Шарль Рамю - Красота на земле
Он вышел на порог.
— Да, — сказал Руж, — уже скоро. Но ведь гроза… — Он вернулся в дом. — Вы не боитесь грозы, а, Жюльет? И волн не боитесь? Вот и хорошо. Тогда я все беру на себя. Лодка у нас хоть куда. Ее починили специально для вас, и у нее ваше имя. На все про все три часа, и мы там. Вы поможете мне грести… Вот и славно… А! Жюльет!..
Слова застревали у него в горле, мешали дышать.
— Ясное дело… Да, ясное дело… Все это кровь… — Он с трудом говорил: — Ведь мы одной крови, как будто я отец, Жюльет и отец… — Он подался вперед, но тут же отступил, услышав сзади чьи-то шаги. — Закройте вашу дверь, Жюльет, и спрячьте узел…
Руж увидел Декостера и горбуна возле дома. Стоило только переступить порог, как лицо, словно каленым железом, обжигало солнце; это напоминало сцену в кузне — так кузнец в шутку распугивал ребятишек красным от жара прутом. Стоять к солнцу спиной было невыносимо, ибо не защищенная воротничком часть затылка сразу краснела под его палящими лучами. Декостер мотнул головой в кепке в сторону озера и прикрыл глаз, не говоря ни слова; Руж в ответ кивнул головой. На фоне воды, сверкавшей, как начищенный лист жести, Декостер казался совсем черным.
— Сдается мне, месье Урбэн, — сказал Руж горбуну, — сейчас слишком жарко, чтобы сидеть снаружи. Да и конкуренты у нас появились. — Он кивнул головой в сторону деревни. — Так скоро они не угомонятся, сегодня большой праздник… У них есть разрешение полиции… Часов до двух ночи терпеть придется. Они там могут сменять друг друга. У них бывает два или три музыканта, ну а вы…
Он рассмеялся. Урбэн поставил аккордеон на скамейку.
Небо со стороны Бурдонет между тем, казалось, то легонько приподнималось, то оседало легкими волнами; оно выглядело совсем выцветшим на фоне черного частокола елей. До дома Ружа отчетливо доносились только низкие звуки. Нигде никого не было: ни на воде, ни на берегу, никого в карьере, никого под всем этим белесым небом, никого на скале, никого на камнях. На озеро нельзя было взглянуть, не прищурив глаза.
— По крайней мере, — сказал Руж, — сегодня нас вряд ли побеспокоят. Как думаете, месье Урбэн, пожалуй, лучше пойти на кухню. У меня еще остались две-три бутылки… Случай как раз подходящий…
Все вошли в дом. Руж взял бутылки и сам отправился положить их в воду. Сегодня за сохранность бутылок опасаться не стоило — волн совсем не было, озеро казалось мертвым.
Руж был в ударе. Ну и что, что вино было не таким прохладным, как шампанское прямо со льда.
— Что скажешь, Декостер? А вы, господин Урбэн? — Потом он позвал: — Эй, Жюльет….
Они снова сели втроем на кухне за стол со скатертью, изображающей взятие Бурже. Под обрывки музыки морской пехотинец взмахивал боевым топором. Танцульки — и взрыв ядра, от которого остался лишь белый круг с черным ободком как раз там, где вощенка сошла и проглянула холстина.
Вдали над озером сгустились тучи.
Она вышла из своей комнаты как раз тогда или чуть позже — может быть, и чуть позже. Она не прикрыла за собой дверь, и в застоявшийся воздух ворвался порыв ветра, закружив между полом и потолком кусочек стружки.
Это была стружка от «Кокетки», завалявшаяся со дня ее ремонта; следы зеленой краски еще виднелись в ее волокнах.
— Мои бутылки!
Руж бросился вон из дома. Озеро начало взбалтываться (так говорят в наших краях) и темнеть, приобретая цвет ржавого железа. Озеро взбалтывалось, как будто вспухая и не посылая никуда свои волны, которые вздымались и проваливались, словно молоко на огне. Руж подхватил бутылки за горлышки и, вернувшись, водрузил их на стол; порыв ветра стих, и воздух снова стал неподвижным. Руж отер лоб рукавом рубахи, вынул нож из кармана, вонзил штопор в пробку и сказал, повернувшись к Жюльет;
— Ну как, что скажете, Жюльет? — Он был в ударе и весел. — Сейчас почти так же жарко, как в тех краях, откуда вы родом.
— Ну, не совсем.
— Смотри-ка… Ладно, все впереди… Что ни говори, — добавил он, — но в такую погоду хочется пить, и у нас тут есть чем утолить жажду, а у вас там… какое вино… В тех краях и вина-то нет…
Она кивнула. Снаружи раздавался гул, как от многоязычной толпы на ярмарке, и музыки больше не стало слышно. Хлопнула пробка; Руж разлил вино по стаканам.
— Это наше винцо, — сказал он. — Да, наше… Не такая уж гадость на вид, да и на… — Он поднес стакан к носу. — Ну, она-то в этом не разбирается, но вы, месье Урбэн, должны бы, ведь в вашей стране… За здоровье, за здоровье… Ваше здоровье, Жюльет, месье Урбэн… И ты, дружище Декостер…
Жюльет сидела за столом, а Руж — на скамейке рядом. Горбун сидел у стены на стуле чуть поодаль. Декостер вышел.
В кухню снова влетел порыв ветра, и осада Бурже всколыхнулась, приоткрыв изнанку. Прошло несколько минут. Руж говорил без умолка, все время повышая голос. В этот раз аккордеон так и остался лежать в своем вощеном чехле. Она обхватила колено руками, выставив вперед маленькую ножку и худую лодыжку, которую впору было обхватить пальцами. На ней были шелковые чулки (которые она обнаружила в принесенном Ружем пакете); издалека, откуда-то из озерной дали донесся первый удар грома. Да, теперь уже скоро (было видно, как померк дневной свет). Руж подошел к двери, загородив ее на две трети; за его плечами были видны первые белые гребешки, мерно скользившие по воде с запада на восток. Руж повернул голову в сторону скалы — кто-то его звал.
— В чем дело? — крикнул Руж.
Горбун взглянул на Жюльет; та встала и тоже подошла к двери. Ружа звал Декостер. Он размахивал сперва одной рукой, потом замахал обеими.
Руж заторопился.
Горбун не двинулся с места, а Жюльет пошла было за Ружем, но остановилась на полпути между домом и озером. Ветер закрутил ее юбку. Она увидела, как Руж подошел к Декостеру. Тот что-то пытался объяснить, бурно жестикулируя, Руж молча стоял рядом. Вдруг Руж обернулся и взглянул на Жюльет. Немного поколебавшись, он крикнул:
— Жюльет! Эй, Жюльет!
Он пошел прямо к ней, а она ему навстречу, потому что уже почти ничего нельзя было услышать.
— Жюльет, отвязалась одна из лодок, ваша как раз… Та, что мы должны были взять… Мы догоним ее, — сказал Руж. — С Декостером. Ее не могло унести далеко. Это ведь ненадолго, Жюльет. С вами останется месье Урбэн… Надо будет только запереть дверь…
Он повернулся к ней спиной и широко зашагал прочь, но потом все-таки еще раз обернулся:
— Договорились, Жюльет? Заприте дверь на ключ.
Боломе устроился на вершине скалы, Морис — с другой стороны ущелья, а Алексис — чуть в стороне от площадки для танцев (там спрятали и две мортиры). Они обо всем сговорились втроем и условились с несколькими приятелями о помощи. Те не спорили:
— Конечно, нужно, чтобы она пришла… А она будет в своем платье? Вот будет веселье! О мортирах и говорить нечего, их уже сто лет не пускали в дело. Когда еще представится такой случай… Отлично, спрячем их в зарослях.
Троица объяснила, что они нашли способ заставить Ружа разрешить Жюльет пойти, ну а там Декостер возьмется задело… Они не упустили ни одной мелочи, эти Алексис, Боломе и Морис; теперь каждый был на своем месте, а праздник шел своим чередом. О ненастье никто и не думал, потому что над площадкой для танцев соорудили навес. Домой отправились лишь мамаши с детьми, почтенные матроны да несколько старушек. Боломе с вершины скалы видел, как Декостер позвал Ружа, как тот пошел ему навстречу и как они оба сели в оставшуюся у берега лодку и отправились за второй, отнесенной волнами к самому устью Бурдонет. Боломе сбежал по склону, направляясь к Морису. Тот не сводил глаз с места, где тропа выныривала из ущелья в просвете между кустами. Два друга пошли к Алексису.
Его место было чуть в стороне от площадки для танцев и немного ниже, да вдобавок еще и в кустарнике. Там они и засели втроем около мортир. Прямо перед ними была дорога, которая шла вдоль реки по ущелью, а потом — по открытому пространству. Там, к юго-западу, небо меняло свой цвет, становясь темно-голубым, как гончарная глина, и похожим на огромный нависающий холм. Поднялся ветер, и стемнело.
Вокруг Жюльет тоже менялся свет. Они издалека увидели, как она приближается в наступающей мгле. Горбун шел за ней почти скрытый тенью. Едва-едва различались верхушки елей, словно по команде склоняющихся то в одну, то в другую сторону. Горбун нес инструмент на груди и растягивал меха. О на шла перед ним, впитывая свет и излучая его. Все вокруг потеряло свои очертания, и ростом она была уже не такая, как прежде. Ветер подхватывал ее, подгонял; те трое видели, что она все ближе, ближе, и Алексис сказал:
— Ну что, готовы? Огонь!
Из стволов вылетели длинные языки огня, бледные, как угасающий день. Огонь! Огонь! Два языка каждый в добрый метр длиной.
Они увидели, что горбун остановился. Аккордеон умолк, его больше не было слышно; первое эхо донеслось до ущелья, словно кто-то рвал холст или ветер полоскал парус. Потом — второе эхо и третье; холст намок, и ветер уже был не тот. Музыка праздника смолкла где-то за ними; восемь музыкантов оторвались от своих инструментов, надув уже бесполезным воздухом щеки; вот где было ее место — там, куда прибывал народ. Она была ослепительна в красной шали; народ устремился на праздник, вот Алексис, Боломе и Морис; тут и Шови, и маленькая Маргарита. Все держали бумажные розы и протягивали их ей. Горбун следовал за ней. Он снова наклонил голову и перебирал пальцами клавиши.
