Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 12. Земля
Жан терпеливо ждал, надеясь, что она уйдет. Но она не уходила, продолжая рассказывать о своем несчастном муже-паралитике, который мог двигать только одной рукой. Это было большое горе. Они никогда не жили богато, но, пока он работал, арендовали землю и с выгодой для себя возделывали ее. Теперь же Фриме стало тяжелее, так как вся обработка единственного арпана земли, принадлежавшего им, легла на ее плечи. Она выбивалась из сил, собирала на дорогах конский навоз, потому что своего скота у них не было, выращивала салат, горох, бобы, ухаживала за каждым ростком и даже поливала три сливовых и два абрикосовых дерева. Благодаря ее трудам этот арпан земли начал приносить значительный доход, и каждую субботу она отправлялась на рынок в Клуа, сгибаясь под тяжестью двух огромных корзин; более крупные овощи перевозил ей на повозке сосед. Она редко возвращалась домой, не выручив нескольких пятифранковых монет, в особенности когда созревали фрукты. Но что ее постоянно огорчало, так это недостаток навоза: ни конского навоза, ни помета нескольких кроликов и кур, которых она все-таки держала, ей не хватало. Она дошла до того, что стала пользоваться испражнениями старика и своими собственными, этим человеческим удобрением, к которому относятся с таким презрением даже в деревнях. Об этом стало известно, над ней подшучивали, и она получила прозвище «мамаша Дерьмо», которое вредило ее торговле на рынке. Городские дамочки перестали покупать ее великолепную капусту и морковь, с отвращением отворачиваясь от нее. Как ни кротка была Фрима, но это выводило ее из себя.
— Так вот, Капрал, скажите мне, разве это разумно?.. Разве нельзя пользоваться всем тем, что посылает нам господь бог? А потом, разве скотский навоз чище?.. Нет, нет, тут только зависть; они, в Рони, завидуют мне, что у меня овощи растут лучше… Скажите, Капрал, вам это тоже противно?
Жан, смутившись, ответил;
— Да, не скажу, чтобы такая штука была особенно аппетитной! К такому ведь не привыкли, хотя, может быть, это только предрассудок.
Подобная откровенность привела бедную женщину в полное отчаяние. Она не была сплетницей, но на этот раз не могла себя сдержать.
— Ладно, значит, они и вас уже восстановили против меня. Да знали бы вы, что это за мерзавцы и что они про вас болтают!
И она выложила все роньские сплетни о молодом парне. Сперва его ненавидели за то, что он рабочий, что он пилит и строгает, вместо того чтобы пахать землю. Потом, когда и он впрягся в плуг, его стали обвинять в том, что он, пришелец, отбивает у здешних хлеб. Кто знает, откуда он явился! Может быть, он что-нибудь натворил и ему теперь нельзя вернуться домой? За его отношениями с Жаклиной шпионили и говорили, что в один прекрасный день они отравят папашу Урдекена и обворуют его.
— Ах, сволочи! — пробормотал Жан, побледнев от негодования.
Лиза, опускавшая в это время горшок в кипящий котел, при имени Жаклины, которой она сама иногда поддразнивала Жана, расхохоталась.
— Ну, раз уж начала, надо досказать все до конца, — продолжала Фрима. — Каких только гадостей про вас не говорят с тех пор, как вы начали приходить сюда… На прошлой неделе вы подарили каждой из них по фуляровому шарфу, в воскресенье за обедней на это обратили внимание… Очень грязная история, но говорят, что вы живете с ними обеими.
Жан внезапно поднялся и с дрожью в голосе, но решительно сказал:
— Слушайте, мамаша, я отвечу, извольте, я нисколько не буду стесняться… Да, я хочу спросить у Лизы, согласна ли она выйти за меня замуж… Слышите, Лиза? Я вас спрашиваю… Если вы ответите согласием, то очень меня обрадуете.
Лиза в это время как раз выливала горшок в лохань. Однако она нисколько не торопилась, полила как следует белье, затем остановилась с обнаженными и распаренными руками, задумалась и посмотрела Жану прямо в лицо:
— Так, значит, это серьезно?
— Вполне серьезно.
Лиза нисколько не казалась удивленной: это представлялось ей совершенно естественным. Но она не говорила ни да, ни нет, что-то ее, по-видимому, смущало.
— Неужели вы откажете мне из-за Жаклины? — снова заговорил Жан. — Из-за того, что Жаклина…
Она прервала его, махнув рукой, показывая этим, что и сама не придавала никакого значения связи Жана на ферме.
— Дело еще в том, что я могу принести с собою только руки да ноги, тогда как у вас есть дом и земля.
Она снова махнула рукой, как бы желая сказать, что в ее положении, с ребенком на руках, все взаимно уравновешивалось.
— Нет, нет, это все пустяки, — заявила она наконец. — Дело только в Бюто…
— Но ведь он сам не хочет?..
— Конечно, да и любовь наша уже кончилась, раз он вел себя так дурно… Но как-никак надо поговорить с Бюто.
Жан с минуту подумал, а затем рассудительным тоном сказал:
— Как хотите… Конечно, раз есть ребенок, без разговора не обойтись.
Фрима, выливавшая в это время ведро в котел, приняв серьезный вид, сочла долгом одобрить решение Жана и не скрывать своего расположения к нему. По ее мнению, он был честным парнем, добрым и покладистым. В это время снаружи послышался шум: это Франсуаза возвращалась с коровами.
— Эй, Лиза, — кричала она, — иди посмотри! Колишь повредила себе ногу.
Все вышли на двор, и Лиза при виде хромавшей скотины — левая передняя нога у нее была поранена и в крови — внезапно рассердилась. Она разразилась одним из тех приступов ярости, с которою обрушивалась на сестру, когда та, еще маленькой, совершала какой-либо проступок.
— Опять, растяпа? Говори!.. Опять заснула на траве!
— Честное слово, нет… Не знаю, что с ней такое могло приключиться. Я ее привязала к колышку, и она, наверное, запуталась в веревке.
— Молчи, лгунья!.. Ты когда-нибудь совсем уморишь мою корову.
Черные глаза Франсуазы загорелись. Она побледнела и с негодованием залепетала:
— Твою корову, твою корову… Ты, кажется, могла бы сказать — нашу корову.
— Как? Нашу корову? У тебя есть своя корова, дрянная девчонка?
— Да, половина всего, что здесь есть, принадлежит мне. Я могу забрать эту половину и делать с ней, что хочу, — даже пустить по ветру, если понравится.
Сестры угрожающе, как два врага, смотрели друг на друга в упор. За время их долголетней взаимной любви это была первая горькая ссора, первое резкое столкновение интересов. Одну раздражало мятежное неповиновение, другая упорствовала и негодовала на несправедливость. Старшая уступила и вернулась в кухню, чтобы не отхлестать девчонку по щекам. И когда Франсуаза, поставив коров в стойло, появилась снова и подошла к деревянному ларю отрезать себе кусок хлеба, воцарилось молчание.
Лиза, однако, успокоилась. Вид сестры, нахмуренной и надутой, был ей теперь неприятен. Она заговорила первая, желая покончить с размолвкой, сообщив Франсуазе неожиданную новость:
— Ты знаешь, Жан хочет, чтобы я вышла за него замуж, он сделал мне предложение.
Франсуаза, стоя лицом к окну, равнодушно жевала хлеб. Она не потрудилась даже обернуться.
— А мне-то какое до этого дело?
— Тебя это касается, потому что Жан станет твоим зятем, и мне интересно знать, нравится ли он тебе.
Та пожала плечами.
— Нравится? С какой стати? Он или Бюто — ведь не я буду с ним спать!.. Только, если хотите знать, это довольно грязная история…
И она вышла, решив доесть свой ломоть на дворе.
Жан, которому сделалось не по себе, вынужденно засмеялся, словно над выходкой избалованного ребенка. Фрима же заявила, что в ее время девчонку отхлестали бы до крови. Что касается Лизы, то она сделалась очень серьезной и несколько минут молчала, снова занятая своей стиркой.
Затем она наконец сказала:
— Ну, значит, так, Капрал… Я не скажу вам ни да, ни нет… Вот будет покос, повидаюсь со своими, посоветуюсь и узнаю, как мне поступить. Тогда и порешим на чем-нибудь. Идет?
— Идет!
Жан протянул Лизе руку, она подала ему свою, и он крепко потряс ее. От всей фигуры Лизы, намокшей в горячем щелоке, исходил запах хорошей хозяйки — запах золы и ароматных кореньев ириса.
IVЖан уже второй день работал на механической косилке, убирая траву с нескольких арпанов луга, протянувшихся вдоль речки Эгры и принадлежавших ферме Бордери. От зари до самой ночи слышно было размеренное пощелкивание лезвий. В то утро он уже кончал работу; скошенная трава ложилась позади колес нежно-зелеными волнами. Так как ворошилки на ферме не было, пришлось нанять в помощь Жану двух работниц. Это были Пальмира, вынужденная изнурять себя поденщиной, и Франсуаза, которая нанялась просто из прихоти, так как подобная работа доставляла ей развлечение. Обе они, придя в пять часов утра, при помощи длинных вил расстилали рядами наполовину высохшую траву, сложенную накануне в копны, чтобы она не сопрела от ночной росы. Солнце поднималось по яркому и чистому небосклону; легкий ветерок освежал воздух. Погода для уборки сена была самая подходящая.
