Илья Штемлер - Архив
– А здание передать детскому саду, – поддакнул Забелин. – Я видел их помещение – дворец.
– Есть люди, которым все не так, – вспыхнула Шереметьева. – Ну и отправились бы туда, за океан. Кто вас держит. Верно, Александр Емельянович?
Забелин кроликом взглянул на профессора, виновато пожал плечами и что-то промямлил.
Чемоданова улыбнулась профессору и вышла в читальный зал.
Посетителей сегодня было мало, человек пять. Сидели они в разных концах просторной комнаты, прильнув к допотопным проекционным установкам.
Янссон занимал стол рядом с входной дверью. Включенная лампа светила в его строгое капитанское лицо. Он листал записную книжку. Чемодановой нравился такой тип мужчины. В нем была неторопливая уверенность, которая отличала людей, прочно стоящих на земле, не особенно отягощенных комплексами. Ей по горло хватало своих комплексов.
– Что, господин Янссон, притомились? – шепотом произнесла Чемоданова.
Янссон поднялся. Он выглядел совсем молодым человеком в строгом блайзере при бордовом галстуке. Гораздо моложе, чем тогда, в первое появление в отделе исследования.
– Здесь так тихо, я подумал, что уже умер, – улыбнулся Янссон.
– У нас есть места, где еще тише, – ответила улыбкой Чемоданова и предложила выйти из зала.
Ступая следом за Янссоном, она видела его красиво подстриженный затылок, аккуратные маленькие уши с забавными острыми концами верхних дуг ушных раковин. Плотная ткань блайзера прятала прямую спину. Воздух доносил неназойливый и ласковый запах духов.
Чемоданова не впервые работала с иностранцами. С некоторыми у нее складывались дружеские отношения, и даже более чем. Слухи о чрезмерной легкости поведения Чемодановой, что роились в архиве, часто не имели основания, однако она не пыталась их опровергнуть. И при любом скользком разговоре строила лукавую физиономию. Молва сгущалась. Некоторые архивные дамы страдали от зависти аллергией, мужчины томились в своих тайных снах. Так что работа с иноземными исследователями придавала Нине Чемодановой особую тайну.
В дверях Янссон задержался и галантно пропустил вперед Чемоданову.
В «будуаре» картина не изменилась. Все оставались на своих местах. Лишь профессор из Куйбышева как-то сник, преданно глядя на Шереметьеву. Анастасия Алексеевна восседала с капризно приспущенными уголками губ на холодном лице, готовая на все ответить «нет».
То ли от старых и обшарпанных монастырских стен, то ли от внешней убогости двух пожилых посетителей, облаченных в старомодные, несвежие костюмы и беспомощных перед волей Анастасии, то ли от сурового облика самой Шереметьевой, кутавшейся в блеклый, со скатанными коконами пуха платок, только Чемодановой вдруг стало неловко перед моложавым иностранцем. Вместе с тем ей хотелось как-то заслонить эту провинциальную и такую милую сердцу обстановку.
– Вот! Наш известный краевед. Знаменитость. Забелин Александр Емельянович, – с веселой дерзостью произнесла Чемоданова.
Представление прозвучало неожиданно. Старик Забелин поднялся с треножника и растерянно улыбнулся.
– Приятно. Спасибо, – обескураженно отозвался Янссон.
Шереметьева недовольно фыркнула. Однако кончики ее губ поползли вверх, придавая лицу добродушное выражение. Чемоданова отметила перемену в облике начальницы. «А сейчас платок откинет, танкистка», – весело подумала она. И, словно отвечая веселым ее мыслям, Шереметьева сбросила сиротский платок, показывая миру белую прелестную шею и глубокую манящую впадину над пышной грудью.
– Да, это наша достопримечательность, – вставила Шереметьева, ласково глядя на зардевшегося старика.
Забелин пытливо метнул на Янссона фиалковый взгляд. Никак высокое начальство, иначе с чего бы так проняло эту грымзу Шереметьеву, еще грибочками на меду попрекает.
– Наш гость. Из Швеции, – все не унималась Чемоданова. – Только он русский.
Янссон пожал руку старичку-краеведу, затем профессору из Куйбышева. Тот ухватил на лету длинные сухие пальцы и принялся их трясти, настороженно поглядывая на Шереметьеву, не разгневать бы.
– Неужели из Швеции? – удивлялся профессор. – Из Стокгольма?
– Из Упсала, – вежливо улыбался Янссон, – город такой. Маленький.
– Знаю, знаю, – отвечал профессор. – Университет. Собор трех святых.
– Да. Эрика, Ларса и Улофа, – Янссон удивился. – Вы там были?
– Был. С делегацией, – пояснил профессор, продолжая сжимать пальцы гостя. – Помню над фронтоном университетского зала любопытную надпись. Мыслить правильно – великое дело, а мыслить свободно… Вроде бы еще более великое. Кажется, так.
– У вас хорошая память, – поморщился Янссон.
– Да отпустите вы, наконец, человека, – проговорила Шереметьева.
Профессор покраснел, извинился. Он был простодушный и наивный чудак, поэтому частенько попадал впросак.
Чемоданова засмеялась. И тут она увидела Женьку Колесникова. Он вместе с новым подсобным рабочим загружал тележку.
Чемоданова вспомнила, что за ней числилось десятка два документов, подлежащих возврату. Надо их вернуть, пока Тимофеева не подняла шум, у Софочки учет поставлен на высоте.
Чемоданова оставила Янссона инаправилась к стеллажам.
– А как наш приятель оказался в заморских краях? – допытывался старик-краевед, ласково глядя на гостя.
– Судьба, – охотно отозвался Янссон. – Мой дедушка имел аптечное дело в Петербурге. А в шестнадцатом году уехал в Швецию.
– От революции спасался? – любопытствовал Забелин.
– Почему? – пожал плечами Янссон. – Дела, наследство. Это очень хорошо, – подбирал он слова. – Извините… Я все понимаю, а говорю…
– Вы отлично говорите, – поддержала Шереметьева. – Александр Емельянович… какой вы настырный. Прямо отдел кадров.
– Нет, нет, – воскликнул Янссон. – Понимаю. Интересно. Мне тоже интересно. Я же русский.
– И у вас никого не осталось в России? – робко спросил профессор.
– Возможно, – Янссон пригладил ладонью волосы на затылке, – у дедушки была сестра, тетушка Аделаида. Она жила в Петербурге, имела свое дело. Конфекцион, кажется… Писала письма… У вас не очень хорошо относились, когда писали письма иностранцы, мы это знали. Дедушка искал ее через Красный Крест… Но не нашел.
– Аделаида… Мою соседку зовут Аделаида, – участливо произнес старик Забелин. – Только ей лет пятьдесят, не больше, – его добрая душа бездумным порывом метнулась навстречу заботам малознакомого человека.
Янссон улыбнулся. Этот порыв тронул его своей бескорыстной добротой. Он доверчиво провел ладонью по руке Александра Емельяновича и оглянулся – куда подевалась его покровительница? И долго ли ему так стоять…
– Я сейчас, господин Янссон, – ответила Чемоданова. Она сгребла с полки несколько папок и, шагнув к тележке, передала их подсобнику. «Странный тип», – подумала Чемоданова, касаясь холодных пальцев подсобного рабочего Хомякова Ефима Степановича.
– Женя! – окликнула она Колесникова. – Здесь будешь регистрировать? Или отвезешь в свою берлогу?
Колесников неопределенно кивнул. Он выглядел сейчас испуганным и бледным.
– Евгений Федорович! – Чемоданова вытянула шею и приблизила к нему лицо. – Что с тобой?
Колесников коротко тряхнул головой, прогоняя наваждение. Прозрачные его глаза потемнели.
– Что с тобой? – повторила Чемоданова.
Колесников взял ее под локоть и довольно бесцеремонно потянул в сторону, в щель между двумя громоздкими шкафами.
– Нина, – произнес он горячим шепотом. – Я очень тебя прошу… Узнай у этого человека.
Чемоданова повела глазами в сторону Янссона.
– Да, да… Пожалуйста. Был ли у него в роду… старик… Не знаю, как объяснить. Давно, еще до революции… Дед или прадед, я сейчас не соображу. Генерал от инфантерии… Захороненный в Александро-Невской лавре… Только не сейчас спроси, потом, при случае.
Чемоданова смотрела на Колесникова серьезным взглядом.
– Почему бы тебе самому не спросить?
– Что ты! – На лбу Колесникова даже выступила испарина. – Нет, нет. Только не я… Прошу тебя, Нина. Хорошо? – И, не дожидаясь ответа, он вышел из «будуара», оставив подсобного рабочего Ефима Хомякова в некотором смятении.
Глава третья
Кроме тележки Ефиму Хомякову в наследство перешла и комнатенка на втором этаже, где бывший подсобный рабочий Петр Петрович учредил свою резиденцию. Старое бюро с пузатыми выдвижными ящиками из лопнувшего от времени полисандра хранило много всякой ерунды. Тут и кастрюля без одного ушка, и цветные монтажные провода, ленты, бумага, несколько подстаканников, рваные носки и кальсоны, передержанные лекарства, бутылки из-под водки и пепси-колы и уйма прочей дребедени.
Поначалу Хомяков решил выбросить весь хлам, но передумал. Среди подобного барахла может затеряться любая вещица или документ. А в случае, если их обнаружат, всегда можно будет отбрехаться, не он хозяин свалки, не по адресу подозрения.
