Стивен Бене - Рассказы
— Стой! — скомандовали ему, и он остановился. В третий раз произошел обмен приветствиями. Затем отворилась дверь в кабинет генерала, и ему приказали войти.
Он вошел и встал по стойке смирно, как его учили. Трещина в левом стекле очков расколола комнату вдоль, и глаза уже болели, но он не обращал на это внимания. Он узнал генерала, в котором было что-то от сытого и очень здорового кота; а за генеральским столом сидел другой человек. Этого он не мог разглядеть как следует — из-за трещины фигура коробилась и колыхалась, но его присутствие не понравилось профессору.
— Ну-с, профессор, — непринужденным мурлыкающим голосом произнес генерал.
Мальциус вздрогнул всем телом. Он допустил ужасную, непростительную оплошность. Надо немедленно ее исправить.
— Да здравствует наша держава, — громко и хрипло сказал он, сопроводив свои слова приветствием. Он с досадой подумал, что приветствие выглядит у него смешно и сам он смешон в такой позе. Но, может быть, это рассмешит генерала — бывало и такое. Тогда все обойдется, ведь после того как ты посмеялся над человеком, его труднее бить.
Генерал не засмеялся. Он по-военному повернулся к сидящему за столом. Это движение говорило: «Смотрите, как он вышколен». В этом движении виден был человек бывалый, привыкший иметь дело со строптивыми крестьянами и животными, — человек, которому пристали генеральские погоны.
Сидящий не обратил внимания на генерала. Он поднял голову, Мальциус разглядел его и не поверил своим глазам. Это был не человек, а оживший портрет. Профессор Мальциус видел этот портрет тысячу раз и был вынужден отдавать ему честь, снимать перед ним шляпу — когда еще носил шляпу. Портрет даже надзирал за тем, как его били. Сам человек оказался чуть мельче, но в остальном портрет не лгал. В мире было много диктаторов; встречался и такой типаж. Лицо белое, крючконосое, наполеоновского склада; поджарое военное тело расположилось в кресле прямо. Выделялись на лице глаза; рот был жесткий. Помню одного гипнотизера и еще ту женщину, которую мне показывал в своей парижской клинике Шарко, думал профессор Мальциус. И, очевидно, эндокринное нарушение. Тут его размышления были прерваны.
— Пусть подойдет ближе, — сказал сидящий. — Он меня слышит? Он глухой?
— Нет, Ваше превосходительство, — с чудовищной почтительностью промурлыкал генерал. — Он староват, но вполне здоров… Верно, профессор Мальциус?
— Да, я вполне здоров. Со мной обращаются очень хорошо, — громко и хрипло ответил профессор Мальциус. В такую ловушку его не поймают, даже если нарядят кого-то Диктатором. Он вцепился взглядом в большую старомодную чернильницу у генерала на столе: чернильница-то уж наверняка не бред.
— Подойдите ближе, — сказал сидящий, и профессор Мальциус подошел так близко, что почти мог коснуться чернильницы рукой. Тут он резко остановился, в надежде, что вел себя правильно. Теперь трещина в линзе не заслоняла сидящего, и профессор Мальциус вдруг понял, что все — явь. Этот человек с жестким ртом — в самом деле Диктатор. Он заговорил:
— Со мной здесь обращаются очень хорошо, и генерал ко мне чрезвычайно внимателен. Но я — профессор Грегор Мальциус, профессор биохимии. Я тридцать лет читал лекции в университете. Я член Королевского общества, член-корреспондент Академии наук в Берлине, Риме, Бостоне, Париже и Стокгольме. Я награжден Ноттингемской медалью, медалью Ламарка, португальским орденом Святого Иоанна, Нобелевской премией. Я думаю, что у меня плохо с кровью, но я имею научные заслуги, и мои эксперименты по мигрирующим клеткам не закончены. Я не собираюсь жаловаться на дурное обращение, но я должен продолжать эксперименты.
Удивляясь собственному голосу, он смолк, как часы, в которых вышел весь завод. Каким-то уголком сознания он отметил, что генерал сделал попытку его остановить, но сам был остановлен Диктатором.
— Да, профессор Мальциус, — произнес Диктатор резким невыразительным голосом. — Произошла досадная ошибка. — На профессора Мальциуса смотрело застывшее лицо. Профессор Мальциус встретил его взгляд. Он молчал.
— Сегодня, — Диктатор повысил голос, — от каждого гражданина страна требует повиновения. В окружении завистливых врагов наша возрожденная земля шагает к своей величественной цели. — Слова продолжали звучать, голос усиливался и утихал. Профессор Мальциус почтительно слушал; он слышал эти слова множество раз, и они потеряли для него всякий смысл. Он думал о некоторых клетках в организме, восстающих против сложных процессов естества и образующих отдельное воинственное государство. Без сомнения, и у него есть своя цель, думал профессор, но в медицине оно называется раком.
— Злые и завистливые языки в других странах объявляют, что мы намерены уничтожить знание и науку, — заканчивал Диктатор. — Наша цель иная. После очищения — возрождение. Мы создадим величайшую науку в мире — нашу собственную науку, основанную на вечных принципах нашей государственности. Он внезапно смолк, его взгляд сонно обратился внутрь. Очень похоже на ту девушку у Шарко, что я видел в молодости, подумал профессор Мальциус; сначала вспышка, потом затишье.
— Я попал под очищение? Мне не хотели причинить зло? — робко спросил он.
— Да, профессор Мальциус, — с улыбкой ответил генерал, — вы попали под очищение. Теперь это позади. Его превосходительством было объяснено.
— Я не понимаю, — сказал профессор Мальциус, глядя на неподвижное лицо сидящего.
— Все очень просто, — сказал генерал. Он говорил медленно и вразумительно, как говорят с ребенком или тугоухим. — Вы выдающийся ученый… вы удостоились Нобелевской премии. Это заслуга перед государством. Однако вы подпали под влияние вредных политических идей. Это измена государству. И по распоряжению Его превосходительства вам был установлен срок для проверки и перевоспитания. Будем надеяться, что он закончился.
— Вам больше не нужны имена молодых людей? — спросил профессор Мальциус. — Вам не нужны адреса?
— Это уже не имеет значения, — терпеливо объяснил генерал. — Оппозиции больше нет. Три недели назад руководители были схвачены и казнены.
— Оппозиции больше нет, — повторил профессор Мальциус.
— Вас даже не привлекли к процессу.
— Даже не привлекли, — повторил профессор Мальциус. — Да.
— Теперь, — генерал посмотрел на Диктатора, — речь пойдет о завтрашнем дне. Буду откровенен — новое государство откровенно со своими гражданами.
— Да, это так, — промолвил Диктатор по-прежнему с отсутствующим взглядом.
— В зарубежных странах происходил… скажем так — определенный ажиотаж вокруг имени профессора Мальциуса, — продолжал генерал, по-прежнему не сводя глаз с Диктатора. — Разумеется, это не имеет никакого значения. Тем не менее ваш знакомый, профессор Боннар, и другие вмешивались в дела, которые их не касаются.
— Они мной интересовались? — с удивлением спросил профессор Мальциус. В самом деле, мои эксперименты достигли той стадии, когда…
— Никакие посторонние влияния не уведут нас от нашей непреложной цели, — произнес Диктатор. — Наша непреложная цель — доказать свое превосходство в науке и культуре, как мы уже доказали свое превосходство в мужестве и государственности. Вот почему вы здесь, профессор Мальциус. — Он улыбнулся.
Профессор Мальциус неотрывно смотрел на Диктатора. Щеки у него задрожали.
— Я не понимаю, — сказал профессор Мальциус. — Вы вернете мне лабораторию?
— Да, — сказал Диктатор, и генерал кивнул профессору, как непонятливому ребенку.
Профессор Мальциус провел рукой по лбу.
— Кафедру в университете? — сказал он. — Я буду продолжать эксперименты?
— Наше государство ставит себе целью всемерно содействовать нашим верным сынам науки, — проговорил Диктатор.
— Первым делом, — сказал профессор Мальциус, — мне надо лечь в больницу. У меня плохо с кровью. Но это не займет много времени. — Он заговорил возбужденно, и глаза у него заблестели. — Так… мои записи, вероятно, сожжены. Глупо — но мы можем начать сызнова. У меня очень хорошая память, отличная память. Понимаете, вся теория — у меня в голове, — он постучал себя по лбу. — И конечно, мне нужны помощники; лучшим был у меня малыш Грегоропулос…
— Ваш Грегоропулос казнен, — сурово промолвил генерал. — Забудьте его.
— Да?.. — сказал профессор Мальциус. — Тогда нужен кто-нибудь еще. Должны же быть молодые люди… сообразительные… не могли все погибнуть. Я подыщу. Медведь всегда снимал сливки, — добавил он с нервным смешком. Знаете, меня прозвали Медведем. — Профессор осекся и посмотрел на них с ужасом. — Вы меня не обманываете? — Он зарыдал.
Когда он пришел в себя, с ним в кабинете был только генерал. Генерал разглядывал его так, как он в свое время разглядывал в микроскоп неведомые формы жизни: без сочувствия и без отвращения, а с большим интересом.
