Борис Васильев - Утоли моя печали
– Браво, Роман Трифонович, – рассмеялся Василий Иванович. – Прекрасный спич. Между прочим, Европа это давно поняла и сейчас прилагает все усилия, чтобы разумно и спокойно уменьшить разрыв между формой и содержанием. Но, к сожалению, у нас – свой путь. Особый. Непонятно, правда, куда.
– Прямиком в революцию, – убежденно сказал Хомяков. – В бунт, беспощадный, но, даст Бог, в грядущий раз не слишком уж бессмысленный.
– Какое мрачное предсказание, – вздохнула Варвара. – Бог с вами, господа.
– Мрачное – может быть, не спорю. Но не такое уж необоснованное, коли вспомнить, о чем мы начали этот разговор. Если в двадцатом веке искровой способ передачи известий, о котором говорил Василий Иванович, и впрямь станет массовым, правители получат страшное оружие воздействия на темные людские массы. При полной безграмотности нашего народа это особенно опасно: русский человек приучен верить словам, как ребенок.
– Поэтому его очень легко превратить в толпу, – вздохнул Немирович-Данченко. – А толпа – всегда зверь. Скопище вмиг потерявших рассудок людей. Потерявших разум, заветы Нагорной проповеди, элементарные приличия, общечеловеческую мораль, нравственность, сострадание к ближнему своему. Человек в толпе возвращается туда, откуда вырвался с неимоверным трудом, – в первозданную дикость, живущую инстинктами.
– Мне кажется, что вы слегка преувеличиваете, Василий Иванович, – улыбнулась Варвара. – Русский человек прежде всего совестлив, добр, отзывчив, великодушен. Вспомните любимых им былинных богатырей, его внутренний идеал.
– Дай-то Бог, Варвара Ивановна. Дай-то Бог…
На том и закончился тогда этот очень важный для Наденьки разговор. Посидели еще немного, потолковали о пустяках, но тут неожиданно каким-то образом вновь всплыла тема Наденькиных надежд и мечтаний, и Василий Иванович позволил себе легкую шутку:
– Дамы берут интервью только в Америке, мне Макгахан рассказывал, так что не забивайте этим свою прелестную головку. Вы – сказочница и по письму, и по натуре. Смотрите волшебные сны и пишите деткам сказки.
Надежда вспыхнула, но сдержалась, и Немирович-Данченко вскоре распрощался. А Наденька, поднявшись к себе, разбудила задремавшую Феничку.
– Смотрела иллюминацию?
– Красота-то какая, барышня! Ну, будто в сказке…
– Господина Каляева нигде не видела?
– Толкотня такая, барышня, где уж там.
– Знаешь, кажется, он тогда был прав. И я зря его обидела. И мне очень стыдно.
– Завтра же разыщем. Куда он от нас денется?
Но Ваня Каляев все же куда-то делся. Правда, Феничке в конце концов удалось с ним встретиться, но – одной. Вечером, на который как раз выпал званый ужин в честь коронации государя. Хомяковы давали его, естественно, ради Наденьки, почему Феничке и пришлось идти одной.
– Разыскала я господина Ванечку! – радостно сообщила она. – Условились мы с ним, что послезавтра, в одиннадцать, встречаемся на Страстной, у памятника.
– А почему же не завтра?
– Тетка, говорит, у него заболела. Три дня подле нее сиднем сидел.
– Что ж, это даже лучше. На народное гулянье пойдем.
Но было, наверно, хуже, потому что Наденьке вдруг взгрустнулось перед сном…
Глава седьмая
1
В следующий вечер имело место быть торжественное представление в Большом театре в присутствии коронованных особ. Роман Трифонович снимал постоянную ложу на весь театральный сезон, но безропотно уплатил разницу ради особой торжественности предстоящего вечера. Хомяковы уже деятельно готовились к походу в театр – в особенности, естественно, Варвара, – когда Надежда вдруг решительно отказалась их сопровождать.
– Нет, Варенька. Извини, но я никуда не пойду.
– Роман, может, ты на нее воздействуешь? Это же так важно прежде всего для нее самой.
– Стоит ли, Варенька, воздействовать? Суета, мундиры, глупейшие светские условности. Пусть решает сама.
– Но она хотела идти с нами! Это же просто очередной каприз, как ты не можешь понять.
– Ветер в голове переменился. С девицами это случается, сама знаешь.
Наденька и вправду очень хотела идти в театр, но утром вдруг вспомнила шутливую эскападу Василия Ивановича и – взъерошилась. Понимая, что маститый журналист во многом прав, она тем не менее запоздало начала с ним спорить, хотя и спора-то никакого тогда не было, равно как и самого Василия Ивановича в данный момент. Это был как бы спор за захлопнувшейся дверью, он происходил только в ее воображении, но столь живо, столь реально, что Надя очень сердилась, стучала по курсистской привычке правым кулачком в левую ладонь, чтобы заново собраться с мыслями и начать спор по-иному, с новыми и – конечно же! – неотразимыми аргументами. Растратив попусту день, не сумела ровно ничего добиться, расстроилась, уморила себя, отказалась от театра, а когда все уехали, вдруг поняла, что спорить вообще бессмысленно. Что на любой ее довод поднаторевший в спорах Василий Иванович тут же найдет очередной убийственный контраргумент, да еще непременно и позлит ее при этом. «Я лучше уж напишу, – сердито решила она. – Я такой соберу материал, выведу таких оригинальных типов, подслушаю такие разговоры, что вы… Вы покраснеете с досады…» И тут же вспомнила о завтрашнем народном празднике на Ходынском поле, где будет множество простых москвичей, чьим мнением о коронации государя единодушно пренебрегла вся московская пресса. «Ах, вы расспрашивали представителей народа? – с долей злорадства подумалось ей. – Ну а я сам народ спрошу».
– Не скажут они вам ничего, барышня, – возразила Феничка, когда Надя с торжеством изложила ей свою идею. – Не приучены мы с господами разговаривать.
– Даже просто? По-людски?
– Да какое же просто между нами быть может? Вы – люди благородные, сразу видно. И по-людски не получится. Мужики молчать будут да ухмыляться, девки – хихикать, а бабы – на житье жаловаться. Негодная ваша мысль, уж поверьте.
– А как же я на маскараде первый приз получила? С твоей, Феничка, между прочим, помощью, ты из меня тогда горничную сделала.
Феничка весело рассмеялась:
– Так тогда ж вы для господ горничную изображали, они и поверили! А попади на ваш маскарад кто-либо из прислуги, вас бы тут же и опростоволосили. Простой народ, он своих чует.
– Значит, не поверят? – упавшим голосом спросила Наденька.
– Да ни в жисть! – убежденно сказала Феничка. – Только зря время потратите да ноги убьете.
– А мне так хотелось великому корреспонденту нос утереть…
– Никак такое не получится, барышня. Это господ обмануть легко, а нашу сестру…
Феничка неожиданно замолчала. Осторожно повернула свою барышню вправо-влево, задумалась.
– Что это ты меня вертишь?
– Нет, горничной никак невозможно. А вот ежели гувернанткой… Они ведь тоже люди подневольные.
– Господи, ну давай гувернанткой, – сказала Надя, по-олексински больше почему-то сердясь на себя самою за собственную бестолковость. – Юбка да блузка.
– Попроще, барышня. И кофтенку попроще. Ночи-то и по сю пору холодные стоят.
– Кофточку – так кофточку.
– Я подберу вам.
– Я сама! Сама, жди здесь.
– Ох, напрасно все это, барышня, – вздохнула Феничка. – Напрасно выдумываете, мы без маскарадов живем.
Неодобрительное то ли согласие, то ли несогласие горничной еще больше раззадорило Наденьку. Поспешно пройдя в свою гардеробную, она дважды переворошила собственные туалеты, но все же разыскала нечто и скромненькое, и как бы уж не слишком, подумав, что возвращаться придется при свете дня и при народе на улицах. Так, серединка на половинку, чтобы не выглядеть уж совсем скучно. Торопливо переоделась, вылетела в будуар, повертелась перед Феничкой.
– Ну, как?
– Сойдет, – решила Феничка. – Юбка на резинке? Тогда повыше подобрать надо, как у меня.
Тут только Надя обратила внимание, что ее горничная тоже готова к походу. И даже повязала платочек.
– Куда собралась?
– Одну не отпущу, – строго сказала Феничка. – Ночь на дворе, а в Москву шушеры охочей слетелось, что воронья. Нет, нет, и не спорьте. Я за вас в ответе, стало быть, и дело решено.
Такому обороту Наденька очень обрадовалась. Она побаивалась и ночного путешествия по гулким от пустоты городским улицам, и предстоящих разговоров «по душам» с незнакомыми, совершенно чуждыми ей людьми, ради чего, собственно, все и затевалось. И это было главным, потому что внутренне она все время ощущала робость «первого слова», поскольку не могла представить, как оно должно прозвучать. Ну в самом деле, как? «Здравствуйте, как поживаете?» Или, может быть: «Откуда сами-то? Не из Смоленска?» Кроме Смоленска, Москвы да Петербурга, Наденька не знала ни одного русского города, разговоров с незнакомыми людьми не своего круга ей вести не доводилось, да и в своем, привычном кругу ей, по молодости, начинать беседы тоже не приходилось, и это пугало больше ночного похода. Поэтому она с огромным облегчением расцеловала Феничку и тут же привычно перешла к распоряжениям.
