Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 4
Старушку Седли похоронили на Бромптонскомъ кладбищѣ, подлѣ той же церкви, гдѣ нѣкогда вѣнчалась мистриссъ Эмии. День былъ пасмурный, холодный и дождливый, такой же, какъ при бракосочетаніи Джорджа и Амеліи. Малютка Джорджъ сидѣлъ подлѣ своей матери въ пышномъ траурномъ костюмѣ. Амелія припомнила и сторожиху, отводившую мѣста для посѣтителей, и пасторскаго помощника. Когда пасторъ читалъ молитвы по усопшей, мысли ея унеслись далеко, въ былыя времена. Не будь подлѣ нея Джорджа, она бы желала, вѣроятно, быть въ эту минуту на мѣстѣ своей матери, но разсудокъ и материнская любовь сильно и дружно возстали противъ такого эгоистическаго желанія. Амелія плакала и молилась.
Теперь болѣе чѣмъ когда-либо, нужны ей были силы для перенесенія своей горемычной доли. Амелія рѣшалась употребить всѣ зависѣвшія отъ нея средства, чтобъ успокоить и осчастливить старика-отца. Покорная своей судьбѣ, она трудилась изо всѣхъ силъ, шила, починивала и заштопывала платья, играла на фортепьяно и въ триктракъ, пѣла любимыя пѣсни Джона Седли, читала для него газеты, стряпала на кухнѣ, гуляла съ нимъ въ кенсингтонскихъ садахъ, слушала, съ неутомимою улыбкой, его безконечныя исторіи о давно-минувшихъ временахъ, или — сидѣла задумчиво подлѣ него, углубляясь въ свои собственныя воспоминанія и размышленія, когда старикъ, слабый и ворчаливый, грѣлся на солнышкѣ въ саду, и пускался въ безсвязныя разсужденія о своихъ неудачахъ и несбывшихся надеждахъ. О, какъ грустны и тоскливы были всѣ эти мысли осиротѣлаго старца! Группы дѣтей бѣгавшихъ взадъ и впередъ по садовымъ аллеямъ, возобновляли въ воображеніи мистриссъ Эмми ея собственнаго Джорджиньку, котораго у нея отняли. Джорджъ-старшій былъ тоже отнятъ отъ нея, и какъ жестоко отнятъ! Въ томъ и другомъ случаѣ, думала мистриссъ Эмми, судьба наказала ее за эгоистическую любовь. Она старалась увѣрить себя неопровержимыми доказательствами, что это наказаніе достоинымъ образомъ обрушилось на ея голову. Подѣломъ ей, легкомысленной эгоисткѣ! Что тутъ прикажете дѣлать? мистриссъ Эмми была совершенно одинока въ этомъ мірѣ.
Разсказъ объ этомъ одинокомъ затворничествѣ ее — выразимо скученъ, я это отлично знаю, и желалъ бы душевно, для потѣхи читателя, оживить его какимъ-нибудь веселымъ событіемъ въ юмористическомъ тонѣ. Дѣло очень возможное. Въ этихъ случаяхъ, какъ извѣстно всему свѣту, можно бы, напримѣръ, вывести на сцену нѣжнаго тюремщика съ пасторальными наклонностями, или мышь, выбѣгающую изъ-подъ пола, чтобъ поиграть бородой и усами арестанта, или, еще лучше, заставить его вырыть подземный подкопъ не иначе, какъ съ помощію только своихъ ногтей и зубочистки. Все это, повѣрьте мнѣ, было бы очень весело и забавно, но, увы! исторія затворничества бѣдняжки Эмми решительно не представляетъ такихъ поэтическихъ приключеній и событій. Въ эту эпоху своей жизни была она вообще очень печальна и грустна, хотя это отнюдь по мѣшало ей улыбаться, когда кто-нибудь вступалъ съ нею въ интересную бесѣду. Она пѣла пѣсенки, стряпала пуддинги, играла въ карты и починивала чулки для удовольствія и пользы своего престарѣлаго отца. И только. И больше ничего. Изъ всего этого читатель можетъ, если ему угодно, вывести весьма правдоподобное заключеніе, что мистриссъ Эмми вела весьма прозаическую жизнь, какую, напримѣръ, ведутъ десятки мильйоновъ существъ, одаренныхъ разумомъ. Но, банкротъ вы, или нѣтъ, милостивый государь; сварливый старикашка, или просто маститый старецъ, убѣленный сѣдыми волосами; во всякомъ случаѣ я искренно желаю, чтобы на закатѣ своихъ старческихъ дней, вы нашли мягкое и нѣжное женское плечо для своей опоры на гуляньѣ, и сострадательную, заботливую руку, готовую во всякое время разглаживать подушки на вашей одинокой постелѣ. Этого я вамъ искренно желаю.
Старикъ Седли, послѣ смерти своей жены; чрезвычайно полюбилъ свою дочь, и Амелія находила для себя единственное утѣшеніе въ исполненіи своихъ обязанностей въ отношеніи къ старому джентльмену.
Мы, однакожь, не хотимъ оставить навсегда въ этомъ униженномъ состояніи нѣжнаго отца и нѣжнѣйшую дочь. Скоро наступятъ для нихъ лучшіе дни въ сей юдоли плача и скорбей. Смѣтливый читатель, вѣроятно, уже догадался, кто былъ этотъ жирный и толстый джентльменъ, который, въ сопровожденіи стариннаго нашего пріятеля, майора Доббина, сдѣлалъ визитъ мастеру Джорджу въ его школѣ. Это, однимъ словомъ, другой, тоже старинный, нашъ другъ и пріятель, воротившійся изъ-за океана въ предѣлы туманнаго Альбіона. И воротился онъ въ такое время, когда присутствіе его сдѣлалось неизбѣжно-необходимымъ для его родни.
Майоръ Доббинъ выхлопоталъ безъ труда, у своего добраго командира, позволеніе отлучиться, по своимъ собственнымъ, нетерпящимъ отлагательства дѣламъ, въ Мадрасъ, и оттуда, по всей вѣроятности, въ Европу. И выхлопотавъ это позволеніе, онъ скакалъ день и ночь съ такою стрѣлообразною быстротою, что, по прибытіи въ Мадрасъ, открылась у него сильнѣйшая горячка. Слуги майора перенесли его въ домъ одного пріятеля, у котораго онъ намѣревался прогостить до своего отъѣзда въ Европу. Открылся между-тѣмъ весьма опасный бредъ, и эскулапы нѣсколько дней оставались при томъ мнѣніи, что заморскій нашъ путешественникъ уѣдетъ никакъ не далѣе Георгіевскаго кладбища, гдѣ будетъ сдѣланъ окончательно ружейный салютъ надъ его могилой, и гдѣ, вдали отъ родной земли, покоятся сномъ непробуднымъ многіе храбрые молодые люди.
И когда онъ томился такимъ-образомъ въ пароксизмахъ лютой болѣзни, окружавшія его особы слышали не разъ, какъ онъ произносялъ въ бреду имя Амеліи. Мысль, что ему не суждено больше увидѣть ее на этомъ свѣтѣ, безпрестанно представлялась его воображенію въ минуты умственнаго просвѣтленія. Майоръ думалъ, что наступаютъ уже послѣдніе часы его жизни, и собравшись съ духомъ, рѣшился сдѣлать торжественныя приготовленія къ своему отправленію на тотъ свѣтъ. Онъ привелъ въ порядокъ свои мірскія дѣла, и оставилъ свою маленькую собственность особамъ, которымъ желалъ оказать посильное благодѣяніе. Пріятель, давшій ему пріютъ въ своемъ домѣ, былъ свидѣтелемъ этого завѣщанія. Доббинъ желалъ, чтобы съ нимъ похоронили и каштановую волосяную цѣпочку, обвивавшую его шею, и которую, если сказать всю правду, получилъ онъ еще въ Брюсселѣ отъ горничной мистриссъ Эмми, когда волосы молодой вдовы были обрѣзаны впродолженіе горячки, постигшей ее послѣ смерти Джорджа Осборна.
Мало-по-малу, однакожь, майоръ Доббинъ началъ поправляться, несмотря на многократныя кровопусканія и значительныя дозы каломели, доказавшія неоспоримымъ образомъ природную крѣпость его организма. Онъ былъ почти какъ скелетъ, когда перенесли его на бордъ корабля «Рамчондеръ», состоящаго подъ управленіемъ капитана Брагга. Другъ, ухаживавшій за нимъ впродолженіе болѣзни, предсказывалъ весьма серьёзно, что майору никакъ не пережить этого путешествія, и что, въ одно прекрасное утро, его, завернутаго въ саванъ и койку, непремѣнно перекинутъ черезъ бортъ на дно морское, гдѣ онъ останется навѣки вмѣстѣ съ волосяной цѣпочкой, обвивавшей его шею. Дружеское предсказаніе не сбылось. Морской воздухъ и надежда скоро увидѣть родииый край произвели такое чудотворное вліяніе на изможденный организмъ, что майоръ почти совершенно выздоровѣлъ, прежде чѣмъ «Рамчондеръ» подошелъ къ Мысу Доброй Надежды.
— Ну, теперь мистеръ Киркъ чуть-ли не ошибется въ своихъ разсчетахъ на повышеніе въ майорскій чинъ, сказалъ улыбаясь другъ нашъ Доббинъ, не прочесть ему въ газетахъ своего имени, когда полкъ воротится домой.
Мы забыли упоминуть, что Трильйонный полкъ, простоявшій нѣсколько лѣтъ за океаномъ послѣ своихъ подвиговъ на поляхъ ватерлооскихъ, снова получилъ предписаніе возвратиться на родину въ ту самую пору, когда майоръ Доббинъ томился горячкою въ Мадрасѣ. Онъ могъ бы отправиться изъ Индіи въ Европу вмѣстѣ съ своими товарищами, еслибъ подождалъ прибытія ихъ въ этотъ городъ.
Но майоръ не хотѣлъ дожидаться, быть-можетъ и потому, между прочимъ, что считалъ для себя опаснымъ близкое сосѣдство и покровительство миссъ Глорвины, которая, по всей вѣроятяости, приняла бы подъ свою опеку больнаго офицера.
— Миссъ Одаудъ, я увѣренъ, угомонила бы меня окончательно, говорилъ Доббинъ одному изъ своихъ дорожныхъ товарящей. Не сдобровать бы и тебѣ, любезный другъ. Опустивъ меня на дно морское, Глорвина, повѣрь мнѣ, добралась бы и до тебя. По прибытіи корабля въ Соутамптонъ, ты послужилъ бы для нея чудеснымъ призомъ.
Этотъ любезный другъ былъ не кто другой, какъ пріятель нашъ Джозефъ Седли, возвращавшікся также на родиму вмѣстѣ съ майоромъ. Онъ прожилъ въ Индіи десять лѣтъ. Постоянные обѣды, завтраки, полдники, ужины, портеръ и кларетъ, изнурительные труды по сбору податей и пощлинъ, и значительныя порціи бенгальской водки, произвели разрушительное вліяніе на желѣзный организмъ этого ватерлооскаго героя. Врачи посовѣтовали ему предпринять путешествіе въ Европу. Джой выслужилъ урочное число лѣтъ, и накопилъ порядочную сушу денегъ. Ост-индская Компанія наградила его пожизненнымъ пенсіономъ. Онъ могъ или оставаться въ Аигліи, или воротитьса опять въ Бенгалію на свое теплое мѣстечко, столько приспособленное къ его обширнымъ талантамъ.
