Лесли Хартли - Посредник
Я вдруг заметил, что дрожу, — его страстность вывела меня из равновесия, он пробудил во мне какие-то непривычные ощущения, заставил произнести сокровенные слова. Он это понял и сказал:
— Вы долго шли под солнцем. Идемте в дом, там прохладней.
Я предпочел бы остаться на воздухе, потому что инстинктивно чувствовал: в темной кухне со скудной мебелью, голыми, суровыми, потрескавшимися стенами, с полным отсутствием женского тепла, которое так любят дети, его преимущество будет чересчур явным. Он сильно взволновал меня, но носить письма я все равно больше не хотел.
— Я думал, вы в поле. — Я перешел на менее, как мне казалось, скользкую тему.
— Я и был в поле, — кивнул он. — Но пришлось вернуться, поглядеть, как тут Улыбка.
— А что, она болеет? — спросил я.
— Она в интересном положении.
— Как это понять? — спросил я. — Разве она выступает на скачках? — Я знал, что лошади бывают в разных положениях на скачках; может, ее положение как раз было интересным.
— Нет, не то, — коротко ответил он. — Она ждет жеребеночка.
— А-а, понятно, — закивал я, хотя ничего не понял. Некоторые стороны жизни были для меня тайной за семью печатями, хотя многие одноклассники в эту тайну якобы проникли и не раз предлагали просветить меня. Но эти стороны интересовали меня не сами по себе, а скорее как пища для воображения. Скажем, меня очень захватывала железная дорога, относительная скорость самых быстрых поездов; принципа же парового двигателя я не понимал и понять не стремился. Но сейчас мое любопытство зашевелилось.
— А почему она его ждет? — спросил я.
— Так решила природа, — последовал ответ.
— А она его хочет? Ведь ей же больно?
— Ну, теперь у нее нет выбора.
— Так чего же она раньше думала?
Фермер засмеялся.
— Между нами говоря, — сообщил он, — пришла ей охота немного помиловаться.
Помиловаться! Меня словно ударили под дых. Значит, лошади могут миловаться, и в результате получается жеребеночек. Нет, это какая-то бессмыслица. Моя рука метнулась ко рту, кажется, в ту минуту я и приобрел этот нервный жест; застыдился своего невежества, будто физического недостатка.
— Я не знал, что лошади могут миловаться, — сказал я.
— Могут, еще как.
— Но миловаться — это же такая глупость! — воскликнул я и несказанно обрадовался. Все равно что вырвал больной зуб. Глупость в моем сознании никак не вязалась с животными. Животные — существа благородные, но уж никак не глупые.
— Вот подрастете, станете думать по-другому, — ответил он мягким голосом, каким раньше со мной не говорил. — Миловаться — это не глупость. Просто злые люди этим словом намекают... — Он умолк.
— На что? — поторопил я его.
— На то, что им самим хочется сделать. Они завидуют, понимаете? Оттого и злятся.
— Если вы с кем-то милуетесь, значит, потом поженитесь? — спросил я.
— Чаще всего да.
— А вы можете миловаться, а потом не жениться? — настаивал я.
— Вы это обо мне? — спросил он. — Обо мне лично?
— О вас или о ком-то еще. — Я ловко оплетал его сетями.
— Пожалуй, да.
Тут я на секунду задумался.
— А чтобы жениться, обязательно сначала миловаться или не обязательно?
— Вообще-то не обязательно, но... — Он смолк.
— Что «но»? — наседал я.
Он пожал плечами.
— Никакой любви не будет и в помине.
Я заметил, что слово «любовь» он произнес безо всякого пренебрежения, привычного для меня, скорее наоборот. Подлаживаться под него я не собирался, но разобраться в его мыслях было необходимо.
— А если помилуешься, а потом не женишься — это хуже? — спросил я.
— Некоторые думают, что да. Я так не думаю, — коротко пояснил он.
— А можно любить кого-то и не миловаться?
Он покачал головой.
— Это было бы против природы.
«Природа» — казалось, это слово было для него высшей инстанцией. Мне и в голову не приходило, что им можно все оправдать. Против природы! Стало быть, миловаться — по природе? Неужели? Мне всегда казалось, что это всего лишь игра, в которую играют взрослые.
— А если вы с кем-то милуетесь, потом появится ребенок?
Этот вопрос застал его врасплох. Румяное лицо пошло пятнами, резко обозначились скулы. Он глубоко вдохнул воздух, задержал его, потом с шумом выдохнул.
— Совсем не обязательно, — ответил он. — С чего вы взяли?
— Так вы сами сказали. Ваша Улыбка миловалась, а теперь у нее будет жеребенок.
— Да вы, я гляжу, смекалистый, — сказал он, подбирая тем временем подходящий ответ. — Понимаете, у лошадей все немножко по-другому.
— Почему это «по-другому»? — не отставал я.
Ему снова пришлось крепко подумать.
— Так распорядилась природа.
Опять природа! Ответ меня не удовлетворил, да и вообще не понравилась сама мысль: разве природа распоряжается нами? Он что-то скрывал от меня, и я с жутковатым наслаждением загонял его в угол.
— Может, хватит на сегодня вопросов? — не допускающим возражения тоном добавил он.
— Так вы же на них не отвечаете! — запротестовал я. — Почти ничего мне не сказали.
Он поднялся с деревянного стула и стал бродить по комнате, бросая на меня полные недовольства взгляды.
— Не сказал и, скорее всего, не скажу, — как-то обиженно произнес он. — Я не хочу забивать вашу голову чем не надо. Со временем все узнаете.
— Но если это что-то приятное...
— Да, приятное, — не стал спорить он. — Приятное, когда ты к этому готов.
— Так я и готов, — заверил его я.
Тут он засмеялся, лицо его смягчилось.
— Вы ведь уже большой, верно? Сколько, вы говорили, вам лет?
— В пятницу, двадцать седьмого, исполнится тринадцать.
— Хорошо, — сказал он. — Заключим сделку. Я расскажу, что значит миловаться, но при одном условии.
Я сразу понял, о чем речь, но для вида спросил:
— При каком?
— Вы останетесь нашим почтальоном.
Я согласился, и препятствия на этом пути сразу перестали казаться неодолимыми. Он решил подкупить меня, но в этом не было нужды. Видимо, он хотел подстраховаться, но обработка — сейчас это называется так, — которой он меня подверг, и без того возымела действие. Тед внушил мне: они с Мариан что-то значат друг для друга, и хотя я не понимал, что их притягивает — как не понимал, что притягивает сталь к магниту, — я чувствовал силу этого притяжения. За ним стояло нечто прекрасное и тайное, и это «нечто» против воли завладело моим воображением.
Не буду лгать, свою роль сыграло и обещание Теда просветить меня насчет «миловаться», хотя я понятия не имел, почему мне так позарез надо это узнать.
— Кое-что забыли, — вдруг сказал он.
— Что?
— Скирду.
Он был прав. Я напрочь о ней забыл. Она словно олицетворяла что-то такое, из чего я вырос, — детская забава в чистом виде, и больше ничего. Да, я явно остыл к скирде.
— Давайте прыг-скок по лестнице, — велел он, — а я пока напишу.
ГЛАВА 11
В субботу погода не порадовала: ртуть поднялась только до семидесяти восьми, небо заволокло облаками — первые облака со дня моего приезда в Брэндем, — и солнце светило урывками. И день этот я помню так же — отдельными кусками.
Помню разговор за столом во время завтрака. Маркус блаженствовал — завтрак ему подали в постель.
— Главное, — говорил Дэнис, — как можно скорее выбить Теда Берджеса.
Я навострил уши.
— Не сказал бы, что он у них лучший игрок, — заметил лорд Тримингем. — По-моему, такой-то и такой-то (имен не помню) — могут взять куда больше очков, чем он. Бьет он неплохо, но поле ведь кочковатое.
Я глянул на сидевшую рядом с лордом Тримингемом Мариан, но она хранила молчание.
— Как начнет пулять за линию, только держись, — стоял на своем Дэнис. — Потом попробуй их догони.
— Выловим его на дальней позиции, — сказал лорд Тримингем.
— А вдруг он перед этим наберет уйму очков?
— Если пойдет к тому, за дело возьмусь я, — ответил лорд Тримингем с улыбкой. Он был нашим капитаном.
— Я знаю, Хью, что ты хороший бросающий, очень хороший, — сказал Дэнис, — знаю это лучше других. Но если он отобьет все подачи...
— Не думаю, что это ему удастся, — неожиданно вступила миссис Модсли. — Я не сильно разбираюсь в крикете, но, помнится, Дэнис, в прошлом году ты тоже пророчил нечто подобное, а в результате этот мистер Берджес вылетел в нулях — так, что ли, это называется?
— Вылетел с нулем, мама.
— Ну, значит, с нулем.
Слова Дэниса потонули среди общего смеха — смеялись главным образом над ним, а не над миссис Модсли. Его грубоватое лицо, красивое, если не смотреть в упор, покраснело, и мне тоже стало неловко. Мы, школьники, безжалостно доводили друг друга, и это было в порядке вещей. Так гласили наши неписаные законы. Но по законам взрослых делать такого не полагалось, а я всегда стоял за законы горой.
