Бернар Клавель - Пора волков
Но привычный размеренный шаг, запах свежего навоза, дымившегося посередине дороги, щелканье кнута, доносившееся до него, когда затихал ветер, очертания маячивших повозок – все это в конце концов отвлекло Матье от тревожных мыслей. Священник и Антуанетта продолжали жить где-то в его памяти, но терзать его они перестали. Неустанное продвижение вперед, заунывная песня ветра, всегда чуть опьяняющая путника, тоже помогали ему забыться, равно как и голод. И Матье шагал вперед, не думая больше о том, куда приведут его люди, за которыми он шел просто так – быть может, для того, чтобы прийти им на помощь, если понадобится, а быть может, только чтобы не чувствовать себя столь бесконечно одиноким на этой земле, покинутой не только людьми, но и всем живым.
Кроме обоза, единственными живыми существами тут были галки, крупные вороны и несколько сарычей, которые взлетали, хлопали в сером небе крыльями и снова падали на мертвую землю.
Молодой возница остановил лошадей, распряг их и дал сена, которое вытащил из второго фургона, а Матье, прислонившись к выступу высокой скалы, наблюдал за ним из своего укрытия и ел хлеб. Они проехали Л'Абержман – там Матье решил срезать через луг, по надежно укрытой ложбинке. Вынырнув из нее, он еще издали увидел, что эта деревня тоже вымерла, как и Сернан. Он знавал тут двух каменоломов, которые частенько отгружали ему прекрасный строительный камень, добытый в близлежащих карьерах. Что-то сталось с этими людьми и их семьями? Удалось ли им укрыться в лесу? А может, они погибли под обломками домов или убиты рейтарами герцога Саксен-Веймарского?
Возница вспоминал за скудной своей трапезой знакомые лица, мирные жилища этих людей, с которыми он так часто делил миску супа, или кусок свиного сала, или зайца, пойманного прямо у лесной опушки. Перед ним всплывали счастливые лица, слышался смех, детские голоса. А вот и площадь, где он так часто играл с деревенскими в кегли.
Упряжка тронулась дальше, к Лемюйю, и лишь только повозки исчезли из виду, Матье снова пустился в путь. Перед самой деревней дорога огибала довольно высокий холм. Матье решил пойти напрямик. Оттуда он увидит все плоскогорье и проверит, нет ли чего живого, представляющего опасность. Но у тех, в фургоне, возникла та же мысль. Еще издали Матье увидел темную фигуру, которая отделилась от повозок и двинулась пешком через луг. Он разглядел, что это – женщина. И спрыгнул в яму – очевидно, бывший карьер, – а там затаился, наблюдая за ней через стылую траву. Женщина несколько минут постояла наверху, осмотрелась и исчезла. Сейчас она спустится по противоположному склону и нагонит упряжку, которая продолжала свой путь к темневшим вдали передним елям леса Ла-Жу. Лемюй тоже спалили. Все было разрушено – и деревня, и часовня, и лепрозорий, где погибли десятки больных и из Салена, и из Верхнего Города.
По мере того как они поднимались к лесу, становилось все холоднее. Ветер сметал иней. Он прохватывал плоскогорье насквозь и несся дальше, едва успевая прильнуть мимоходом к холмам. Он наращивал голос – и теперь поднялся уже до нижнего слоя туч, кое-где разрывая их серую пелену. И небо, дотоле лишь изредка уступавшее ветру прозрачные клубы, которые он тут же уносил, небо в конце концов сдалось. И тогда вся плотная масса туч пришла в движение и в едином порыве, все быстрее и быстрее, устремилась к югу.
Матье чувствовал, как ветер леденит ему левый бок; время от времени он останавливался, поворачивался и подставлял его укусам правый. Молодой возница шел с правой стороны обоза, и Матье, рассмеявшись, подумал:
«В точности, как я – прячется за скотиной. Возчики все так делают. Правда, нынче я – возчик без воза».
Тяжелые тучи торопили наступление сумерек, и едва повозки достигли леса, линялая зелень парусины слилась с яркой зеленью елей, а затем густая тень поглотила обоз.
Матье ускорил шаг, точно его притягивало бормотанье деревьев, с которых первые же порывы ветра сорвали тяжелый льдистый убор. Сама земля очищалась на бугорках, ярко белея в укрытых ложбинах.
– Ежели при таком ветре заснежит, сугробы наметет здоровенные, – сказал Матье. – Не больно-то легко будет ехать!
Вскоре он достиг места, где дорога углублялась в лес и сразу стало почти как ночью. Свет исходил больше от земли, где местами во всю ширину дороги лежали пласты инея со следами ног, копыт и колес. Сквозь завывания ветра Матье теперь совсем не слышал скрипа повозок – приходилось держаться как можно ближе к ним. А если упряжка вдруг остановится, в такой тьме можно и наткнуться на нее. Поэтому он пошел по лесу, стараясь, однако, идти по самому склону. Ступать по земле, покрытой толстым слоем иголок, было приятно, но нижние ветви деревьев и терновник, не видные в темноте, сильно затрудняли путь.
Иногда Матье замирал, настороженно прислушиваясь, и во время одной такой остановки до него донесся кашель больного. Переходя от дерева к дереву, он подошел поближе и наконец разобрал, о чем там говорят. Женщина спросила:
– Значит, думаешь, нельзя нам костер разжечь? Совсем маленький, только чтоб воды для него нагреть. Я бросила б туда сосновую шишку. Ему и полегчало бы.
– Попробовать можно… Но только чтоб огонь был небольшой, – ответил ей парень.
Кашель прекратился, и больной хрипло проговорил:
– Нет… Не надо. Могут заприметить. Даже в лесу.
– Да кто сюда забредет в такое время? – сказала женщина.
– Надо б дальше ехать, – продолжал больной. – Ежели снег повалит, хороши мы будем!
– Ночью не повалит – ветер слишком сильный… Схожу-ка я поищу камней.
Весь внимание, Матье подошел ближе. В последних лучах света, проникавшего сквозь деревья, он разглядел, что молодой возница, заставляя пятиться лошадей, откатывает повозки на просеку. Так им не придется разворачиваться, чтоб ехать дальше, да и деревья на опушке надежно укроют их.
– Толковый малый этот возчик, – прошептал Матье. – Но ежели снег пойдет, боюсь, неправильно он сделал. Сразу видать, что из долины.
Матье подождал, пока паренек разжег костер. Пламя стлалось по земле, и каждый порыв ветра прижимал его к камням, и все же женщина по мере сил прикрывала огонь. Она поставила на камни медную кастрюлю, днище которой вспыхивало иногда, как раскаленные уголья. Какое-то время Матье с завистью смотрел на них. Все пятеро присели возле костра и грели над огнем руки. Матье обошел бивуак и стал с подветренной стороны для того лишь, чтобы вдохнуть несколько глотков дыма, точно они могли его согреть. Затем он снова вышел на дорогу и стал искать укрытие. Прямо на склоне лежало поваленное дерево, – дорога проходила как раз под ним.
– Тут, – сказал Матье, – мне будет неплохо. Ежели и не проснусь прежде них, все равно услышу, когда поедут.
Ногой он нашвырял к стволу побольше еловых иголок и устроил себе мягкую постель. Не спеша доел остатки хлеба, ощупью добирая последние крошки, потом лег на бок и, натянув поглубже шапку, положил на сумку голову.
«Что-то я завтра буду есть?» – подумал он.
Ветер яростно раскачивал деревья, но усталость всем грузом навалилась на него, и Матье было хорошо. В голове звенела пустота, и через несколько минут он погрузился в сон.
16
Проснулся он с ощущеньем удушья. Приподнявшись на локте, он почувствовал, как давившая на него тяжесть подалась и стала сползать. Шапка упала, и ветер тысячью иголок впился ему в шею и в лицо. По спине потек холодок, и Матье понял, что идет снег. Ночь была хоть глаз выколи. Он встал на колени, нащупал рукоятку от заступа и сумку, стряхнул снег, налипший на одежду, и выпрямился во весь рост.
– Видать, давно уж снег идет, – сказал он.
Лес глухо стонал.
– Господи, что ж делать-то?
Матье сверлил глазами темноту, но она не поддавалась. Тут он вспомнил, что поваленное дерево, возле которого он устроился, лежало над дорогой, и это помогло ему сориентироваться. Надо выйти на дорогу и идти. Он знал, что это путь на Кювье и Сансо, но снегу намело уже порядком, и Матье боялся, что, выйдя из леса, может сбиться с дороги и заблудиться в буране. А где-то здесь, совсем рядом, стояли крытые повозки. Матье представил себе внутри, под парусиновым верхом сухое тепло сена: ведь он сам видел, как тот возница доставал его из второго фургона. Если бы удалось бесшумно проскользнуть туда, можно было бы дождаться там рассвета и уйти, пока другие не проснутся. Матье затрясло в ознобе, и он решился. Медленно, ощупывая носком башмака землю и выставив вперед, точно слепой, рукоятку заступа, он двинулся в том направлении, где, как он знал, стояли повозки. Он настороженно прислушивался в надежде, что одна из лошадей вдруг тряхнет уздой. Матье видел, что парень привязал лошадей рядом со вторым фургоном так, чтобы он укрывал их от ветра, и знал, что лошади непременно будут стряхивать с себя снег. И в самом деле, не прошел он и двадцати шагов, как одна из лошадей встряхнулась, захрапела, забила копытом. Вскоре Матье различил и знакомый запах. Он достаточно знал лошадей и понимал, как опасно появиться неожиданно рядом с ними – еще начнут взбрыкивать и разбудят спящих. Матье только хотел было пощелкать языком, чтобы предупредить о своем приближении, как раздался кашель больного и голос женщины. Матье замер в нерешительности, но тут же подумал, что даже если кто-нибудь выйдет из фургона, в такой тьме его никак не разглядеть. Поэтому он продолжал идти вперед и, обойдя несколько елей, ветви которых уже сгибались под тяжестью снега, вскоре увидел тоненькую ниточку света, сочившегося сквозь плохо пригнанную парусину. Лошади явно заволновались. Они наверняка уже чуяли Матье. Теперь его появление не напугает, не застанет их врасплох.
