Альфонс Доде - Евангелистка
Пастор охотно остался бы на всю жизнь в безвестности, среди дикой природы, но г-жа Оссандон и слышать об этом не желала. То была маленькая решительная женщина, дочка местного податного инспектора, румяная, золотистая от загара, аккуратная, по-крестьянски деловитая, с живыми глазами и выдающимся подбородком; меж ее пухлых, полуоткрытых губ белели острые зубки — крепкие зубки с бульдожьей хваткой. Честолюбивая пасторша командовала мужем, понукая его и тормоша, энергично хлопотала о его карьере ради него самого и особенно ради их сыновей, которых было столько, сколько желудей на дубе. Она добилась того, что Оссандона перевели из глухого прихода сначала в Ним, потом в Монтобан и, наконец, в Париж. Дар красноречия и глубокие познания, конечно, принадлежали самому пастору, но выдвинула его «Голубка», как называл он свою жену, пытаясь ее утихомирить; именно она, помимо его воли, создала ему славу, достаток и положение.
Голубка была экономна за двоих, ибо Оссандон все раздавал деревенским беднякам — белье, платье, даже дрова; он бросал их через окно, когда жена прятала ключ от дровяного склада. Она воспитала в строгости своих восьмерых сыновей, и, хотя ей приходилось туго, никто не видел на них дырявых сапог, никто не видел на них рваных штанов — она успевала штопать их по ночам. Громко разговаривая, расхаживая по дому, она вечно что — то шила или вязала, а впоследствии, не выпуская из рук работы, разъезжала в дилижансах и поездах и навещала своих мальчишек в разных городах, где ей удалось пристроить их в школу на стипендию. Деятельная и неутомимая, она требовала того же и от других и не давала покоя мужу до тех пор, пока все их восемь сыновей не были хорошо устроены и женаты, кто в Париже, кто в других городах или за границей. Для этого потребовалось немало похорон и венчаний, немало утомительных светских церемоний, куда наперебой приглашали знаменитого пастора Оссандона, который сумел занять обособленное положение, вне интриг и соперничества, и не примыкал ни к ортодоксальному, ни к либеральному направлению.
На долю бедного великого человека выпало гораздо больше славы и почетных обязанностей, чем бы ему хотелось, и он с грустью вспоминал широкие просторы, привольную жизнь в Мондардье и свои проповеди на горных высотах. Наконец, когда Оссандон стал деканом богословского факультета, жена разрешила ему ограничиться лекциями и вернуться к мирной, созерцательной жизни в домике на улице Валь-де-Грас, где они в ту пору поселились. «На самой вершине!» Такими словами Оссандон определял свое нынешнее благоденствие, достигнутое ценою стольких трудов, стольких нравственных мучений, — отдых, которым он упивался. Однако пастор чувствовал себя несчастным, когда его милый домашний тиран — его Голубка покидала его, чтобы навестить кого — нибудь из сыновей, и отправлялась в дальний путь, невзирая на преклонные годы.
Ни расстояния, ни утомительные переезды-ничто не могло удержать бойкую старушку. То, к удивлению Поля, майора, она появлялась в военном лагере во время маневров и, путая номера батальонов и рот, разыскивала его палатку. То другой ее сын, инженер в Коммантри, встречал ее в подземной галерее и помогал высадиться из шахтерской клети. «Бог ты мой! Мама!»
Должно быть, и теперь г-жа Оссандон была в отъезде. Иначе декан не работал бы так поздно у отворенного окна. Степенный, сосредоточенный, он что-то писал, готовясь к завтрашней лекции. Сообразив, что застанет старика одного, Лори решил отправиться к нему на дом. Он прошел через сад, тихонько постучал, и перед ним открылись двери уютного кабинета, сверху донизу заставленного книгами без переплета. Над письменным столом висел большой портрет г-жи Оссандон, которая с улыбкой, но, глядя грозно, казалось, внимательно следила за работой своего супруга.
Лори-Дюфрен сразу, без всяких околичностей, объяснил цель своего прихода. Он принял решение перейти вместе с детьми в протестантскую веру. Он давно уже об этом подумывал, но теперь время пришло, время не терпит. Что он должен для этого сделать?.. Оссандон, улыбнувшись, успокоил его. Все это не так сложно. Детей надо посылать в воскресную протестантскую школу. Сам Лори должен основательно научить новое вероучение, вникнуть, сравнить, составить обо всем свое собственное суждение, ибо их религия, религия истины и света, дозволяет, даже предписывает это своим приверженцам. Декан обещал направить Лори к одному пастору — сам Оссандон очень стар, очень устал… Этому трудно было поверить — такая у него была гордая осанка, так твердо и убежденно он говорил, так резко он отличался от растерянного, нерешительного Лори… Нет, нет, он очень стар, очень устал, он уже на покое!..
Наступило неловкое молчание. Лори, слегка смущенный своим поступком, не решался поднять глаза. Декан в глубокой задумчивости смотрел на белый лист бумаги, лежавший на письменном столе.
— Это из-за Элины, не правда ли? — спросил он минуту спустя.
— Да.
— Она этого требует?
— Да, она или же те, кто ею руководит.
— Понимаю… Понимаю.
Декану было известно все. Он часто видел карету г-жи Отман, стоявшую у подъезда. Он знал эту женщину, знал, на какие интриги она способна. Если бы Голубка не запретила ему строго-настрого, он бы давно уже предупредил бедную мать. Вот и теперь, глубоко проникнув в душевную трагедию Элины, о которой лишь смутно догадывался Лори, он взволновался. Ему хотелось сказать: «Да, я знаю Жанну Отман. Это женщина безжалостная, бессердечная, она разлучает, разъединяет семьи. Где бы она ни прошла — всюду слезы, раздоры, одиночество. Немедленно предупредите мать — ведь речь идет не только о вас. Пусть она увезет Лину как можно скорее, как можно дальше. Пусть вырвет девочку из когтей этой пожирательницы душ, этой живой покойницы, холодной и жестокой, как вампир на кладбище… Быть может, еще не поздно…»
Так думал Оссандон, но не смел сказать. С портрета на него смотрела грозным взглядом упрямая, благоразумная крестьяночка, выпятив бульдожью челюсть, точно готова была выскочить из рамы и броситься на него, если он заговорит.
X. ОБИТЕЛЬ
Каждое утро, ровно в одиннадцать часов, после отъезда банкира чинно и торжественно, как принято в Пор — Совере, за завтраком собираются старшие служащие религиозной общины во главе с Жанной Отман. Каждый занимает свое неизменное место: на конце длинного стола-председательница, по правую ее руку Анна де Бейль, по левую — Жан-Батист Круза, настоятель евангелической школы, молодой человек со впалыми щеками и короткой, жесткой бородкой кальвиниста, тощий, узколобый, с круглыми голубыми глазами, горящими фанатическим огнем.
Он приехал из Шаранты (это была родина Анны де Бейль) и, готовясь стать пастором, посещал в Париже лекции Оссандона. Как-то раз друзья повели его на молитвенное собрание послушать евангелистку, и он вышел оттуда сам не свой, в том восторженном состоянии, в какое иные проповедники в белых рясах приводят богомольных светских дам. Но его увлечение оказалось более длительным, и вот уже пять лет, покинув семью, друзей, пожертвовав будущей профессией, он занимал в Пор-Совере скромную должность учителя начальной школы, приближавшую его к Жанне Отман. В деревне он слыл ее любовником — примитивные крестьяне не могли иначе истолковать эту рабскую преданность ученика, ловящего каждое слово проповедницы. Но у евангелистки никогда не было любовников. Единственно страстные слова, слетевшие с ее тонко очерченных поджатых губ, давным-давно застыли в морозном воздухе над морем льда, под зубцами Юнгфрау.
Против шарантонца сидит мадемуазель Аммер, начальница школы для девочек, унылая, молчаливая особа, с вечно опущенными глазами, на все отвечающая робким, жалобным да, которое она произносит как ммда… Кажется, будто это жалкое, пришибленное существо со сгорбленной спиной, с приплюснутым носиком на бледном плоском лице навеки раздавлено тяжестью первородного греха. Грехопадение прародителей так глубоко угнетает, так подавляет забитую, недалекую девицу, что она стыдится проповедовать Евангелие среди чужих и едва осмеливается вести занятия с детьми в младших классах.
Почетное место на другом конце стола, занимаемое в воскресные дни пастором Бирком, по будням предназначается тому из учеников — мальчику или девочке, — кто заслужил лучшую отметку за ответы по закону божьему. Обучение в Пор-Совере, исключительно религиозное, сводится к зазубриванию текстов Библии, на которых основаны темы всех уроков, все примеры по чистописанию и скорописи — все, вплоть до азбуки в картинках. Вера Жанны Отман в силу Евангелия столь велика, что, по ее убеждению, неофиты, даже не понимая смысла учения Христова, испытывают его благотворное воздействие, подобно тому, как арабы, захворав, обматывают себе голову изречениями из Корана. Больно видеть Библию, эту изумительную книгу, в руках деревенских ребятишек, захватанную грязными пальцами, закапанную слезами, больно слышать, как они лениво бормочут тексты, запинаясь, коверкая слова и зевая от скуки.
