Кнут Гамсун - Дети времени (Дети века)
А какого размера?
– Некрупный. Есть восемь дюймов, десять локтей.
– В других местах это называется крупным. Прекрасный строевой лес. Я его весь покупаю у вас.
Человек, стоявший на стороже, дал сигнал: пароход приближается.
Фру Адельгейд сходит сверху с сыном. Виллац в дорожном костюме. Он совсем притих. Мать и сын успели еще пройти в зал и немного помузицировать на прощание. Как они пели! Они пели дуэт, песнь матери-лебедя и ее сына возносилась к небу.
– Фру поет? – спросил доктор Мус, прислушиваясь.– Это по-итальянски? Надевая перчатки перед уходом, поручик снова переодел кольцо на правую руку. Это любопытное переодевание кольца вряд ли имело какое-либо значение; то была просто привычка, плохая привычка.
Все пошли вниз по пригорку; все общество шло пешком. Виллац присоединился к детям, и они побежали; такой длинноногой, как Марианна, трудно было найти второй! Доктор с поручиком шли последние. Доктор спросил:
– Говорят, Сегельфосс совершенно изменился. Вы вообще довольны преобразованиями?
– Ах, это вы, доктор? Благодарю вас, я доволен. Откуда вы сами родом?
– С запада. А что?
– Я вспомнил несколько рекрутов, которых обучал.
– Рекрутов?
– Не объясняйте, прошу, моих слов иначе. Это были рослые, красивые парни. Вы напоминаете их, говоря. Как вы сказали, ваша фамилия.
– Мус.
– Мус?
Доктор пожевал кончик усов и спросил:
– А ваша – Хольмсен?
– Да.
– Может быть, фон Хольмсен?
– Нет, просто Хольмсен.
Казалось, они поквитались; но доктор вдруг засмеялся от удовольствия, а поручик смотрел на него с удивлением. Во взгляде его отражалось равнодушие, с некоторым удивлением видел он перед собой этого человека. Но он счел ниже своего достоинства спросить о причине смеха.
Виллац вернулся к отцу и сказал:
– Будь добр, присмотри за Беллой.
– Конечно, мой друг.
– Кто это Белла? – спросил доктор, не смущаясь.
– Моя лошадь.
– Господи Иисусе!
Виллац посмотрел на доктора, и в его глазах появилось смущение, вроде как в глазах отца.
– Это моя верховая лошадь, – объяснил он.
– Я в твоем возрасте не знал ни словечка по-латыни, – сказал доктор.– Отец и мать должны радоваться, что у них сын такой молодец, как ты. И доктор ласково кивнул Виллацу.
Но Виллацу, вероятно, до сих пор не приходилось слышать такого странного обращения; он ничего не понимал; с ним говорили на родном языке, а ему казалось, что это какое-то неведомое наречие.
Отец улыбнулся, глядя на него.
– Ты не понимаешь, что сказал доктор. Ведь ты не всегда и Мартина понимаешь? – спросил он.
– Кто это Мартин? – перебил доктор.
– Один из моих рабочих.
Они подошли к пристани. Пароход уже стоял там. Поручик и жена пошли на борт с сыном. И доктор Мус последовал за ними.
– Одну минуту! – обратился он к поручику.– Я только хотел спросить, где я могу увидать вашего рабочего Мартина? Он, без сомнения, образованный человек.
Поручик покачал головой и ответил:
– В следующий раз, когда вы посетите Сегельфосс, например, чтобы попрощаться, так увидите вход в желтый домик при входе в усадьбу. Там найдете рабочего Мартина.
– Благодарю. Если только к тому времени окажется еще желтый домик и рабочий Мартин.
Хольменгро живет одиноко, ему не с кем перемолвиться словом, его экономка, фру Иргенс, была прекрасная женщина: она вела хозяйство, смотрела за бельем и платьем, добросовестно наблюдала за детьми и крахмальным бельем хозяина, но она не умела ни играть, ни петь. Если Хольменгро хотел развлечься, он должен был отправляться к поручику в усадьбу. Там был иной мир. Он не был уверен, всегда ли доволен поручик его посещениями, как это можно было знать? Поручик был неизменно вежлив и предупредителен, но холоден и замкнут, при всей своей корректности. Его благородная жена несколько раз выражала удовольствие, когда сосед приходил, и это, казалось, имело известное значение для господина Хольменгро.
Иногда он обгонял фру Адельгейд на ее прогулках. Это случалось не часто, он не злоупотреблял этим и ограничивался поклоном издали и коротким разговором на дороге. Несколько раз поручик с женой также посещали его, но на короткое время, по какому-нибудь делу, и хвалили его красивые комнаты.
В последний раз фру Адельгейд пришла одна, и, уходя, пригласила в усадьбу, где он в последнее время бывал так редко.
– Когда я буду иметь удовольствие видеть фру и господина поручика у себя вечерком? – спросил Хольменгро.
Фру Адельгейд поблагодарила и обещала прийти в тот вечер, когда он назначит.
– Чем скорее, тем лучше, – заключила фру Адельгейд, улыбаясь.
Она была так любезна.
Хольменгро стоял на пристани, ожидая поручика и его жену, чтобы поговорить с ними.
Он хотел пригласить их именно сегодня, чтобы развлечь этих родителей, долго стоявших, глядя на море, вслед сыну. Он, было, подумал, не пригласить ли также окружного врача, доктора Муса, но окружному врачу сегодня было некогда, он извинился до следующего раза. У Хольменгро было чутье, подсказавшее ему, что поручику и его жене будет приятнее после разлуки с сыном провести вечер без других гостей.
Он увел их к себе. Фру Иргенс думала, что надо приготовить тонкий ужин, но хозяин распорядился, чтобы подали только изысканную закуску и испанское вино. Хольменгро устроил так из деликатности, не желая соперничать с господской усадьбой.
Фру Адельгейд изумилась, увидав рояль в доме Хольменгро, – великолепный Стейнвей.
– Только что привезли, – сказал Хольменгро, – не будет ли фру так добра первая попробовать его, не окажет ли она эту большую любезность?
Она подбежала к роялю, и волны чудных звуков поплыли в вечернем воздухе.
Кто мог понять этого человека, эту женщину? Голос у нее был огромный, глубокий и мягкий, – фиолетовый. Если ее муж с восточным темпераментом иной раз считал ее холодной, то вряд ли он мог думать это теперь. Что она пела? Тут был и огонь и пепел, тоска и любовь, – сонаты, вихри звуков, хоралы… Продолжалось это недолго, полчаса, нот не оказалось, и ей пришлось умолкнуть, потому что она больше не помнила наизусть. Было ли в том чтонибудь особенное, что фру Адельгейд, окончив одну пьесу, сейчас же переходила, не задумываясь, к другой, – все время, целые полчаса? Можно ли сказать про такого человека, что у него холодная душа? Араб, видно, никогда и не задумывался над этим. Потому что иначе не мог бы оставаться равнодушным.
В комнату вошла фру Иргенс и поблагодарила, говоря прямодушно:
– Позвольте мне поблагодарить вас, фру Хольмсен.
– А вы сами не играете?
– Нет, я училась немного, как все другие. Способностей у меня не оказалось, но немного я все же училась. Совсем пустяки.
– Чудный рояль, господин Хольменгро.
Больше фру Адельгейд ничего не сказала о рояле. А то, чего доброго, ее муж опять заберет себе сумасбродную мысль в голову, вроде как с органом. Муж ее, действительно, носился с мыслью о приобретении этого несчастного органа для церкви.
Это огорчало ее, так как для денег можно бы найти лучшее употребление. Разве она жаловалась на старое фортепиано в доме? Никогда! Но пожелать такого рояля, как у Хольменгро?.. Без сомнения, большого желания у нее не могло быть. Но она молчала. Может быть, она боялась также, как бы Хольменгро не предложил ей свой рояль? Он был богатым американцем, может быть, он предназначал этот ненужный ему инструмент именно для нее, так же, как подарил верховую лошадь Виллацу? Но этот человек был очень чуток, намека с ее стороны было достаточно, чтобы он понял, что подарить ей этот драгоценный рояль было бы бестактностью.
Вообще фру Адельгейд несколько удивлялась ему. Сколько ему могло быть лет.
Приблизительно столько же, сколько поручику, может быть, он несколькими годами старше; он также поседел, но лицо длинное, простое. За время своих скитаний по белу свету он приобрел хорошие манеры, был любезен, но сдержан. Она вспомнила тот ужин, который дал английский капитан, – сегодня вечером она узнала на столе то серебро, которое видела за ужином. Стало быть, он втихомолку устроил этот ужин. Ошибалась ли она? Проявил ли Хольменгро свою деликатность, чтобы она впоследствии обнаружилась? Одно знала фру Адельгейд, что его внимательность не могла выражаться тактичнее, если бы даже был влюблен в нее. Он был человек замечательный и таинственный, но что она знала о королях с Кордильер!
И хотя раз или другой – изредка – этот человек позволял взглянуть в свою душу, – то что же из того? И мало кто так редко позволял это, хотя и по рождению, и по воспитанию он не принадлежал к образованному классу.
Фру Адельгейд вспомнила о своей поездке в Англию. Все время он держал себя спокойно и приветливо, с утра до вечера он был ее спутником, – всегда интересным, всегда внимательным. На пароходе были другие дамы, но ни одной из них он не оказывал внимания; была одна молодая красавица, племянница капитана, привыкшая к ухаживанию, – ее звали фрекен Оттезен. На нее Хольменгро и не смотрел. Вечером же он пришел и сказал, что с ними едет секретарь датского посольства в Лондоне, – важный пожилой господин со свитой.
