.
– Клянусь всевышним, вездесущим и всеведущим, клянусь крестом святым, клянусь честью своей, клянусь душой Иаго, – я не виновна! – воскликнула она, и рука с крестом упала вниз. Священник взял крест. Потом подошел палач, отвязал женщину, и она как подкошенная упала к подножию столба.
– Упокой, господи, душу усопшей рабы твоей! – перекрестился священник.
Измученное, истерзанное стыдом и горем сердце Нуну не выдержало последнего напряжения, и она скончалась.
Кто же убил отца Нуну? Правосудие назвало отцеубийцей Нуну. В народе бродило сомнение.
На следующий день диамбег возвращался домой в сопровождении Гирголы. Они ехали лесом на лихой тройке и беседовали о вчерашних событиях. Гиргола скупо и неохотно отвечал на расспросы диамбега. Он сам присутствовал при позорной казни Нуну, и совесть проснулась в нем. Лицо Нуну преследовало его, он не находил себе покоя, осунулся и побледнел.
– Не заболел ли ты? – спросил его диамбег.
– Да, простудился.
– Не унывай, вот вернемся домой, ты получишь чин юнкера.
– Да не лишусь я милости вашей! – уныло ответил Гиргола.
Они сидели рядом, впереди скакали казаки.
Вдруг раздался выстрел, и пронзенный пулей диамбег вывалился из повозки. Другая пуля смертельно ранила Гирголу в бок.
– Это я, Коба! За жизнь Иаго вы расплачиваетесь! – послышался голос из леса, и крикнувший исчез бесследно.
Убитого диамбега и раненого Гирголу довезли до Степанцминды. Гиргола тотчас же попросил привести к нему священника.
Пришел священник и хотел причастить его.
– Не достоин я, отец! Позволь мне сперва исповедаться!
