Кальман Миксат - Странный брак
— Мне стыдно, что я в этом платье, — прошептала девушка.
— Хе-хе-хе, — ласково рассмеялся старик. — Ах ты, маленькая глупышка! (И он поцеловал ее в губы.) Как это она сказала: "Стыдно в этом платье". О Ева, Ева! Легкомысленная Ева! Какие нелепые желания внушила ты своему полу! Ну ладно, ступай переоденься, как тебе нравится. И вот что еще: тебе нет нужды отвечать. Если ты любишь Бутлера — пусть в твоих волосах будет алая роза, а не любишь — белая.
Пирошка убежала. Бутлер вздохнул: "Не вернется она". Где-то рядом зазвучала игривая песенка, которую в те времена завезли из Парижа:
У Гренобльских у ворот — Там воробышек поет: "Тра-ля-ля, тра-ля-ля, Ах ты, птица глупая!"
Песенка удалялась все дальше и дальше и, наконец, совсем стихла.
Старик пососал трубку, потом снова набил ее. Бутлер же погрузился в безмолвные мечтания. Он то загорался надеждой, то терял ее. Мысли проносились в его мозгу с головокружительной быстротой: "Вот она одевается, ей зашнуровывают корсаж, помогают надеть юбку, вот она посылает служанку в оранжерею за розой. Но за какой? За белой или за красной? Служанка уже знает. Счастливая! — Янош нетерпеливо смотрел на часы. — Как долго нет Пирошки. А вдруг она совсем не придет, а передаст через слугу, что у нее разболелась голова?
— Когда ты думаешь сыграть свадьбу? — спросил старик, помахивая массивной трубкой с длинным мундштуком, чтобы слабо тлеющий трут, только что положенный туда, поскорее разгорелся.
Бутлер вздрогнул:
— Вы что-то изволили сказать?
Но сырой трут не хотел разгораться, и старик опять принялся возиться с огнивом, а такое занятие не позволяет отвлекаться.
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вбежала Пирошка. Но каково же было их удивление, когда они увидели, что она все в том же платье и лишь в волосах ее веселым огоньком горела алая роза.
— Это и есть твой прекрасный туалет? — сердито спросил старик, покачивая головой.
— Да, папа, ведь я принесла веер.
Ах, веер! Ну конечно. Его-то и не хватало! За ним можно спрятаться стыдливо и кокетливо, куда лучше, чем за плечом отца. Веер — это маленькое, но коварное оружие — придает смелость. Теперь Пирошка уже нисколько не боялась, — по крайней мере, этого нельзя было заметить.
— О женщины, женщины, — шутливо воскликнул старик, обратив взор к небу, — все вы таковы! Итак, ты явилась с оружием. И даже принесла ответ в виде этого алого цветка.
Потом он весело подмигнул Бутлеру.
— Видишь? Что я тебе говорил? Ну, подойди к ней, поцелуй свою невесту.
Бутлер, с блаженным лицом, уверенными шагами направился к девушке. Пирошка тоже шагнула ему навстречу и, склонившись, подставила Яношу головку.
— Возьмите свою розу, — проговорила она еле слышно. Дрожащей рукой Бутлер вынул цветок из ее прекрасных, светлых, как лен, волос.
— Благодарю.
И он поцеловал то место, где была приколота роза, затем осторожно вложил цветок в петлицу своего сюртука. Пирошка уронила головку ему на грудь, рядом с подаренной розой.
Старик же снова принялся размахивать трубкой, чтобы разжечь ее, и повторил свой вопрос:
— Ну-с, а когда же вы думаете справить свадьбу?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Свадьба? Кто сейчас помышляет о ней! Настоящее томление, желание поскорее отпраздновать свадьбу — впереди; пока что эти чувства еще в пути и придут только завтра или послезавтра.
Сейчас жених и невеста счастливы тем, что могут сидеть рядом и, взявшись за руки, глядеть друг другу в глаза; тем, что ситцевая юбочка Пирошки касается колена юноши; что Янош может своею рукою поправить прядь волос, выбившуюся из ее прически. Сейчас все это кажется им лакомством, которое никогда не сможет надоесть. А тысячи вопросов и столько же сладких и хитрых ответов!.. (Столь хитрых, что их мог бы разгадать и слепой котенок.)
— Помните, как вы там, в лесу, отдали мне маленькое птичье яичко?
— О, еще бы! Тогда-то я и полюбил вас.
— Неужели? И я тогда же!
— Правда?
— Или вы не верите?
— Верю, верю, только не смотрите на меня такими печальными глазами.
— Ах, вот как? Вам не нравятся мои глаза?
— Что вы? Я совсем не то хотел сказать.
И хочется им все знать и выяснить все. Они подобны детям, которые, играя у ручейка, стараются попробовать на язык каждый яркий камешек — не сладкий ли он?
— А скажите, милая Пирошка, что вы подумали, когда я пришел к вашему отцу?
— Что я подумала? И в самом деле — что же я подумала? Ах, вспомнила: я решила, что вы пришли на лочолаш…
— Это верно, сегодня нужно опрыскивать духами… Хотите?
— Что вы? Это не принято у таких… ну, вы знаете… среди таких, как мы…
— Неужели вы думали только о лочолаше? Не может быть, чтоб вы ничего не предчувствовали. Признайтесь!
— Хотите знать правду?
— Говорите, — тихо и нежно просил граф Янош.
— Мне кажется, что я знала, зачем вы пришли.
— Значит, вы догадывались, что я люблю вас?
— Я узнала об этом от кузнеца.
— От кузнеца? Каким образом?
— Кузнец сказал, что вы точили у него топорик, и я сразу догадалась, что это вы вместо меня рубили деревья, и была очень тронута этим.
— Выходит, я, как простой дровосек, топором зарабатывал свой хлеб?
— Как? — обидчиво надула губы Пирошка. — Значит, я для вас только хлеб?
— Что вы? Вы для меня сладкий медовый пряник! Я хотел сказать — счастье! Простите мне эту оговорку.
Итак, им нужно выяснить великое множество всяческих и притом важных вопросов. И, кажется, конца нет их веселому воркованию, а если и поссорятся, надуют губы, так тут же помирятся. Вот отвернулся старый Хорват — принялся шарить в огромном старинном буфете, отыскивая фляжку с вином. Янош только того и ждал, — ведь Хорват не видит, что они делают, — и поцеловал Пирошку. Ну, а кто однажды отведал этого сладкого меда, тот отныне потерян для сколько-нибудь серьезных дел. До сих пор молодые люди только смотрели друг на друга: им доставляло наслаждение видеть, как собеседник то вдруг покраснеет, то побледнеет. Теперь же наступает вторая стадия, и вот оба они уже выжидают, следят за стариком, когда тот отвернется к окну поглядеть, не заволакивается ли небо тучами. (Чепуха! Какие теперь тучи?!)
Третья же стадия наступит, когда придет вечер — пора прощаться и Янош, пожелав Пирошке спокойной ночи, отправится домой. Вот когда начнется мука! Первый день, бог с ним, еще кое-как, а на второй в душе уже зарождается протест. И как быстро он зреет! Ну да, еще бы, ведь его подогревает солнце любви! Вчерашних восторгов нет и следа, в сердце — тревога, и тут как тут вопрос:
"Когда же наконец свадьба?" — Да, когда же?
Раньше конца июня нельзя, потому что прежде нужно закончить университет: необходимо, чтобы граф Янош Бутлер женился, будучи человеком образованным, хотя каждый из рода Бутлеров уже от рождения образованный человек. Просто неудобно назначать свадьбу до троицына дня, а то получится, что Пирошка вышла замуж за студента. Еще, чего доброго, эпиграмму сочинят университетские товарищи Яноша. А что скажет профессор Кёви, который так любит Бутлера? Злые языки и по этому поводу могут что-нибудь наплести. Нет, уж пусть лучше свадьба будет в конце июня, на Петров день. На том и порешили.
Правда, впереди еще много времени, но, и дел предстоит немало. Нужно письменно известить всю родню, заказать в Вене и в Капице уйму всяких вещей, необходимых для приданого.
Гонец в тот же день оседлал коня и помчался в Натак, к опекуну Бутлера — Иштвану Фаи, известить его о состоявшейся помолвке. Фаи ответил жениху и невесте торжественными эпистолами и, к приятному удивлению Яноша, прислал давно заготовленное и до поры лежавшее в столе свидетельство о совершеннолетии графа Бутлера. Опекун Яноша сообщал о своем согласии на брак и посылал отеческое благословение. Он, мол, и сам приехал бы расцеловать дорогую невесту, но проклятая подагра не дает ему подняться с постели. К посланию, адресованному невесте, было приложено знаменитое фамильное ожерелье из смарагдов, которое Бутлеры при обручении дарили своим невестам. "Ожерелье это, — добавлял Фаи в конце письма, — в свое время принадлежало матери шведского короля Карла XII и, по преданию, приносит особое счастье его владельцу".
Посылая нарочного в Патак, Бутлер наказал ему также зайти в городе в ювелирную лавку Михая Буйдошо и купить два массивных обручальных золотых кольца — одно побольше, другое поменьше.
И еще один верховой отправился в путь: он вез послание графа Бутлера к управляющему имением в Бозоше. Молодой граф просил как можно скорее, не жалея ни денег, ни трудов, немедленно заняться приведением в порядок замка и парка, так как в конце июня он приедет и останется там жить. Садовнику было приказано посеять как можно больше цветов, потому что вместе с графом в замке поселится еще кто-то, очень любящий цветы. Все пространство между деревьями велено было засеять гвоздиками, так называемыми "искорками". В письме напоминалось и о пруде, который нужно было очистить и заселить рыбками. "Было бы также весьма целесообразно, — писал граф, — чтобы получатель настоящего письма связался с управляющим моими имениями в Пардани, Ференцем Ногаллом, и управляющим имениями в Трансильвании, Йожефом Габором, чтобы они переселили часть соловьев, во множестве в тех имениях пребывающих, в парк бозошского имения, где пусть эти птицы и поют…"
