Кнут Гамсун - Новая земля (Новь)
"Ахъ, прочти мнѣ его", попросила она. Они сѣли на диванъ, и онъ прочелъ двѣ-три строфы съ такимъ видомъ, какъ будто это было королевское посланіе.
Дѣловито крутилъ онъ сигары
На далекомъ чужомъ берегу,
Какъ колдунья, вершащая чары,
И эти товары
Посылалъ онъ въ чужую страну.
Онъ крутилъ, сортируя по грудамъ.
Ни днемъ онъ, ни ночью не спалъ,
И, потворствуя страннымъ причудамъ,
Онъ порохъ подъ спудомъ
Въ оберточный листъ насыпалъ.
Онъ крутилъ ихъ, крутилъ ихъ и злился
На весь человѣческій родъ,
И съ порохомъ тихо возился.
Смѣялся, сердился…
Подѣломъ вамъ! и васъ онъ взорветъ…
"Я думаю, что это будетъ недурно!" сказалъ онъ, какъ бы про себя. Она посмотрѣла на него смущенно.
"Не нужно быть озлобленнымъ, Иргенсъ!" сказала она. "У тебя для этого всѣ основанія, но все-таки не нужно, — милый! Вѣдь ты можешь жить и безъ преміи, — человѣкъ, пишущій такіе стихи, какъ ты! Вѣдь ты единственный".
"Да, но, милая Ханка, какая польза въ томъ, что я единственный? Ты сама видишь, объ этихъ стихотвореніяхъ не упоминается ни въ одной газетѣ, вотъ и все!"
Въ первый разъ, въ самый первый разъ у фру Ханки явилось чувство, что ея герой и поэтъ менѣе силенъ, чѣмъ обыкновенно. У нея сжалось сердце, онъ не переноситъ своего разочарованія съ присущей ему гордостью. Она пристальнѣе посмотрѣла на него; неудача, которую ему пришлось перенести, дѣлала его каріе глаза блѣднѣе, губы были стиснуты и ноздри раздувались отъ волненія. Но это была лишь мимолетная мысль, мелькнувшая въ ея душѣ.
Онъ сказалъ:
"Ты бы мнѣ могла между прочимъ оказать очень большую услугу, — заинтересовать Грегерсена моей книгой, чтобы о ней наконецъ заговорили". Но замѣтивъ, что она смотритъ на него все внимательнѣе, почти испытующе, онъ прибавилъ: "Конечно, не прямо проситъ его объ этомъ и не насилуя себя, я хочу только сказать, только намекнуть ему".
Неужели это былъ Иргенсъ? Но она тотчасъ же вспомнила, въ какомъ тяжеломъ положеніи онъ находился въ данную минуту; въ сущности, онъ былъ одинъ одинешенекъ и боролся противъ заговора; это вполнѣ его извиняло. Собственно говоря, она сама должна была сдѣлать этотъ шагъ по отношенію къ Грегерсену, и этимъ она избавила бы своего поэта отъ униженія просить ее объ этомъ. Да, она непремѣнно поговоритъ съ Грегерсеномъ; стыдно, что она объ этомъ раньше не подумала.
И Иргенсъ благодарилъ ее отъ всего сердца; его горечь, злоба исчезли. Они оба сидѣли на диванѣ и молчали; она сказала:
"Ты знаешь. Нѣтъ, мнѣ чуть было не пришлось плохо съ твоимъ краснымъ галстукомъ, который я какъ-то получила отъ тебя. Ну, да это еще счастливо кончилось; но онъ его видѣлъ".
"Онъ его видѣлъ? Какъ можешь ты бытъ такой неосторожной! Что же онъ сказалъ?"
"Ничего. Онъ никогда ничего не говоритъ. Я носила его здѣсь, на груди, и онъ выпалъ. Не будемъ больше говорить объ этомъ, это пустяки… Когда я тебя снова увижу?"
Всегда, всегда она была такъ нѣжна къ нему; Иргенсъ взялъ ея руку и гладилъ ее. Какъ онъ былъ счастливъ, что она съ нимъ. Она была единственная, которая хорошо къ нему относилась, на всемъ свѣтѣ онъ имѣлъ лишь ее одну.
— Но какъ же будетъ, если она не поѣдетъ въ деревню?
Нѣтъ, она не поѣдетъ. И она прямо разсказала ему, какъ она убѣдила въ этомъ мужа, ей это; совсѣмъ не трудно было, онъ тотчасъ же согласился. Но по отношенію къ дѣтямъ это немного несправедливо.
"Да", — отвѣтилъ Иргенсъ. И вдругъ онъ тихо прибавилъ:
"Ты закрыла дверь, когда пришла?" Она посмотрѣла на него, опустила глаза и сказала шопотомъ: "да".
IV
Утромъ, 17-го мая, птицы пѣли надъ городомъ.
Угольщикъ возвращается съ ночной работы, онъ положилъ заступъ на плечо, онъ весь черный, усталый, его мучаетъ жажда, и ему хочется домой. А въ то время, когда онъ идетъ домой, городъ начинаетъ просыпаться, здѣсь и тамъ поднимаются занавѣски, здѣсь и тамъ въ окнахъ выставляются флаги; сегодня праздникъ, сегодня 17-ое мая. 17-го мая Норвегія получила конституцію.
Всѣ магазины закрыты, школы распущены, на верфяхъ и на фабрикахъ не слышно шума, только флюгера не отдыхаютъ, они полощатся и хлопаютъ на вѣтру въ это ясное утро, какъ громкое ура.
Пароходы, которые должны отойти, выбрасываютъ бѣлые клубы дыма и нагружаются товарами, склады открыты, гавань живетъ.
Разносчики телеграммъ и почтальоны начали уже бѣгать, каждый со своими новостями. Они разносятъ свои извѣстія по дверямъ и сѣютъ душевныя бури въ сердца людей.
Какая-то собака безъ хозяина носится по улицамъ съ опущенной головой и ищетъ слѣдъ, она вполнѣ поглощена этимъ дѣломъ. Вдругъ она останавливается, дѣлаетъ прыжокъ и визжитъ; она нашла маленькую дѣвочку, которая разноситъ газеты, полныя этихъ статей по поводу освобожденія 17-го мая. У дѣвочки тѣльце бьется, она дергаетъ плечами, останавливается и снова бѣжитъ отъ двери къ двери; дѣвочка худенькая, слабенькая; у нея пляска св. Витта.
Угольщикъ идетъ большими тяжелыми шагами по мостовой; онъ здорово заработалъ эту ночь; этотъ тяжелый уголь изъ Англіи и разные товарные корабли со всѣхъ концовъ міра — прекрасная вещь. Его заступъ блеститъ отъ работы; онъ переложилъ его на другое плечо, и онъ блеститъ при каждомъ его движеніи; онъ описываетъ на фонѣ неба большіе, странные знаки, прорѣзываетъ воздухъ, сверкаетъ, какъ серебро.
И носильщикъ, идущій своей тяжелой, твердой походкой является единственнымъ работающимъ мускуломъ среди выставленныхъ на улицахъ флаговъ. Потомъ онъ наталкивается на господина, выходящаго изъ какой-то двери, отъ господина пахнетъ виномъ, и видъ у него не совсѣмъ увѣренный; платье его на шелковой подкладкѣ. Закуривъ сигару, онъ идетъ внизъ по улицѣ; угольщикъ теряетъ его изъ виду…
У господина маленькое, круглое женское личико, очень блѣдное и красивое. Онъ молодъ и полонъ надеждъ; это Ойэнъ, поэтъ, вожакъ, представитель молодежи. Онъ былъ въ горахъ, чтобы набраться силъ, и съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ городѣ, онъ провелъ не одну веселую ночь. Друзья постоянно устраивали празднества въ честь его.
Въ то время, какъ онъ хочетъ завернуть за крѣпость, ему попадается навстрѣчу человѣкъ, и ему кажется, что онъ его знаетъ; онъ останавливается, тотъ тоже.
"Простите, не видались ли мы съ вами гдѣ нибудь?" спрашиваетъ Ойэнъ вѣжливо.
Тотъ улыбается и отвѣчаетъ:
"Да, въ Торахусѣ мы провели одинъ вечеръ вмѣстѣ".
"Вѣрно, вы Гольдевинъ, да, мнѣ казалось, что… Какъ вы поживаете".
"О благодарю васъ, но вы такъ рано уже встали?"
"Гм, собственно говоря, я еще не ложился даже".
"Вотъ какъ!"
"Нѣтъ, дѣло въ томъ, видитъ Богъ, что я еще ни одной ночи не провелъ въ постели съ тѣхъ поръ, какъ вернулся въ городъ. Приходится возиться съ товарищами. Но это только показываетъ, что я опять въ своей сферѣ, господинъ Гольдевинъ, городъ — это что-то замѣчательное, я люблю его, это восхитительно. Взгляните на эти дома, на эти прямыя линіи. Я себя нигдѣ не чувствую такъ дома, какъ здѣсь. Нѣтъ, тамъ на верху, въ горахъ… Сохрани меня Богъ!"
"Но какъ ваши дѣла? Освободились вы тамъ отъ вашей нервности?"
"Освободился ли я отъ своей нервности, нѣтъ! Но, собственно говоря, нервность вообще свойственна мнѣ. Докторъ также говорилъ, что нервность присуща мнѣ, составляетъ какъ бы часть меня; противъ этого ничего не подѣлаешь".
"Итакъ, вы были въ горахъ, и тамъ констатировано, что ваша нервность — хроническая болѣзнь. Бѣдный, молодой талантъ, находящійся во власти этой слабости".
Ойэнъ смутился. Гольдевинъ посмотрѣлъ ему прямо въ лицо, улыбнулся и продолжалъ говорить, какъ будто ничего не было. — Такъ что онъ чувствовалъ себя неважно въ деревнѣ, а не думаетъ ли онъ, что пребываніе въ деревнѣ было хорошо для его таланта? Тоже нѣтъ?
— "Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ. Но мнѣ кажется впрочемъ, что я вовсе и не нуждаюсь въ обновленіи своего таланта".
"Нѣтъ, нѣтъ, разумѣется нѣтъ!"
"Я написалъ тамъ наверху длинное стихотвореніе въ прозѣ; во всякомъ случаѣ, въ эти недѣли я поработалъ. Мнѣ кажется, что это достойно уваженія, въ особенности, если принять во вниманіе ту среду, въ которой я находился. Нѣтъ, такая среда, ха-ха! Я еще никогда не видалъ такихъ смѣшныхъ людей, да, вы впрочемъ знаете ихъ. Они не могли, напримѣръ, понятъ, что я ношу костюмы на шелковой подкладкѣ; они смотрѣли на мои лакированные ботинки такъ, какъ будто хотѣли ихъ съѣсть, они никогда и не представляли себѣ такого распутства. Ну, они относились ко мнѣ съ большимъ уваженіемъ, но… Да, простите меня, но я безъ всякихъ церемоній возобновилъ свое знакомство съ вами. Теперь я долженъ итти домой и непремѣнно поспать немного. Очень пріятно, что опять васъ увидѣлъ."
Съ этими словами Ойэнъ ушелъ.
