Решад Гюнтекин - Клеймо
Я уже сочинил целый роман и даже успел поверить в действительность своей выдумки. Лавочник и женщина сворачивали на другую улицу, когда меня вдруг осенила блестящая идея. И, побоявшись, что через минуту передумаю и откажусь от этой затеи, я кинулся их догонять. Решительно дёрнув лавочника за рукав, я спросил:
- Послушай, приятель, а сколько же ты потерял из-за неё?
- Пять бумажек, никак не меньше.
- Из-за пяти бумажек ты тащишь эту несчастную в участок? Подумай сам, ну не грех ли? Посадят её в тюрьму, занесут в чёрный список, и будет она всю жизнь с клеймом на лбу!
Лавочник зло покосился на меня, и я понял, что сейчас он мне скажет: "Знаешь, дружок, иди-ка ты своей дорогой, не суй нос не в свое дело." Поэтому я поспешил добавить:
- Эти пять бумажек я тебе заплачу, только ты отпусти её, ради аллаха!
Лавочник оторопел от неожиданности. - А что тебе-то до неё?
- Понимаешь, хочу доброе дело сделать. Ну, а если ты отведёшь женщину в участок, что же ты тогда с неё получишь?
- Это верно, ничего. Уж больно она меня разозлила, понимаешь.
- Прости ты, приятель, её. Пусть с богом уходит. Вместе со мной доброе дело сделаешь.
Лавочник задумался. Он, видимо, взвешивал, пристало ли ему брать с меня деньги. Я попытался рассеять его сомнения. Тогда он стыдливо отвёл глаза в сторону и проворчал:
- Ну, ладно! Пусть молит за тебя аллаха!
Он поспешно взял деньги и удалился, так и не осмелившись посмотреть мне в глаза.
Глава сорок пятая
Женщина смущённо поблагодарила меня, потом повернулась и пошла вдоль трамвайной линии по направлению к площади Беязида.
Не знаю почему, но я тоже повернул в сторону Беязида, и пошёл вслед за ней, шагах в тридцати позади. Навстречу нам шли мастеровые и фабричные, торговцы, возвращавшиеся с базара, и каждый норовил задеть эту женщину локтем, толкнуть её или заговорить с ней. Какой-то парень в синем камзоле дёрнул за край платка закрывшего её лицо.
Я плёлся позади и продолжал сочинять начатый мною роман, героиней которого была эта женщина.
"А сколько несчастная девушка перенесла на своём веку обид, оскорблений? Как ненавидит она людей! Только выпуталась из одной беды, уже опять к ней пристают. Есть ли у неё дом? Может, она не знает, где провести эту ночь? Или вынуждена искать нового клиента, какого-нибудь нового лавочника, чтобы не остаться голодной? Как тяжело, наверное, у неё на душе! Падшей женщине человеческие чувства не нужны, поди, их растеряла совсем. И в то же время как она тоскует, наверное, по любви, по счастью?
Вечером, вот в такой час, особенно остро ощущается одиночество, женская беззащитность. Представляю, как она удивится, если вдруг найдётся человек, который протянет ей руку и скажет: "Я тебя защищу. Спасу от этой жизни". Ну, а если я это сделаю?" Приди такая мысль мне в голову в другое время, я назвал бы её, конечно, детской выдумкой или даже глупым бредом. Но вечерний воздух, зажигающиеся фонари, тишина и неясный силуэт удаляющейся женщины вывели меня из душевного равновесия. Я уже не мог обуздать свою фантазию.
"Конечно, это безумие, - подумал я, - но благородное безумие! Безусловно, она решит: перед ней не обычный человек, а небесный ангел, ниспосланный аллахом. Помочь счастливому человеку — какой это подвиг! А вот протянуть руку тому, кто попал в беду, - это уж благородный поступок, достойный похвалы! И больше всего выиграю я сам. На меня смотрят с опаской, как на бывшего вора, а эта женщина будет взирать на меня с уважением и восхищением. Ведь ей тоже, наверно, приходилось воровать, и она на собственной шкуре знает, что человека споткнувшегося надо не стыдить, а поддерживать, не наказывать, а сочувствовать ему. Я возьму эту женщину под своё покровительство, сниму небольшой домик, где-нибудь в тихом квартале, и она заменит мне друга и любимую."
Если бы женщина свернула за угол или на улице было больше народу, моё решение, как обычно, осталось бы только пустым намерением. Но она вдруг остановилась около фонарного столба и нагнулась, чтобы завязать шнурок ботинка. Деваться было некуда, - я поравнялся с ней и замедлил шаг. При слабом свете фонаря её лицо мне показалось красивым: строгим и в то же время кротким.
- Куда вы направляетесь? - спросил я, стараясь придать своему голосу солидность.
- К площади Беязида, - ответила она, не раздумывая.
- Вы что же, там живёте?
- Нет, у меня там подруга. Если застану дома, у неё и переночую.
Мы пошли рядом. Разговор не клеился, я не знал, о чём следует говорить.
- Послушайте, пойдёмте ко мне! - выпалил я совсем неожиданно не только для неё, но и для себя.
Я думал, что она испугается или смутится. Но она как ни в чём не бывало спросила:
- У вас есть куда идти?
- Я живу в отеле на Бейоглу. Сейчас возьмём извозчика.
- А туда пускают мусульманских женщин? - Вроде это не иностранный отель.
- Хорошо, если так. А то, не дай Бог, накроют. Из огня да в полымя.
Я всё ждал, что она смутится или почувствует неловкость. Её цинизм меня невольно покоробил. Но тут мы сели в извозчичью пролётку, неожиданное приключение уже захватило меня - и первое неприятное впечатление исчезло. Она заговорила первой, мы как раз проезжали по площади Беязида.
- Вот неудача. Если бы знала, что вечером попаду на Бейоглу, надела бы чаршаф поновей и лакированные туфли.
Я вопросительно посмотрел на неё.
- В Фатихе живёт наша старая служанка. Я ходила её навестить. Ну, а чтобы по дороге ко мне не привязывались, надела это старьё. А то ведь от мужчин прохода нет. Стоит только надеть что-нибудь получше, тут же начинают цепляться. Хорошо, если только свидание назначат.
Она болтала без умолку, весело смеялась, прижималась к моему плечу, - это было отвратительное зрелище! Только что жалобно плакала, а теперь хохочет во всё горло. А я-то думал: она забьётся в угол, умилённо будет лить слёзы от счастья. Какое там! Стала рассказывать басни о старой прислуге и новых чаршафах. Может быть, она принимает меня за одного из своих уличных клиентов? Если это так, подумал я, то улыбаться клиенту - пусть сквозь слёзы - профессиональная необходимость.
- Сама удивляюсь, как я сегодня влипла в эту историю, - между тем продолжала женщина. - Неужто этот грязный боров, увидев меня в таком наряде, принял за обыкновенную шлюху? Я бы этого невоспитанного ишака поставила на своё место, да только не люблю связываться с собаками. Набрехал, будто я часы у него украла. Да таким, как он, я милостыню подаю. Часы украла, в лавку зашла покупать. В его вонючую лавку, право же, ей-богу, ногой ступить противно, не то что покупать. В участке этой собаке я бы такое показала, только ведь полиция у нас известно какая. Выкинут номер, а потом докажи, что ты не верблюд. Да я таких в лакеи не взяла бы. В Шухзадебаши есть купец Гаффар-бей, вы его знаете?
- Нет.
- Очень богатый человек. И молодой и красивый. С ума по мне сходит. Валяется у моих ног: "Лавка твоя, говорит, бери, что хочешь, Намие-ханым!" Стану я на этого поганого фруктовщика вешаться?! Два фунта гнилых овощей на прилавке, а он, вишь, нос задирает.
От этих слов у меня по спине мурашки пошли. Я перестал её слушать.
"Она ещё совсем ребёнок, - уговаривал я себя. - Опустившись на дно жизни, она не может рассуждать и говорить иначе. Нет, от своего решения я не отступлюсь. Надо разбудить в её душе чистые чувства. Пусть в этой Женщине воплотится мечта созидателя."
Глава сорок шестая
В годы войны на площади Таксим был отель, который содержал старик Эфтад-эфенди из Карамана. Здесь останавливались обычно купцы, приезжавшие из Анатолии в Стамбул по своим делам.
В отеле Эфтан-эфенди, как на бирже, заключались торговые сделки. Но славился он не купеческими махинациями, а тайными развлечениями, которые предприимчивый хозяин всегда был готов предложить своим клиентам, неумелым провинциалам, желавшим в столице покутить и повеселиться. Сегодня аданскому купцу в чалме, с седой бородой - святому на вид человеку - в полночь тайком приводили двух девиц. А следующей ночью, глядишь, уже устраивали шикарное угощение с музыкой и женщинами для конийского именитого гостя.
В отеле Эфтад-эфенди всем хорошо был известен номерной Лигор-ага, старый служитель, которому давно уже исполнилось пятьдесят, - вот он-то и ведал всеми тайными делами.
Лигор-ага знал меня как скромного молодого человека и был чрезвычайно удивлён, увидев в компании уличной девки. Пока я отдавал приказания, стараясь ничем не выдать своего смущения, он искоса поглядывал на мою спутницу и презрительно усмехался.
В ожидании обеда я предложил посидеть пока на просторном балконе, на который выходила моя комната, и полюбоваться Босфором.
От моего недавнего воодушевления не осталось и следа. Говорить уже не хотелось, и на бесцеремонные вопросы моей спутницы я отвечал мрачно и односложно.
