Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник
Вы, конечно, встрѣчали въ книгахъ исторіи геніальныхъ людей, умиравшихъ съ голоду? А я хоть сейчасъ могу вамъ указать человѣкъ сорокъ писателей, и притомъ очень скучныхъ, которые живутъ въ роскоши: занимаются они вопросами историческими, политическими, обработываютъ ихъ неказисто, но пишутъ гладко, и публика одобряетъ; и это все такой народъ, сэръ, что будь они не писатели, а только сапожники, никому бы и въ голову не пришло заказать имъ новые сапоги, а жили бы они одной починкой.
Видя, что учительская должность здѣсь далеко не въ почетѣ, я рѣшился попробовать свои силы на поприщѣ писательства; я относился къ литературѣ съ величайшимъ благоговѣніемъ и потому взиралъ на обитателей Гробъ-Стрита, какъ на боговъ. Мнѣ казалось крайне лестнымъ идти по стопамъ Драйдена и Отуэя; я полагалъ, что богиня этихъ мѣстъ должна быть матерью всѣхъ совершенствъ, и былъ еще настолько наивенъ, что бѣдность литераторовъ вообще считалъ необходимою принадлежностью генія. Съ такими-то воззрѣніями взялся я за перо, и разсудивъ, что всѣ великія истины уже высказаны и на мою долю остается только опровергнуть ихъ, рѣшился написать книгу на совершенно новыхъ основаніяхъ: я взялъ два-три блестящихъ парадокса и обставилъ ихъ довольно ловко; вышло нѣчто совсѣмъ фальшивое, но зато новое. Все, что было хорошаго и справедливаго на свѣтѣ, столько разъ изложено и описано прежде, что я поневолѣ взялся за такіе предметы, которые издали могли показаться тоже похожими на правду. И если бы вы видѣли, съ какимъ важнымъ видомъ, съ какимъ сознаніемъ собственнаго достоинства я сидѣлъ за своею рукописью! Я не сомнѣвался, что весь ученый міръ всполошится и станетъ опровергать мои теоріи, и заранѣе готовился отражать нападенія всего ученаго міра. Ощетинившись какъ ёжъ, я намѣренъ былъ каждаго противника поразить остріемъ своей щетинки.
— Удачное сравненіе, мой милый! сказалъ я:- какіе же сюжеты выбралъ ты для своего труда? Надѣюсь, что не упустилъ случая затронуть необходимость единобрачія? Но я прервалъ тебя; продолжай. Ты говорилъ, что напечаталъ свои парадоксы; хорошо, что же возразилъ на нихъ ученый міръ?
— Сэръ, отвѣчалъ мой сынъ, — ученый міръ вовсе не возражалъ мнѣ: да, такъ-таки не обмолвился на мой счетъ ни единымъ словомъ. Каждый изъ нихъ былъ въ то время занятъ тѣмъ, что расхваливалъ своихъ пріятелей, самого себя или бранилъ враговъ. А такъ какъ у меня ни тѣхъ, ни другихъ не было, то я испыталъ горьчайшее изъ разочарованій: пренебреженіе.
Однажды, сидя въ кофейнѣ, размышлялъ я о судьбѣ, постигшей мои парадоксы; въ это время вошелъ въ ту же комнату человѣчекъ небольшого роста и сѣлъ противъ меня. Заговоривъ со мною сначала о томъ, о семъ, и узнавъ, что я занимаюсь науками, онъ вытащилъ пачку объявленій и попросилъ меня подписаться на новое изданіе «Проперція», котораго онъ намѣревался переводить вновь, украсивъ своими примѣчаніями. Изъ моего отвѣта выяснилось, что я совсѣмъ безъ денегъ, и тогда онъ освѣдомился, на что же я разсчитываю въ будущемъ? Когда я ему сознался, что и надежды мои такъ же пусты, какъ мой карманъ, онъ сказалъ: «Вы, какъ я вижу, совсѣмъ не знаете городской жизни. Взгляните-ка на мои объявленія: вотъ уже двѣнадцать лѣтъ, какъ они меня кормятъ и поятъ, и даже довольно сытно. Какъ только я узнаю, что какой нибудь вельможа возвратился изъ заграничнаго путешествія, или разбогатѣвшій купецъ пріѣхалъ изъ Ямайки, или важная барыня прибыла изъ своего помѣстья, я тотчасъ являюсь къ нимъ на домъ и прошу о подпискѣ. Сначала я осаждаю ихъ комплиментами, и когда лесть сдѣлаетъ свое дѣло, я спѣшу подсунуть подписной листъ. Если особа соглашается на это довольно охотно, я прихожу въ другой разъ и прошу позволенія посвятить ей свой трудъ, за что полагается новое вознагражденіе; если и это удается, я приступаю съ новой просьбой: дать мнѣ средства награвировать ея гербъ на заглавномъ листѣ. И такимъ образомъ, продолжалъ онъ, — существую на счетъ ихъ тщеславія, да еще смѣюсь надъ ними. Но теперь, между нами сказать, я слишкомъ ужъ примелькался въ этихъ сферахъ и мнѣ тамъ не слѣдуетъ больше показываться. Вотъ если бы вы согласились ссудить меня на-время вашею физіономіей! Одинъ знатный дворянинъ только что пріѣхалъ изъ Италіи, а его привратникъ знаетъ меня въ лицо. Не возьмете ли вы на себя доставить туда это стихотвореніе? За успѣхъ я головой ручаюсь, а барыши пополамъ».
— Боже милостивый, Джорджъ! воскликнулъ я:- неужто ужъ нынче поэты принялись за такія дѣла? Люди, одаренные столь высокими талантами, такъ унижаются! И неужели они рѣшаются позорить свое званіе, расточая низкую лесть изъ-за насущнаго хлѣба?
— О нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ сынъ: — истинный поэтъ никогда не дойдетъ до такой подлости. Гдѣ настоящій геній, тамъ всегда развито и чувство собственнаго достоинства. Тѣ люди, о которыхъ я говорилъ, не болѣе какъ нищіе-рифмоплеты. Истинный поэтъ изъ-за славы готовъ бороться со всѣми невзгодами жизни, но въ то же время не можетъ переносить презрѣнія. Умоляютъ о покровительствѣ только тѣ, которые его недостойны.
Будучи слишкомъ гордъ, чтобы такъ унижаться и слишкомъ бѣденъ, чтобы снова гоняться за извѣстностью, я принужденъ былъ избрать средній путь, а именно писать изъ-за хлѣба. Но я не годился для такого ремесла, гдѣ успѣхъ обезпечивается однимъ усидчивымъ трудолюбіемъ. Я никакъ не могъ побѣдить своей страстишки къ одобренію. Я старался писать какъ можно лучше, что отымаетъ много времени и занимаетъ мало мѣста, между тѣмъ какъ для прочнаго успѣха мнѣ слѣдовало писать кое-какъ, но подлиннѣе. Поэтому мои мелкія и тщательно отдѣланныя статьи, появляясь въ журналахъ, проходили совершенно незамѣченными. Публикѣ, всегда занятой болѣе важными дѣлами, некогда было замѣчать сжатость моего стиля и любоваться стройностью моего изложенія; такъ и пропадали даромъ одна за другою всѣ мои статьи. Появляясь на страницахъ періодическихъ изданій, мои краткіе опыты казались слишкомъ незначительными по сравненію съ пространными разглагольствованіяни о свободѣ, сказками изъ восточной жизни и рецептами противъ укушенія бѣшеною собакой. Всѣ статьи, подписанныя замысловатыми псевдонимами: Филаутусъ, Филалетъ, Филелейтеросъ и Филантропосъ — были гораздо удачнѣе моихъ, потому что эти господа пишутъ быстрѣе меня.
Тогда я сталъ водиться только съ такими захудалыми писателями, которые были со мною одного поля ягоды: собираясь вмѣстѣ, всѣ мы только и дѣлали, что восхваляли, оплакивали и презирали другъ друга. Творенія знаменитыхъ литераторовъ только тогда доставляли намъ удовольствіе, когда оказывались неудачными. Мнѣ перестало нравиться все то хорошее, что было написано другими; несчастная исторія съ моими парадоксами сбила меня съ толку, изсушивъ во мнѣ этотъ источникъ живѣйшаго наслажденія. Я не находилъ радостей ни въ чтеніи, ни въ писаніи, потому что чужой талантъ былъ мнѣ противенъ, а мое писательство обратилось въ пустое ремесло ради пропитанія.
Въ это печальное время, сидя однажды на одной изъ скамеекъ Сенъ-Джемскаго парка, я увидѣлъ молодого джентльмена изъ высшаго круга, съ которымъ мы были очень дружны въ университетѣ, и поклонились другъ другу довольно сухо, потому что ему, должно быть, показалось стыдно признаваться въ знакомствѣ съ такимъ оборванцемъ, а я просто опасался, что онъ не захочетъ меня узнать. Вскорѣ, однакожъ, мнѣ пришлось разувѣриться въ этомъ, потому что въ сущности Нэдъ Торнчиль предобрый малый.
— Что ты сказалъ, Джорджъ? перебилъ я: — Торнчиль, — такъ, кажется, ты его назвалъ? Да это должно быть никто иной, какъ нашъ помѣщикъ!
— Вотъ какъ! воскликнула миссисъ Арнольдъ:- стало быть, мистеръ Торнчиль вашъ близкій сосѣдъ? Онъ давнишній другъ нашего семейства и мы на дняхъ ожидаемъ его къ себѣ въ гости.
— Мой пріятель, продолжалъ Джорджъ, — началъ съ того, что переодѣлъ меня въ свое собственное, очень хорошее платье и пригласилъ жить вмѣстѣ съ нимъ на положеніи не то друга, не то подчиненнаго. Мои обязанности состояли въ томъ, чтобы сопровождать его на аукціоны, не давать ему скучать, пока живописецъ писалъ съ него портретъ, сидѣть о нимъ рядомъ въ коляскѣ, когда не было подъ рукою кого нибудь другого, и помогать ему выкидывать различныя штуки, когда ему приходила охота подурачиться. Кромѣ того, я годился и для множества другихъ мелкихъ послугъ, которыя исполнялъ безпрекословно: подавалъ хозяину штопоръ; крестилъ всѣхъ дѣтей у буфетчика; пѣлъ, когда требовалось; никогда не дулся, никогда не забывался и по возможности старался не быть несчастнымъ.
Въ этой почетной должности, впрочемъ, я былъ не одинъ и явился у меня соперникъ. Нѣкій капитанъ, изъ отставныхъ моряковъ, самою природой созданный для такого положенія, задумалъ отбить у меня сердце нашего патрона. Мамаша его когда-то служила прачкой у важнаго сановника и потому онъ съ самаго младенчества получилъ вкусъ къ грязнымъ похожденіямъ и благоговѣлъ передъ дворянскими гербами. Онъ только о томъ и грезилъ, какъ бы ему познакомиться съ тѣмъ или другимъ лордомъ, и хотя многіе выгоняли его вонъ, тяготясь его невыносимою глупостью, однакожъ, находились и такіе, которые были не умнѣе его и потому допускали его до своихъ особъ. Льстить было его второю натурою и онъ довелъ это дѣло до совершенства, я же никакъ не могъ себя къ этому принудить и у меня все выходило неуклюже и сухо. Между тѣмъ нашъ патронъ съ каждымъ днемъ становился все болѣе требователенъ на этотъ счетъ, а я, съ каждымъ часомъ убѣждаясь въ томъ, какъ много у него недостатковъ, становился все скупѣе на комплименты. Такимъ образомъ, капитанъ начиналъ уже окончательно затмевать меня во мнѣніи хозяина, когда нашлось вдругъ особое для меня дѣло. Торнчилю предстояло драться на дуэли съ однимъ джентльменомъ, сестру котораго онъ будто бы оскорбилъ, и онъ обратился ко мнѣ съ просьбою замѣнить его на поединкѣ. Я охотно согласился, и хотя вижу, что вы, батюшка, этимъ недовольны, но тогда это показалось мнѣ дружескою услугой, отъ которой я никоимъ образомъ не въ правѣ былъ отказаться. Я принялъ порученіе, обезоружилъ противника и вскорѣ имѣлъ удовольствіе узнать, что оскорбленная дама была женщиной послѣдняго сорта, извѣстная всему городу, а дуэлистъ — ея любовникъ, ремесломъ шулеръ. Тѣмъ не менѣе я былъ вознагражденъ за услугу пламенными выраженіями признательности, но такъ какъ моему другу необходимо было черезъ нѣсколько дней уѣхать изъ Лондона, онъ только тѣмъ и могъ отблагодарить меня, что далъ мнѣ рекомендательныя письма къ своему дядѣ, сэръ Уильяму Торнчилю, и еще къ другому важному сановнику, занимающему видное мѣсто въ администраціи. Когда онъ уѣхалъ, я отправился сначала съ письмомъ къ его дядѣ, котораго общая молва прославила человѣкомъ, украшеннымъ всѣми добродѣтелями. Его прислуга встрѣтила меня привѣтливыми улыбками, какъ всегда бываетъ въ тѣхъ домахъ, гдѣ сами хозяева ласковы. Меня провели въ большую залу, куда сэръ Уильямъ вскорѣ вышелъ ко мнѣ. Я объяснилъ ему свое положеніе и вручилъ рекомендательное письмо. Прочитавъ его, онъ помолчалъ съ минуту и потомъ воскликнулъ: «Скажите пожалуйста, сударь, чѣмъ вы могли заслужить столь горячее заступничество моего родственника? Впрочемъ, кажется, я угадываю, какого сорта ваши заслуги: вы за него дрались; и теперь ожидаете, что я стану васъ награждать за потворство его порокамъ. Желаю, искренно желаю, чтобы мой отказъ послужилъ наказаніемъ вамъ за вину; и еще болѣе того, чтобы онъ привелъ васъ къ раскаянію». Я терпѣливо выслушалъ выговоръ, сознавая, что заслужилъ его. Значитъ, теперь вся моя надежда была на письмо къ тому сановнику. Такъ какъ двери такихъ особъ всегда осаждаются нищими, ожидающими случая какъ нибудь ввернуть свои хитрыя прошенія, мнѣ не такъ-то легко было добиться, чтобы меня впустили. Роздавъ прислугѣ половину всего моего наличнаго состоянія, я достигъ, наконецъ, того, что меня проводили въ большую пріемную, предварительно доставивъ его сіятельству мое рекомендательное письмо. Пока я стоялъ въ мучительномъ ожиданіи великаго человѣка, у меня довольно было времени на то, чтобы подробно осмотрѣть окружавшее меня великолѣпіе. Убранство было выбрано со вкусомъ и на широкую ногу: картины, меблировка, позолота изумляли меня своею пышностью, внушая высокое мнѣніе о хозяинѣ. Ахъ, раздумывалъ я, какой удивительный человѣкъ долженъ быть обладатель всѣхъ этихъ сокровищъ: въ головѣ у него заботы о благѣ государства, а вокругъ него собраны драгоцѣнности, цѣною которыхъ можно купить половину какого нибудь королевства! Воображаю, какой у него глубокій, геніальный умъ… Предаваясь такимъ благоговѣйнымъ мыслямъ, я вдругъ услышалъ приближающіеся тяжелые шаги. Ахъ, ногъ, должно быть идетъ самъ великій человѣкъ. Нѣтъ, это только горничная. Вскорѣ затѣмъ послышались другіе шаги; ужъ это-то навѣрное онъ? Нѣтъ, это оказался камердинеръ его сіятельства. Наконецъ, вышелъ и онъ самъ. «Это вы, податель рекомендательнаго письма?» спросилъ онъ. Я отвѣтилъ утвердительно: «Тутъ сказано», продолжалъ онъ, «что вы какимъ-то образомъ…» Но въ эту самую минуту слуга подалъ ему карточку; взглянувъ на нее мелькомъ и не обращая болѣе ни малѣйшаго вниманія на меня, сановникъ повернулся и ушелъ, предоставляя мнѣ на просторѣ насладиться постигшимъ меня благополучіемъ. Такъ онъ и не возвращался, но лакей прибѣжалъ предупредить меня, что его сіятельство сейчасъ уѣзжаютъ. Я поспѣшилъ на подъѣздъ и присоединилъ свой голосъ къ тремъ или четыремъ голосамъ другихъ просителей, пришедшихъ за тѣмъ же. Но сановникъ бѣжалъ такъ быстро, что мы не могли его догнать; онъ успѣлъ достигнуть дверцы своей кареты, прежде чѣмъ мнѣ удалось крикнуть, могу ли я ожидать отвѣта по своему дѣлу? Тѣмъ временемъ онъ уже залѣзъ въ карету и пробормоталъ отвѣтъ, изъ котораго я разслышалъ только первую половину, потому что стукъ колесъ заглушилъ остальное. Я постоялъ нѣсколько минутъ, вытянувъ шею, все еще надѣясь уловить драгоцѣнные звуки, но обернувшись, увидѣлъ, что стою одинъ-одинехонекъ передъ запертою дверью въ палаты его сіятельства.
