Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья
Вид этих возвращающихся молодцов с трофеями и пленными очень полюбился ему.
В особенности поразил его вид черноглазого босого барабанщика, которого так ласково велел одеть Денисов.
Теперь, во время обеда, Пете беспрестанно приходила мысль о барабанщике. Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли? И ему хотелось707 напомнить Денисову о мальчике, но то обстоятельство, что им обоим было шестнадцать лет, останавливало его.708
«Что, очень стыдно будет, если я спрошу? » думал Петя. И вдруг, вперед покраснев и709 испуганно и злобно глядя на офицеров — не будет ли в их лице насмешки — он сказал:
— А что710 этот мальчик, что вы взяли в плен?
— Ах да! — весело вскрикнул Денисов, видимо не найдя ничего стыдного в этом напоминании, — позвать его сюда. Его покормить711 надо. Позвать Босса,712 [так] кажется его зовут. Такой жалкий мальчик.713
— Я714 позову, — сказал Петя.715
— Ну ладно, да вели одеть его. Эй, Лихачев, дай чекмень мой, да там из летних штанов что, оденьте этого мальчугана. Его надо с собой оставить.
Петя вышел на улицу.716
Была темная, ветреная, осенняя ночь, костры казаков и солдат виднелись за плетнем.
— Bosse! Vincent! — крикнул Петя.
Ближайшие казаки, услыхав Петю, спросили, кого ему? Он отвечал, что того мальчика-француза, которого взяли нынче.
— А, Весеннего, — сказал казак. Имя его Vincent уже переделали казаки в Весеннего, а мужики и солдаты в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось в их представлении о молоденьком, хорошеньком мальчике.
— Он тут у кухни грелся. Эй, Висеня! Весенний! Висеня! — послышались ласковые голоса. — Господа кличут.
— Его покормили там, одевали, голодный какой. А мальчонок шустрый, — сказал Лихачев.
Легкие босые ноги зашлепали по грязи, и в свете двери показалась тонкая детская фигурка барабанщика в717 коротеньком мундирчике.
Петя ввел его в комнату. Vincent, хорошенький худощавый мальчик с большими, черными глазами, испуганно взглядывал на черного, растрепанного Денисова, продолжавшего, крича, рассказывать что-то офицерам.
— Поко’ми, поко’ми его, — сказал он <Пете>.
Петя подал к окну баранину, но барабанщик отказывался, указывая глазами на commandant, как он называл Денисова.718
Денисов, кончив свой разговор и встретив вопросительный взгляд мальчика, ласково улыбнувшись, кивнул ему и сказал, чтоб он719 ничего не боялся, что он его оставит при себе.
— Oui, mon commandant, — отвечал мальчик, дрожа от холода и страха и приставляя свою опухшую руку ко лбу в знак военного поклона.
— Водки дай ему, — сказал Денисов.
— Пей, ничего, — говорил Лихачев. — Или не потребляешь?720
— Знаете что, — сказал Денисов.721
Слова эти обращались к Долохову, который722 в это время вошел в комнату. Долохов, командовавший небольшой сборной партией и ходивший недалеко от Денисова, получив его уведомление о французском депо и намерении взять его, сам приехал, чтобы переговорить об этом деле.
Новая глава
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая Чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения.723 Долохов, напротив, прежде в Москве щеголявший в персидском костюме, теперь, бывши начальником партии, имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Он был в гвардейском сюртуке, застегнутом на все пуговицы, в больших лаковых сапогах, с чисто обритым лицом и в прямо надетой простой фуражке. Он медленно снял чистую перчатку и молча подал руку Денисову, его офицерам и Пете, которого он не узнал и присутствию которого удивился. Взгляд его, остановившись на барабанщике, вдруг вспыхнул, глаза раскрылись, и он, слегка нахмурившись, отвернулся.
— Ну, спасибо, что приехал. Садись, хочешь поесть, водки? рому? 724
— Ты знаешь, что я не пью ничего, — ровным голосом сказал Долохов. — Лимонады, ежели есть, или клюквы. — А вот переговорить — это дело. Мешкать нечего. — Ну, в чем дело?
Денисов и его офицеры рассказывали Долохову всё, что они видели и знали. Депо ночевало нынче в деревне Шамшеве, туда послан был человек, который сейчас должен был вернуться и донести, сколько и где и как стоят французы, и взять языка, если можно. Нападать надо было скорее и потому, что французы могли уйти, могла подойти еще колонна сзади и, главное, другие партизаны могли захватить лакомый кусок. Долохов слушал молча. Он знал всё, что рассказывали ему.
— Это ничего. Дело только в том, что в версте от Шамшева Кукуево деревня, знаешь? Там стоят поляки. Много ли их там?
— Я велел своему посланному везде вылазить, — сказал Денисов. — Он узнает.
— Тишка уж везде вылазяет, — сказал казачий офицер, — долго нету.
— Не зная того, что есть в Кукуеве, пускаться в дело нельзя, — сказал Долохов. — Я люблю акуратно дело делать, подождем Тишку вашего. А что моя партия [—] готова. У меня 70 человек таких молодцов, что с ними куда хочешь. И мы с тобой это дельце обделаем, а этим господам, — он взглянул на Петю (разумея его генерала) — и понюхать не дадим.
И, окончив деловой разговор, Долохов расстегнулся (под сюртуком был белый жилет), попросил чаю и стал разговаривать, беспрестанно отводя разговор от партизанского дела, на которое наводил Денисов, рассказывал свои похождения, и Петю своими расспросами.725 Как настоящий страстный охотник не любит говорить без цели про охоту, так Долохов не любил говорить про свою партизанскую службу. Он расспрашивал Петю про его родных, знакомых, про штабных и726 [рассказывал] анекдоты о разных генералах. Петя, наслышавшись прежде о необыкновенной храбрости Долохова, заезжавшего в самую середину французов и выхватывавшего оттуда людей, и про жестокость его с французами: он убивал всех пленных, — с любопытством, усиливаемым еще тем невольным уважением, с которым727 обращался с ним Денисов и его офицеры, смотрел на эту акуратно, чисто одетую, медлительную, сколоченную как из железа, фигуру, и на холодное, неподвижное лицо с ямочками в губах.
— А этот давно у тебя мальчик? — сказал Долохов, указывая на барабанщика, который присел у двери.
— Нынче взяли, да я оставил его при себе. Куда его посылать, ведь умрет дорогой.
— А ты их куда посылаешь? — спросил Долохов с чуть заметной улыбкой.
В это время Лихачев пришел доложить, что Тихон пришел.
— Подождать, — сказал Денисов, видимо увлеченный разговором.
— Посылаю под ’осписки, — возвысив голос, сказал Денисов. — Мне там дела нет, а я на свою душу не беру и полагаю, что это... — Денисов вперед горячился, ожидая возражений от Долохова. Но Долохов, видимо, не хотел вступать с ним в спор. Он перебил его.
— У меня такой один живет тоже — повар Ожеро. Да какой повар, брат. Из лошадиного филе такие котлетки делает, что пальчики оближешь. В первый день, как его взяли, — Долохов улыбнулся одним ртом, — я его хотел уж отправить — я тоже отправляю их, только в другое место и без расписок, — нахмурившись, вставил он, — так он мне из мерзлого картофелю 7 разных кушаний сделал. Хороший повар.
Но Денисов не улыбнулся даже истории о котлетках, он нахмурился и хлопнул кулаком по столу.
— Этого,728 братец мой, я не понимаю, — начал он, — как ты, человек такой х’аб’ости, можешь унижать себя до этой жестокости.
Долохов улыбался молча, покачивая головой с выражением снисходительного презрения, которое еще больше рассердило Денисова.
— Ну разве тебе трудно отослать 30 ли, 300 ли человек под конвоем в город, чем марать, я п’ямо скажу, честь солдата.
Холодный блеск вспыхнул на мгновенье в глазах Долохова, но он заговорил тихим голосом, обращаясь к Пете.
— Вот молоденькому графчику в 16 лет говорить эти любезности — прилично, а тебе стыдно, право, говорить этот вздор.
— Убивать безоружных пленных подло и низко, — закричал Петя, вскакивая со стула, — и мне будет 116 лет, я скажу всё то же.
Долохов как будто и не заметил слов Пети и тем же тихим, слышным голосом продолжал, обращаясь к Денисову.
— Как тебе не совестно говорить вздор. Пора нам-то с тобой оставить эти любезности.
Ну нынче вы захватили этого птенца, что ж, он славный мальчик. Dites donc, venez, voila pour vous.729 — Он из жилетного кармана вынул золотой и бросил удивленному Боссу. — Ну вы его захватили и еще там десяток. Что ж мы с тобой разве не знали, что их там десятка два покололи. Ну, а этого ты зачем взял к себе, затем, что тебе его жалко. Ведь мы знаем эти расписки. Ты пошлешь их 100 человек, а придут 20: половина помрет с голоду или побьют.
