Уильям Коллинз - Новая Магдалина
Прекрасно вышколенный слуга, втайне удивляясь, опять повиновался. Орас с безмолвным удивлением подошел к дивану, внимательнее посмотрев на свою невесту.
— Какой серьезный у вас вид! — воскликнула она с видом веселым и беззаботным. — Может быть, вы не одобряете моей лености? Я на все готова, чтобы угодить вам. Но я не стану подниматься на лестницу и опять спускаться. Позвоните в колокольчик.
— Милая Грэс, — серьезно возразил Орас, — вы очень ошибаетесь. Я даже и не думал о вашей работе.
— Это все равно, нельзя посылать за работой, а потом отсылать ее назад. Позвоните в колокольчик.
Орас смотрел на нее не шевелясь.
— Грэс! — сказал он. — Что случилось с вами?
— Откуда я знаю? — возразила она небрежно. — Ведь вы мне сказали, чтобы я развеселилась? Позвоните вы в колокольчик? Или позвонить мне?
Орас покорился. Он нахмурился, когда возвращался к колокольчику. Он принадлежал к числу того множества людей, которые инстинктивно сердятся на все новое для них. Эта странная вспышка была для него совершенной новостью. Первый раз в жизни он сочувствовал слуге, когда многострадалец появился опять.
— Отнесите назад мою работу, я передумала.
С этим коротким объяснением она с наслаждением откинулась на мягкие подушки дивана, размахивая мотком шерсти над головой и лениво смотря на него.
— Я хочу сделать замечание, Орас, — продолжала она, когда за посланным затворилась дверь. — Только люди нашего звания могут иметь хороших слуг. Заметили вы? Ничто не раздражает этого человека. Слуга у бедных людей наговорил бы дерзостей, простая служанка стала бы спрашивать, когда я наконец образумлюсь.
Слуга вернулся с вышивкой. На этот раз она приняла его любезно и поблагодарила.
— Давно вы видели вашу мать, Орас? — вдруг спросила она, привстав и занявшись работой.
— Я видел ее вчера, — ответил Орас.
— Надеюсь, она понимает, что нездоровье не позволяет мне быть у нее. Она на меня не сердится?
Спокойствие вернулось к Орасу. Уважение к матери, заключавшееся в вопросе Мерси, польстило его самолюбию. Он опять сел на свое прежнее место на диван.
— Сердится на вас! — ответил он улыбаясь. — Милая Грэс, она просила меня передать вам ее любовь. Мало того, она приготовила для вас свадебный подарок.
Мерси, по-видимому, прилежно занялась своей работой. Она ниже наклонилась над вышиванием, так низко, что Орас не мог видеть ее лицо.
— Вы знаете, какой это подарок? — спросила она рассеянно тихим голосом.
— Нет. Я знаю только, что он ждет вас. Сходить мне за ним сегодня?
Она не приняла этого предложения и не отказалась от него — она продолжала заниматься своей работой прилежнее прежнего.
— Времени много, — настаивал Орас, — я могу сходить до обеда.
Она все не обращала внимания, она все не поднимала глаз.
— Ваша мать очень добра ко мне, — сказала она вдруг. — Я боялась одно время, что она не сочтет меня достойной быть вашей женой.
Орас снисходительно засмеялся, его самолюбию это льстило больше прежнего.
— Какая нелепость! — воскликнул он. — Дорогая моя, вы родственница леди Джэнет Рой, ваша фамилия почти так же хороша, как и наша.
— Почти? — повторила Марси. — Только почти?
Минутная веселость сразу исчезла с лица Ораса. Вопрос о фамилии был так серьезен, что о нем легкомысленно говорить было нельзя. Благопристойность и торжественность появилась в его обращении. Он имел такой вид, как будто этот день был воскресеньем и он собрался в церковь.
— В нашей фамилии, — начал он, — мы происходим с двух сторон: по отцу — от саксонцев, по матери — от нормандцев. Фамилия леди Джэнет старинная — только с ее стороны.
Мерси опустила свое вышивание и посмотрела Орасу прямо в лицо. Она также придавала немалую важность тому, что хотела сказать дальше.
— Если бы я не была родственница леди Джэнет, — г начала она, — захотели ли бы вы жениться на мне?
— Мой ангел! К чему спрашивать? Вы родственница леди Джэнет.
Она не дала ему возможности уклониться с помощью этого ответа.
— Положим, что я не родственница леди Джэнет, — настаивала она. — Положим, что я только хорошая девушка и ничего не имею, кроме собственного достоинства. Что ваша мать сказала бы тогда?
Орас все уклонялся от ответа — только затем, чтобы к нему приставали еще больше.
— Для чего вы спрашиваете? — спросил он.
— Для того, чтобы вы мне ответили, — ответила она. — Приятно было бы вашей матери, если бы вы женились на бедной девушке незнатного происхождения, в пользу которой не говорило бы ничего, кроме ее собственных добродетелей?
Орас был просто прижат к стене.
— Если вы хотите знать, — ответил он, — то я вам скажу, что моя мать не одобрила бы такого брака.
— Неважно нет, хороша или нет была бы девушка?
В ее тоне было что-то вызывающее — почти угрожающее. Орас был раздосадован и выказал это, когда заговорил.
— Моя мать уважала бы эту девушку, не переставая уважать сама себя, — сказал он. — Моя мать помнила бы о своих обязанностях к фамильному имени.
— И сказала бы нет?
— Она сказала бы нет!
— А!
В этом восклицании были и боль и презрение, заставившие Ораса вздрогнуть.
— Что с вами? — спросил он.
— Ничего, — ответила она и опять взяла свое вышивание.
Он сидел возле и тревожно смотрел на нее, все его надежды сосредоточились в этом браке. Через неделю, если захочет, она может вступить его женой в эту старинную фамилию, о которой он говорил с такой гордостью.
"О! — подумала она, — если бы я его не любила! Если бы я могла думать только об его безжалостной матери!
С тревогой сознавая, что между ними возникло какое-то отчуждение, Орас заговорил опять.
— Надеюсь, я вас не оскорбил, — сказал он.
Она опять обернулась к нему. Работа незаметно упала на ее колени. Ее большие глаза с нежностью смотрели на Ораса. Улыбка грустно задрожала на красивых губах. Она ласково положила руку на его плечо. Вся задушевность ее голоса придала очарование следующим словам, которые она сказала ему. Несчастное сердце этой женщины жаждало слов утешения, которые могли сойти только с его губ.
— Вы любили бы меня, Орас, — не терзаясь мыслью о фамильном имени?
Опять фамильное имя! С какой странной настойчивостью возвращалась она к этому! Орас смотрел на нее, не отвечая, но напрасно стараясь разобраться, что происходило в ее душе.
Она взяла его за руку и крепко сжала ее — как будто хотела вырвать у него ответ таким образом.
— Вы любили бы меня? — повторила она.
Неотразимые чары ее голоса и прикосновения покорили его. Он ответил горячо:
— При всех возможных обстоятельствах! Под всяким именем!
Ее руки обвились вокруг шеи Ораса, и ее взгляд устремился на него.
— Правда это? — спросила она.
— Правда, как то, что над нами небо.
Она с жадным восторгом упивалась этой пошлой фразой. Она заставила Ораса повторить их по новому.
— Все равно, кто бы я ни была? Для меня одной?
— Для вас одной!
Она вновь обняла его обеими руками и страстно положила голову на его грудь.
— Я люблю вас! Я люблю вас!! Я люблю вас!!!
Голос ее возвышался с истерической пылкостью при каждом повторении этих слов, а потом вдруг понизился до хриплого крика, ярости и отчаяния. Сознание ее настоящего положения открылось во всем своем ужасе, когда признание в любви сорвалось с ее губ. Руки ее опустились, она откинулась на подушки дивана и закрыла лицо руками.
— О, оставьте меня! — слабо простонала она. — Уйдите! Уйдите!
Орас старался обнять ее и приподнять. Она вскочила и оттолкнула его от себя диким движением, как будто испугалась его.
— Свадебный подарок! — вскричала она, ухватившись за первый предлог, пришедший ей в голову. — Вы предлагали принести мне подарок вашей матери. Я умираю от желания посмотреть, что это. Ступайте и принесите!
Орас старался успокоить ее. Это было все равно, как если бы он старался успокоить ветер и море.
— Ступайте! — повторила она, прижимая к груди сжатые в кулаки руки. — Я нездорова. Разговор волнует меня, я в истерике, мне лучше остаться одной. Принесите мне подарок. Ступайте!
— Прислать к вам леди Джэнет? Вызвать горничную?
— Не присылайте никого! Не звоните никому! Если вы любите меня, оставьте меня здесь одну. Оставьте меня сейчас!
— Увижу я вас, когда вернусь?
— Да! Да!
Ничего больше не оставалось, как повиноваться ей. Неохотно и с неприятным предчувствием Орас вышел из комнаты.
Она вздохнула с облегчением и опустилась на ближайшее кресло. Останься Орас еще минуту, она чувствовала, она знала — ее душа не выдержала бы, она открыла бы ему страшную истину.
"О, — подумала она, прижимая холодные руки к пылающим глазам, — если бы я могла поплакать теперь, когда никто меня не видит! "
Комната была пуста, Мерси имела основательные причины заключить, что она одна. А между тем в эту самую минуту были уши, слушавшие ее, были глаза, ожидавшие увидеть ее. Мало-помалу дверь позади нее, находившаяся напротив библиотеки, ведущей в бильярдную, тихо отворялась понемногу. Рука в черной перчатке и в черном рукаве отворяла дверь. Прошла минута. Показалось изнуренное, бледное лицо Грэс Розбери, украдкой заглядывавшей в столовую.
