Луи-Фердинанд Селин - Ригодон
Он сделал выразительный жест! Как будто припечатал! Шлеп! Шлеп!.. До бесконечности! А кто же мы?… Откуда прибыли?…
– Снизу карты!.. Издалека, с юга!
И куда мы направляемся?
– На Север, далеко!.. Выше Гамбурга!
– Pâtroun?
– Да! Да!.. Конечно!.. У нас тоже там, далеко, оип pâtroun!.. И мы тоже опаздывали… как и он!.. Так это и происходит… он понимает… войной он не интересовался… для него война проходила где-то в другом месте… pâtroun… это да! И опоздание!.. Восемь дней!.. Еще бы не расстроиться! Он ворчит, сокрушается, что они заставили его потерять восемь дней на итальянской границе!.. Ах! Но Лили? Он смотрит на нее… находит, что она плохо выглядит… я тоже замечаю: устала… о, она так бледна! Соглашаюсь… она замерзла… конечно!.. Все эти люди на платформах много возмущаются, но ни один не позаботился развести огонь… впрочем, как раз огня хватает с избытком, в какой-нибудь сотне метров, на всех улицах, я думаю, по всему Ганноверу… пылают кострища в руинах домов… это надо видеть… каждый дом рухнул посредине… а то, что оставалось от четырех стен, охвачено пламенем… желтым… фиолетовым… клубится огненным вихрем… взвивается вверх!.. К облакам!.. Пляшет… исчезает… снова возникает… пылающие души домов… хоровод красок… первые развалины совсем близко… а вдали, где-то далеко… весь город… в красном… голубом… фиолетовом… и повсюду дым… дымовые шлейфы… но кирпичнику ужасно хотелось развести собственный огонь, маленький такой огонек…
– Меня зовут Фелипе…
Больше Фелипе не разговаривает… он ищет сучья деревьев… и находит, тут же на платформе, за нашими спинами… он вытаскивает нож, я понимаю, он не какой-нибудь лежебока, он стругает умело, на глазах вырастает кучка тонких щепочек… вы бы назвали их длинными спичками… действительно, Фелипе очень ловко работает… и что дальше? Лили приходит в голову мысль о чае!.. В ее сумке есть чай в пакетиках… а вода?… Фелипе знает где… в конце платформы… там брезентовые ведра… и три цинковые кружки… теперь у нас есть все необходимое! Все готово для маленького «пикника», туристского привала… действительно, мы так и не останавливались с самого Баден-Бадена, гонимые ударами судьбы… и это еще не конец!.. Но появилась надежда… вот сейчас попьем чайку… скоро закипит вода… мы не можем никого пригласить, едва хватит на нас троих!.. А этот косоглазый! Они считают, что мы ужасные эгоисты… однако я убежден, они не любят чай… Фелипе тоже не любит чай, но принимает участие в чаепитии, чтобы быть с нами… к тому же, это согревает!.. Он говорит нам, что любит… немножко солнца… немножко сыра… и большой ломоть хлеба… белого или черного… нет ни того, ни другого! У него простые вкусы… как у нас… только он предпочитает кофе… не чай… понимаю, я хотел бы доставить ему удовольствие… в Ростоке мы допили последний кофе… и с тех пор больше ни разу! Ах, вот возвращаются наши англичане… женщины и калека, они обошли все платформы в поисках своих соплеменников… безрезультатно!.. Они единственные… как теперь быть? А что думаю я?… Этих женщин заботит одно, как пробраться через Ганновер со своим парализованным!.. Они не в силах его нести, надо бы везти его на чем-то… и еще!.. Это случай вроде того, который мы наблюдали там, в Цорнхофе, с сыном фон Лейдена, безногим калекой… которого буквально вытащили из навозной жижи… Здесь же все было объято пламенем, и вся эта улица, с обеих сторон… вплоть до вокзала Ганновер-Северный… они его приметили на вокзале… с ними случались разные истории, с этими тремя преданными женщинами, но кому жаловаться? И здесь, и в Париже происходили события еще более пикантные, в том числе и в моем собственном жилище, стану ли я жаловаться?… Есть время для всего!.. Пробил час «делай, что хочешь!», вас ласково просят заткнуться… вас убили? Аминь! Вас немного подзабыли?… Какая удача! На колени, извращенцы!.. Околевайте изящно, мерзавцы! И благодарите судьбу!
Допустим, что своего парализованного они швырнули бы в огонь… он был бы не единственным «ликвидированным»! В каждом разрушенном доме должны быть свои погибшие и не так уж мало, в особенности часто гибли старики и горластые младенцы… «обгорелые останки семьи», если можно так выразиться…
– Вы не видели хоть какого-нибудь железнодорожника, служащего вокзала?
Я спрашиваю… да!.. Они все на третьей платформе… я думаю о нас, о наших пожитках, которые мы таскаем за собой, у нас все с собой, настоящая хозяйственная часть, тарелки, кружки, ножи, рис, мука… но пройти всю улицу до другого вокзала?… Я думаю, где взять багажную тележку… их вокруг немало, они никак не используются… забиты людьми, которые громоздятся сверху, храпят… может быть, это служащие?… Третья платформа?… Я обращаюсь к самой высокой фуражке, малиновой… мне знакома эта иерархия… у меня идея, всегда одна и та же: сто марок!.. Прежде, чем заговорить… это не женщина-начальница, как в Ульме, это бородач с проседью, я его атакую, крепко зажав в кулаке сотню марок, и объясняю… я говорю ему, что мне надо, не теряя времени, заполучить тележку, пусть он ее одолжит нам для перевозки багажа на другой вокзал, Ганновер-Северный… что мы больше не в состоянии… что мы больны, моя жена, я и наш друг-итальянец… и что нам необходимо попасть на гамбургский поезд! Да!.. Возражение: кто ее оттуда привезет назад?… Я предвидел… я держал наготове другие сто марок, сложенные особым образом!.. Все готово!.. Он соглашается… шепчет: «Я за ней сам пойду». Я ничему не верю… думаю, ему плевать и на тележку, и на все прочее… его вокзал взлетел в воздух!.. Целиком! Остались только четыре платформы… я смотрю… спящие туши вокруг, храпящие, сопящие, даже между рельсами валяются люди… ах, но я не ошибаюсь, что-то зашевелилось!.. Пришло в движение… полагаю, они обратили внимание на нашу беседу с начальником вокзала… и они были такими вялыми и безразличными, в конце концов… просто голодными… теперь они приподымаются! Они хотят узнать, в чем дело! Проявляют любопытство, ей-богу!.. И тот англичанин и три его тетки уловили смысл, идея им понравилась!.. Они подают мне знаки: Мы!.. Мы!.. Мы!.. Начальник вокзала дает согласие, мы можем взять тележку, он нам ее одолжит… ах, нет потребности идти за ней… они должны были нас услышать, их там целая орава, не менее пятидесяти, на тележках… и вот мешки и сумки уже погружены, бутылки, спиртовка, а сверху, как на троне, удобно устроенный и обвязанный веревкой, англичанин-инвалид… он на ответственном посту! Ей-богу!.. Как же они быстро управились! Нам оставалось только распихать наши три узла куда попало, и тележка покатилась!.. Лишь бы они нас не потеряли!.. Теперь они двигались быстро!.. Ля Вига мог бы нам помочь… но увы! Мы же, Лили и я, были выносливей, мы привыкли… да… но очень устали… однако же, Бебер в сумке, они вовсе не оторвались от нас, они думали… я уверен… думали об этом уже там, все эти валявшиеся на платформах… они думали об этом!.. Еще и сегодня кажется фантастичным, что можно было пройти от Москвы до Буэнос-Айреса, от улицы Броттин до Бродвея, их прошибает пот, когда они узнают, что мы еще живы…
Теперь я хорошо разглядел этого англичанина, они водрузили его на самом верху, он командовал, так сказать… я никогда его пристально не разглядывал… поверьте, я ничего не выдумываю… лицо Полишинеля в профиль… как в журнале «Панч»… не очень приятная физиономия, даже злая, но, в общем, забавная… а что наш Фелипе?… Он тоже здесь, молчит… он получил свой кусочек сыра… я его окликаю…
– Фелипе!.. Гамбург!.. Бранденбург!
– Certo!
У него только одна мысль, знаю: он опаздывает, его возвращение откладывается!.. Вот так… а раз это так, я предоставляю другим обвязывать, укреплять сооружение… их было, я вам уже сказал, не меньше тридцати… пятидесяти… которые собирались топать… я полагаю, по меньшей мере пять километров через весь Ганновер… другие оставались… множество людей на платформах выглядели недовольными… настолько, что они нас даже оскорбляли… они приподымались, бежали… разыскивали тележки, пытались перейти Ганновер… убежден, если бы мы не поспешили, позволили себя остановить… если бы они сцапали нас, они бы нас прикончили!.. Я знаю, они ужасны в гневе… и все из-за того, что мы удрали раньше, чем они… так неожиданно!.. Англичанин-Полишинель ничего не говорит… ему не очень удобно там, наверху, на своем троне из заплечных мешков, подстилок и посуды, он кренится набок, ерзает, но удерживается… эту улицу больше не назовешь проезжей… сплошные ямы и рытвины… а там, вдали, оголенные остовы стен… этот город изрешечен похлеще Берлина… все-таки наша тележка как-то продвигается… конечно… все ее подталкивают… иногда, в трудных местах… я подбадриваю!.. Но разве они не видят других? Они распались на группы! Они тоже нашли тележки!.. Четыре… пять… шесть!.. Я чую опасность!.. Ору им по-немецки… указываю на то, что происходит, что настигает нас…
