Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач
— Что это было? — спросил важный господин, вглядываясь в даль.
Петер Вик молчал.
Снова лед качнулся под ними, и белый снег стал сероватым от промочившей его морской воды.
— Что это там, справа и впереди? — спросил Петер Вик и повернул лошадей. Изо льда торчала палка. — Похоже, это знак. Здесь наверняка лунка, пробитая рыбаками.
— Там, кажись, амбар, — сказал возница.
— Неужто мы на суше? — спросил Петер Вик, понизив голос.
— Эй, — раздалось совсем рядом, потом снова прозвучало мычание, какое они уже слышали прежде.
Неподалеку от того места, где они остановились, оказалось что-то вроде деревянного сарая, наполовину засыпанного снегом. Там они нашли пастуха со стадом молодняка, мычавшего в холодное небо.
— Что это за ящик вы отыскали? — спросил Петер Вик. — Решили здесь переждать?
— Да, это самое разумное, что может сделать человек, — ответил пастух. — Здесь хоть у тебя суша под ногами, а над тобой — Господь. Я бы осмелился посоветовать и вам остаться. Тут ведь усадьба… — И он показал на строение всего в нескольких шагах, судя по всему, крестьянский дом.
Они находились на плоском островке под названием Сальтхольм; зимой надо льдом выступают лишь самые высокие его места, посещаемые охотишками на зайцев, которых здесь водится много. Летом, напротив, остров представляет собой прекрасное пастбище, куда жители Амагера перевозят свой скот. Еще во время войны здесь построили домик, впоследствии его расширили до размеров солидной усадьбы, где поселилась семья.
Пастух сказал, что один человек остается в доме на всю зиму, но сейчас он нигде не мог его найти, наверное, тот поехал в гости на Амагер или в Швецию и не успел вернуться; дом стоит пустой.
Итак, маленький караван сделал привал, покинутый остров стал для путников спасительной гаванью.
Внутри их встретили четыре голых стены, блестящих от замерзшей сырости. Кухня и жилая комната находились в одном помещении. В углу на каменном полу стояла неубранная сломанная кровать; ее поспешно вынесли. В каморке рядом был хороший запас торфа; позаимствовав часть его, с помощью нескольких старых досок Петер Вик развел огонь. В комнату внесли сиденья, снятые с возка, — из них получились замечательные кушетки.
Все, вместе взятое, напоминало уединенный приют по дороге на перевал Симплон, где снежная метель и непогода заставляют путников искать убежища. Было достаточно холодно, чтобы вообразить, будто находишься на горной вершине, а серое сыплющее снегом небо над плывущими по течению льдинами причудливых очертаний в какой-то мере напоминало тучи, скользящие мимо горных склонов.
— Вот уж не думал, — сказал, улыбаясь, Петер Вик, — что между Зеландией и Сконе я попаду в переделку вроде тех, что описаны у Альберта Юлиуса. Вы знаете эту книгу, сударь? «Удивительные судьбы некоторых моряков». Она стоит на полке у меня в каюте. С голоду мы не умрем, потому что здесь есть и говядина, и телятина, от жажды тоже, потому что снег лежит в локоть высотой. Либо море очистится совсем, и тогда мимо будут проплывать суда, либо оно опять замерзнет, и тогда мы доберемся до Амагера и поедим овощей, которых сегодня не хватает в нашем супе.
Незнакомец — гувернантка называла его господином графом — пребывал в таком же веселом расположении духа, как и бравый шкипер. Гувернантка взялась за уборку и в два счета навела почти домашний уют. На полке под потолком стояли две старых глиняных миски; она оттерла их снегом, и одна послужила подойником, а другая — кастрюлей. Пастух принес свежего молока, а в возке нашлась провизия, припасенная на дорогу, и две бутылки вина. Огонь весело потрескивал, в то время как стекло в окне дребезжало от ветра, а снаружи завывала буря и кружился снег.
Кристиан усердно помогал; он поплотнее укутал одеялом и плащом Наоми, которая все еще не могла оправиться от пережитого страха. Девушка сидела, как мраморная статуя, не сводя с пего своих больших темных глаз, и он впервые увидел, что порой огонь бывает угольно-черным.
Петер Вик, сидевший на корточках перед печкой, кивнул гувернантке, как старой знакомой.
— Вы теперь куда бодрее, чем когда в прошлый раз мы с вами вместе были на море, — заметил он, — и под нами была настоящая вода. Тогда, сударыня, вы выглядели гораздо несчастней, сейчас вам явно лучше. Вот уж никак не ожидал, что мы с вами так скоро встретимся на море!
— На суше мы тоже не так далеко друг от друга, — ответила она. — Ваша шхуна стоит под самыми нашими окнами, я часто видела вас по утрам на палубе, а по вечерам слышала вашу скрипку.
— Значит, в гавани мы соседи, — заключил Петер Вик.
— Так это вашу скрипку я слышал? — спросил граф. — Вы своеобразный музыкант. Похоже, вы играете не пьесы, а фантазии на их тему. Не раз я был вашим незримым слушателем.
— Да, скрипка действительно моя, — ответил Петер Вик, — по фантазиями я никогда не балуюсь. Играет вот этот паренек. Он не знает как следует ни одной музыкальной пьесы, потому и перескакивает с одного на другое. Получается, как я это называю, гуляш из объедков за всю неделю.
— Так это ты? — спросил граф и посмотрел на Кристиана с некоторым интересом. — У тебя есть талант. Тебе следовало выбрать музыкальное поприще, там, возможно, тебе бы улыбнулось счастье.
— Ну как же, непременно! — усмехнулся Петер Вик. — Но, видите ли, сударь, когда в доме ничего нет, кроме хлеба и соли, что толку рассуждать о том, какое жаркое вкуснее, говяжье или баранье.
И он рассказал, в своей обычной шутливой манере, каким образом мальчик попал к нему на шхуну.
— Так ты, оказывается, маленький авантюрист, — сказал граф, кивнув Кристиану с улыбкой.
Сердце у Кристиана забилось чаще под взглядом незнакомого знатного господина, но, хотя речь шла о нем самом, он не посмел выговорить ни слова. Ему очень хотелось, чтобы Наоми сказала: «Я тоже знаю его. Мы вместе играли», но она сидела молча, не отрывая от него своих черных глаз.
Они поели, по выражению Петера Вика, не менее роскошно, чем на пирушке в Михайлов день.
Солнце клонилось к закату, обрамляя края туч багрянцем. Море представляло весьма своеобразное зрелище. Если стоять лицом к Зеландии, вся белая поверхность льда, покрытая трещинами, расходящимися в самых разных направлениях, походила на контурную карту, где и реки, и горные хребты, и государственные границы изображены темными линиями; непрестанный треск, вкупе с легким движением, предвещал перемену, которая уже произошла с частью пролива, обращенной к Швеции: здесь покачивались огромные глыбы льда и ледяные поля, похожие на большие стеклянные плиты. Они громоздились друг на друга и вместе плыли по зеленой вздувшейся воде.
Ближайшая ледяная кромка оторвалась от берега острова, ветер погнал ее в море.
— Смотрите, на ней зверек! — закричала Наоми.
Бедолага заяц в страхе стоял на самом краю льдины, как бы измеряя взглядом расстояние до берега, которое все увеличивалось. Льдина была его кораблем мертвых.
— Забавно будет посмотреть, как он прыгнет, — сказала Наоми. — До берега ему не достать.
Осознав наконец, что сама в безопасности, она улыбалась, как улыбаются испанки, глядя на бой быков.
В доме тем временем все было наилучшим образом подготовлено к ночлегу. Наоми и гувернантке отдали сиденья от возка, мужчинам же предоставлялось устраиваться кто как может. Пастух остался на дворе; усевшись в гуще своего стада и натянув шапку на уши, он заснул в тепле и уюте, как король, — во всяком случае, снилось ему то же, что фараону: тучные и тощие коровы. Когда граф вернулся с вечерней прогулки, все спали, кроме Кристиана, который сидел и подбрасывал торф в огонь.
— А ты не собираешься спать, мой мальчик? — спросил граф.
— Мне не спится, — ответил Кристиан, глядя на огненные картины, которые его фантазия рисовала ему в пламени.
Вот так горел дом, когда Наоми вынесли через окно, вот так охватило пламя тополь и гнездо аиста. Он помнил все, как будто это было вчера, а Наоми забыла! Она ни словом не обмолвилась о том, что они знакомы, а между тем они встречались глазами, как в ту пору, когда играли разноцветными лепестками. «Ты совсем не помнишь меня?» — чуть не сорвалось у него с языка, когда она пожелала ему спокойной ночи, но слова застыли на губах. И все же Наоми его узнала, и мысли ее, когда она засыпала, вертелись вокруг тех же событий, что и мысли Кристиана. Она хорошо помнила, как они вместе сидели на высокой ступеньке и как он принес ей большой лист щавеля и поцеловал ее в губы и щеки, но теперь он — всего лишь бедный-юнга.
Граф придвинулся к нему поближе.
— Значит, это ты играешь по вечерам в темной каюте? Что же ты больше любишь, море или музыку?
— Музыку! — ответил Кристиан, сверкнув глазами.
— Ну, если у тебя есть талант, а я думаю, что есть, то рано или поздно он пробьет себе дорогу. Не горюй, что ты беден. Бедное детство было у большинства великих артистов. Но и не возгордись, ежели паче чаяния когда-нибудь возвысишься до них. Если тысячи людей будут аплодировать тебе, у тебя может закружиться голова. И еще, — добавил граф уже более серьезно, — бедняку, чтобы возвыситься, нужен очень большой талант, и очень многому приходится учиться!
