Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома
Погруженный в эти нерадостные размышления, я дошел до дому, где жил, и успокоил моего хозяина, бывшего в большой тревоге, ибо сей добряк опасался, не случилось ли со мной чего-нибудь дурного, и боялся, что он не увидит меня больше. Стрэп, придя поутру меня навестить и узнав, что меня нет дома, чуть не рехнулся и, получив у своего хозяина разрешение отлучиться, пошел меня разыскивать, хотя знал город еще хуже, чем я.
Не желая посвящать квартирного хозяина в мои приключения, я рассказал ему о встрече в Палате хирургов с одним знакомым, с которым провел вечер и ночь, но меня беспокоили клопы и я спал плохо, почему и хотел бы немного отдохнуть; с этими словами я отправился спать, наказав разбудить меня, если Стрэп придет раньше, чем я проснусь. Мой друг поднял меня с постели, войдя вкомнату около трех часов дня, и предстал предо мной в таком виде, что я едва мог поверить своим глазам.
Коротко говоря, сей преданный брадобрей, отправившись в Палату хирургов, тщетно осведомлялся там обо мне; оттуда он нашел дорогу к дому военно-морского ведомства, где не мог получить никаких сведений, так как никто из находившихся там в то время меня не знал. Затем он отправился к бирже в надежде увидеть меня, но безуспешно. В конце концов, почти потеряв надежду меня найти, он решил расспрашивать всех встречных на улице, в чаянии получить от кого-нибудь сведения обо мне. И он в самом деле привел свое решение в исполнение, невзирая на глумление, ругательства и проклятия, коими ему отвечали; наконец ученик кузнеца, увидев, как он остановил носильщика с поклажей на спине и услыхав его вопрос, в ответ на который Стрэп получил крепкую ругань, окликнул его и спросил, не шотландец ли тот, кого он разыскивает. Стрэп с жаром воскликнул:
— Вот-вот. И на нем коричневый кафтан с длинными полами.
— Он самый, — сказал кузнец, — я его видел здесь час тому назад.
— Да ну! — вскричал Стрэп, потирая руки. — Здорово! Очень рад. В какую сторону он направлялся? — Ехал на телеге к Тайберну{32}. Поторапливайтесь и поспеете во-время, чтобы посмотреть, как его вздернут.
Это острословие столь разъярило моего друга, что он назвал кузнеца негодяем и объявил о своей готовности поставить полфартинга и драться с ним.
— Э, нет! — сказал тот раздеваясь. — Мне не получить ваших денег. Вы, шотландцы, редко имеете их при себе. Я буду драться даром.
Толпа тотчас же очистила круг, и Стрэп, убедившись в невозможности отступить с почетом без боя и пылая негодованием против врага, препоручил свою одежду заботам толпы, и бой начался стремительным наскоком Стрэпа, который в несколько минут растратил свои силы, налетая на осторожного противника, который выдерживал штурм хладнокровно, пока не установил, что цырюльник выдохся; после этого он начал возвращать ему удары с большими процентами, вследствие чего Стрэп, трижды опрокинувшись на камни, вышел из игры и должен был признать преимущество кузнеца. После одержанной победы решено было отправиться в погребок неподалеку, чтобы заключить мировую выпивкой. Но когда мой друг стал собирать части своего костюма, он убедился, что кто-то из достойных зрителей уже распорядился его рубашкой, галстуком, шляпой и париком, каковые исчезли; быть может, кафтан и камзол ждала такая же участь, если бы их стоило утащить. Шум, поднятый им, ни к чему не привел, только доставил зрителям увеселение, и Стрэп был рад убраться восвояси, что и выполнил с немалым трудом и предстал передо мной весь в грязи и крови.
Несмотря на приключившуюся беду, он был в таком восторге, увидев меня живым и невредимым, что чуть не задушил и не раздавил в объятиях. После того как он почистился и надел мою рубашку и шерстяной ночной колпак, я рассказал ему подробности моих ночных похождений, преисполнивших его изумления и заставивших весьма энергически повторить утверждение, которое неоднократно бывало у него на устах: «Поистине Лондон — гостиная дьявола». Никто из нас не обедал, и он посоветовал мне подняться с постели; а тут как раз пришла молочница, он спустился вниз, принес кварту молока и хлеба на пенни, и мы отменно пообедали. Затем он поделился со мной своими деньгами — а их было восемнадцать пенсов — и покинул меня, намереваясь позаимствовать старый парик и шляпу у своего приятеля, школьного учителя.
Только он ушел, как я с великой тревогой стал размышлять о своем положении и перебирать всевозможные планы, какие подсказывало мое воображение, дабы остановиться на таком из них, который позволил бы мне прокормить себя, так как трудно передать мои терзания, когда я думал о моей злосчастной зависимости от бедняги цырюльника, на чей счет я жил. Моя гордость забила тревогу, и, не имея надежды чего-либо добиться в военно-морском ведомстве, я решил поступить завтра же, будь что будет, в пешую гвардию. Это сумасбродное решение, польстив моей натуре, доставило мне большое удовлетворение, и я уже вел свой полк в атаку на врага, когда вернувшийся Стрэп прервал мои мечтания. Школьный учитель подарил ему парик с косичкой, который я видел на нем в день нашего знакомства, а также старую шляпу, поля коей могли бы затенить и лицо колосса. Хотя Стрэп рискнул надеть эти подарки в сумерки, ему не хотелось потешать толпу при дневном свете, а посему он тотчас приступил к работе и обкорнал их, уменьшив до пристойных размеров. Занимаясь этим делом, он обратился ко мне с такими словами:
— Что и говорить, мистер Рэндом, вы родились джентльменом и многому обучались, да и поистине похожи на джентльмена, а что до внешнего вида, то вы не уступите лучшим из них. Я же сын бедного, но честного сапожника, и мать моя была самой усердной и старательной хозяйкой до той поры, пока не начала выпивать, о чем вам очень хорошо известно, но у каждого свои недостатки, humanum est errare[24]. Ну, а я бедный подмастерье-цырюльник, нехудо скроенный, немного знаю по-латыни и кое-что смекаю в греческом, но что толку? Пожалуй, могу прибавить, что немножко знаю свет, — но это к делу не относится, — хотя вы из благородных, а я из простых, но отсюда не следует, что я из простых не могу оказать добрые услуги вам из благородных. Ну таквот: мой родственник, школьный учитель — может быть, вы не знали, как он мне приходится, так я вам сейчас объясню: его мать и племянник сестры моей бабушки… нет не то… дочь брата моего дедушки., Чорт возьми, позабыл… Но, погодите, вот что я знаю — мы с ним семиюродные братья.
Желание узнать, какую добрую услугу он мне оказал, одержало верх над моим терпением, и я перебил его, воскликнув:
— К чорту твою родню и родословную! Ежели школьный учитель или ты можете мне чем-нибудь помочь, почему ты не скажешь об этом без всяких проволочек?
Когда я произнес с жаром эти слова, Стрэп воззрился на меня с серьезной миной, затем продолжал:
— Право же, не следует посылать к чорту мою родословную по той причине, что она не столь знатная, как ваша. В последнее время я с грустью наблюдаю, как изменился ваш нрав, вы всегда вспыхивали, как огонь, а теперь стали гневливы, как старый Периуинкл, пьяный медник, над которым мы с вами — да простит нас бог! — столько раз потешались неудачно, когда были в школе. Но не буду больше испытывать ваше терпение, ничто так не тревожит, как сомнение, — dubio, procul dubio, nil dubius[25]. Мой приятель, или родственник, как вам будет угодно, или и то и другое вместе, ну, словом, школьный учитель, узнав о моем уважении к вам, — вы можете быть уверенны, что я не упускал случая поведать ему о ваших достоинствах, — кстати он согласен обучать вас правильному английскому произношению, без чего, по его словам, вы не пригодны ни к чему в этой стране… так вот, говорю я, мой родственник замолвил словечко французу-аптекарю, которому нужен подручный, и по его рекомендации вы можете иметь, когда вам угодно, пятнадцать фунтов в год, стол и квартиру.
Это известие было для меня слишком важным, чтобы я мог спокойно поразмыслить над ним; вскочив, я уговорил Стрэпа немедленно проводить меня к его приятелю, чтобы не упустить благоприятного случая из-за промедления или небрежности с моей стороны.
Нам сказали, что школьный учитель ушел с приятелем в трактир по соседству, куда мы отправились и нашли его сидящим за кружкой вместе с упомянутым выше аптекарем. Когда по нашему желанию его вызвали к двери, он заметил мое нетерпение, и у него вырвалось обычное его восклицание изумления:
— О, господи Иисусе! Надо думать, услыхав об этом предложении, вы не стали спускаться по лестнице, чтобы не мешкать, а выпрыгнули из окна! Должно быть, сшибли по дороге какого-нибудь носильщика или торговку устрицами! По милосердию божьему вы на бегу не размозжили себе головы, ударившись о какой-нибудь столб! Находись я в самом дальнем углу моего дома, в самой penetralia[26], - даже в постели с моей женой, — ваша стремительность, вероятно, преодолела бы всякие запоры, засовы, пристойность и все прочее. Я бы не укрылся от вас даже в логове Какуса{33} или в sanctum sanctorum[27], но пойдем… Джентльмен, о котором я говорил, находится здесь, сейчас я вас представлю ему.
