Эрих Ремарк - Триумфальная арка
Равик позвонил у входа в квартиру акушерки. Ждать пришлось довольно долго. Наконец ему открыл мужчина с лицом, густо заросшим черной щетиной. Увидев Равика, он придержал дверь.
– Вам чего? – пробурчал он.
– Я хотел бы поговорить с мадам Буше.
– Она занята.
– Не важно. Могу подождать.
Небритый человек хотел было закрыть дверь.
– Если нельзя подождать, согласен через четверть часа зайти снова, – сказал Равик. – Но уже не один, а с неким лицом, которое она примет при любых обстоятельствах.
Небритый злобно уставился на него.
– Что это значит? Что вам надо?
– Я уже сказал. Хочу поговорить с мадам Буше. Человек задумался.
– Подождите, – сказал он и захлопнул дверь. Равик оглядел обшарпанную, выкрашенную коричневой краской дверь, жестяной ящик для писем и круглую эмалированную табличку с фамилией. Сколько горя и страха прошло через эту дверь! И все из-за нескольких бессмысленных законов, вынуждавших женщин обращаться не к врачам, а к коновалам. Разве благодаря этим законам удалось сохранить хоть одного ребенка? Женщина, не желающая рожать, всегда находит способ обойти закон. А что в конце концов получается? Тысячи женщин ежедневно губят свое здоровье. Дверь снова отворилась.
– Вы из полиции? – спросил небритый.
– Если бы я служил в полиции, то не стал бы так долго дожидаться за дверью.
– Проходите.
Небритый провел Равика по темному коридору в комнату, до отказа заставленную мебелью. Плюшевый диван, несколько позолоченных стульев, поддельный обюссонский ковер, декоративные шкафчики орехового дерева, на стенах эстампы в пасторальном стиле. Перед окном на металлической подставке клетка с канарейкой. Повсюду, где только было место, виднелись фарфоровые статуэтки и посуда.
Появилась мадам Буше. Ее непомерно толстое тело облегало кимоно отнюдь не первой свежести. Не женщина – чудовище. Но лицо ее было гладким и даже миловидным, если бы не беспокойно бегавшие глаза.
– Что вам угодно, мсье? – деловито спросила она.
Равик встал.
– Я пришел от Люсьенны Мартинэ. Вы сделали ей аборт.
– Чушь! – сразу же ответила женщина. Она держалась совершенно спокойно.
– Не знаю я никакой Люсьенны Мартинэ и не делаю никаких абортов. Видимо, вы ошиблись или были введены в заблуждение.
Казалось, она считает вопрос исчерпанным и вот-вот уйдет. Но она не уходила. Равик ждал. Она снова обернулась к нему.
– У вас еще что-нибудь? – спросила Буше.
– Аборт оказался неудачным. У девушки было тяжелое кровотечение, она едва не умерла. Пришлось сделать операцию. Я оперировал ее.
– Ложь! – внезапно зашипела Буше. – Все ложь! Подлюги проклятые. Сами черт знает что себе делают, а потом норовят еще и других втянуть. Я ей покажу! Проклятые подлюги! Мой адвокат все уладит. Меня здесь все знают, я всегда аккуратно плачу налоги. Хотелось бы посмотреть, как эта наглая тварь, эта потаскушка…
Равик изумленно смотрел на Буше. Взрыв ярости совершенно не отразился на ее лице. Оно по-прежнему оставалось гладким и миловидным, только рот округлился и выплевывал слова, точно пулемет.
– Девушка просит не так уж много, – прервал он акушерку. – Всего-навсего хочет получить свои деньги обратно.
Буше расхохоталась.
– Деньги? Обратно? Разве я что-нибудь от нее получала? Когда это было? А расписка у нее есть?
– Конечно, нет. Не станете же вы выдавать расписки.
– Да я и в глаза ее не видела. Кто ей поверит?
– Поверят. Есть свидетели. Ее оперировали в клинике доктора Вебера. Осмотр дал совершенно ясную картину. Составлен протокол.
– Составьте хоть тысячу протоколов! Кто подтвердит, что я хоть пальцем прикоснулась к ней? Клиника! Доктор Вебер! Со смеху помрешь! Ле – чить этакую тварь в шикарной клинике! Делать вам больше нечего, что ли?
– Напротив, дел у нас предостаточно. Послушайте. Девушка уплатила вам триста франков. Она может предъявить иск за увечье…
Дверь растворилась. Вошел человек с лицом, заросшим щетиной.
– Что случилось, Адель?
– Ничего. Подумать только! Иск! Пускай подает в суд – сама же и сядет. Ее посадят первую, как пить дать. Придется же ей сознаться, что сделала аборт. Но попробуй-ка докажи, что это я… Не выйдет!
Мужчина с черным от щетины лицом промычал что-то невразумительное.
– Помолчи, Роже! – сказала мадам Буше. – Ступай отсюда!
– Брюнье пришел.
– Ну и что с того? Пусть подождет. Ты ведь знаешь…
Роже кивнул и исчез. Вместе с ним исчез и сильный запах коньяка. Равик потянул носом.
– Старый коньяк, – сказал он. – По меньшей мере тридцати, а то и сорокалетней выдержки. Блажен человек, который уже днем пьет такой коньяк.
С минуту мадам Буше остолбенело глядела на него. Затем медленно произнесла:
– Верно. Хотите рюмочку?
– Почему бы и нет?
Несмотря на свою тучность, она поразительно быстро и бесшумно подошла к двери.
– Роже!
В дверях появилось все то же заросшее черной щетиной лицо.
– Опять лакал дорогой коньяк? Не ври – от тебя несет! Принеси бутылку! Не возражай! Неси!
Роже принес бутылку коньяку.
– Я налил рюмочку Брюнье, а он заставил и меня выпить за компанию.
Буше ничего не ответила. Она закрыла дверь и достала из шкафчика рюмку фигурного стекла, на которой была выгравирована женская головка. Равик с отвращением посмотрел на нее. Буше налила коньяк и поставила рюмку на расшитую павлинами скатерть.
– Мне кажется, вы разумный человек, мсье, – сказала она. Как ни странно, женщина эта внушала к себе своеобразное уважение. Ее нельзя было назвать железной, как выразилась Люсьенна; но что гораздо хуже – она была резиновой. Железо можно сломать, резину – не сломаешь. Ей решительно невозможно было возражать.
– Аборт вы сделали неудачно, – сказал Равик. – Это привело к тяжелым последствиям. Разве сказанного недостаточно, чтобы вы вернули деньги?
– А вы возвращаете деньги, если пациент умирает после операции?
– Нет. Но бывают случаи, когда мы оперируем бесплатно. Так, например, было с Люсьенной. Буше взглянула на него.
– Тогда тем более! Чего же она подымает шум? Могла бы только радоваться.
Равик взял рюмку со стола.
– Мадам, – сказал он. – Я преклоняюсь перед вами. Вас голыми руками не возьмешь.
Женщина медленно поставила бутылку.
– Мсье, многие не раз пытались это сделать. Но вы, похоже, благоразумнее других. Думаете, все эти дела доставляют мне сплошное удовольствие или приносят один только доход? Из трехсот франков сто забирает полиция. Иначе я вообще не могла бы работать. Вот опять один явился… Всех ублажай деньгами, без конца только и приходится это делать. Иначе ничего не получится. Пусть все останется между нами, а захотите раздуть дело – от всего отопрусь, и полиция спрячет концы в воду. Можете мне поверить.
– Очень даже верю.
Буше бросила на него быстрый взгляд. Убедившись, что он и не думает шутить, она взяла стул и села. Стул в ее руках казался легким как перышко. В этой жирной туше, видимо, крылась огром – ная физическая сила. Она налила Равику еще одну рюмку коньяку, предназначенного для умасливания полицейских чиновников.
– Триста франков… На первый взгляд – куча денег. Но, кроме полиции, сколько еще всяких расходов! Квартирная плата – в Париже она намного выше, чем где бы то ни было. Белье, инструменты – мне они обходятся вдвое дороже, чем врачам. А комиссионные тем, кто доставляет клиентов, а взятки… И всем угождай. Вино, подарки к Новому году, ко дню рождения чиновникам и их женам. Всего не перечесть, мсье! Подчас самой ничего не остается.
– Против этого не возразишь.
– Тогда против чего же вы возражаете?
– Против того, что произошло с Люсьенной.
– А у врачей разве не бывает осечек? – быстро спросила Буше.
– Далеко не так часто.
– Мсье! – Она гордо выпрямилась. – Я поступаю по-честному. Всякий раз предупреждаю, что может получиться неладно. И ни одна не уходит. Плачут, умоляют, рвут на себе волосы. Грозят покончить с собой, если не помогу. Чего только тут не насмотришься. Валяются в ногах и умоляют! Вот шкафчик из орехового дерева. Видите, полировка ободрана? Это в порыве отчаяния сделала одна весьма состоятельная дама. И я ее выручила. У меня в кухне стоит банка
– десять фунтов сливового джема. От нее, вчера прислала. Могу вам показать. И заметьте – в знак благодарности, деньги-то уже были уплачены. Вот что я вам скажу, мсье. – Голос Буше окреп. – Называйте меня шарлатанкой – пожалуйста… А вот другие называют меня благодетельницей и ангелом.
Она встала. Величественно ниспадали складки ее кимоно. Канарейка в клетке, словно по команде, запела. Поднялся и Равик. В своей жизни он видел немало всяческих мелодрам, но тут было ясно, что Буше нисколько не преувеличивает.
– Хорошо, – сказал он. – Мне пора идти. Люсьенну, скажем прямо, вы не облагодетельствовали.
