Александр Минчин - Факультет патологии
– Вы о чем тут секретничаете? – Ленка подошла и обняла нас.
– О твоем папке, – сказал Боб.
– О, папка мой большой человек, – и она засмеялась безразлично.
– Пошли все выпьем, – сказал Боб, – а то пятнадцать минут стояли без дела, пока разговаривали. Теряя прекрасное время для выпивания.
Мы подошли к столу, и именинница нам разлила. Водка была мягкая, специальная, очищенная, но брала она крепко. Мы взяли по ореховому пирожку, чтобы закусить. И в этот миг Ирка дозрела.
Она встала на диван и сказала:
– А я хочу танцевать голая!
У Боба радостно засияли глаза:
– О, началось, кажется! Юстинов, проснись, Ирка твоя дозрела.
Боб потирал руки в предвкушении ожидаемого.
– А я хочу танцевать голая! – повторила Ирка, и вся, и всякая решимость горела на ее лице.
Она задрала ногу (без туфли) и поставила на стол, прямо в макушку большого торта.
Теперь все обратили внимание на нее, без исключения.
– Ир, пошла вон со стола, – сказал Юстинов, еще спя.
– Голая хочу! – заорала Ирка так, что я вздрогнул. И тут он проснулся.
– Ну что за дура, как нажрется, сразу ей голой хочется. Ты и так одеваться не успеваешь!
Боб, как патриций, с причмокиванием ожидал действия, обняв именинницу.
Ирка встала второй ногой на стол и сделала па. Что-то, зазвенев, хрустнуло, звякнуло, разбилось. Кажется, хрусталь.
– Ира, я кому сказал, приди в себя. – Юстинов приходил в себя тоже. Мне уже становилось нехорошо, так как я предчувствовал близящееся.
Ирка схватила край короткого платья и задрала его до пояса.
– Саш, у нее классные ноги, а? – Боб глядел и улыбался.
– Ира, если ты не слезешь сейчас со стола, я тебе таких п…й надаю, что ты у меня забудешь свое имя. – Как всё в мире, Юстинов повторялся.
Ирка стала прыгать на столе, в тарелки. Юстинов соскочил с дивана и бросился к ней, так как она поднимала платье уже выше пояса и – билась посуда. Яша перехватил его, предупредив, он легко и быстро снял Ирку со стола и поставил на пол. И в этот момент Юстинов сбоку дал ей гремящую пощечину. Яша успел поймать его вторую уже занесенную руку и сказал:
– Не надо было, Андрюша.
Сказал очень укоризненно, Ирку было жалко. Но не Бобу, ему было весело:
– Ирка не может жить без внимания. Ей сцена и акт нужен, она актриса.
И тут Ирка пришла в себя.
– Ах ты, сука. – Она впервые подняла голос против Юстинова, но это был поворотный пункт, переламывающий, основополагающий, хотя и в своей вторичности момент, – на кого ты руку поднял? На меня! – Она орала. – Да чтобы ты еще со мной или я когда под тебя легла! Говно, – вопила она благим матом, – ты же даже не мужик. – (Это я подозревал давно.) – Не лягу с тобой больше никогда!
– Ляжешь, никуда не денешься, а за оскорбление сейчас еще по роже дам.
– Не лягу, ублюдок, никогда. Хватит мне абортов и воспаления придатков. Я… я с Лилькой Улановой е…сь, понял, да!
Мне стало нехорошо внутри; благо на Иркины слова никто не обратил внимания.
– Скажи, Саш, я это делала?! Делала, делала!!
– Ир, не неси херню, – завелся Юстинов (ревнует, что ли?), – а то вышвырну на улицу.
– Я сама пойду, от тебя на край света сбежит любая.
И тут она неожиданно сорвала платье и стала носиться по квартире, сбрасывая остатки – трусики, лифчик – с себя. А потом, совершенно голая, выскочила на улицу, и мы отлавливали ее очень долго. Поймали у зоопарка. Кто-то отдал ей пиджак, а Яша отмазывал прицепившегося милиционера, старшего лейтенанта, дежурившего на посту, который хотел забрать ее в отделение. В результате на десятке договорились, и тот размазался в очертаниях темноты, больше никогда не возникая.
Ирку привели в дом, ее била истерика, то ли она играла, было непонятно. Юстинов, орала она, чтобы ей на глаза не показывался, и сучила всех ногами подряд, если он пытался что-то сказать или приближался:
– Пускай себе другую блядь бесплатную найдет, кто будет лазить по гинекологическим креслам из-за его х…я. А я больше не буду! – орала она.
– Ну, как тебе твоя подружка, – ухмыляется Боб, – я же тебе говорил, что она еще покажет себя. Ирка – это редкая женщина!
Юстинов подошел ко мне и, моля, зашептал:
– Саш, я тебе сделаю что угодно, очень прошу, что угодно, только успокой Ирку, а то перед Ленкиными родителями неудобно. – Хотя дело не в них было.
То-то же, подумал я, понял, кто тут укротитель, а то строил из себя героя-любовника, командующего парадом блядей на Красной площади. (Эти бляди и без него скомандуются…) А вот Ирка – нет! Я взял Ирку и увел в ванну, там я ей отмыл одну ногу от крема, другую от грязи асфальта, и быстро успокоил, приведя в себя. Оделась она сама, Лена вежливо и тихо принесла ее одежду. Я отвернулся.
– Кисонька, не надо так делать. Будь умненькая.
– Хорошо, Санечка, – сказала она и поцеловала меня, – ты один понимаешь мою душу.
Что мучило ее, я не мог понять. И почему ей хотелось раздеваться, обнажаться, оголяться и выделяться? Но ее что-то мучило, тянуло, звало. Выворачивало наизнанку. А на нее никто не обращал внимания.
Мы вышли из ванны, она была совсем спокойная, как будто ничего не случилось. В комнате все продолжалось. Юстинов пил токайское, а Боб опохмелялся водкой после первого круга своего водочного захода. Он обычно три круга делал и дважды между ними опохмелялся.
Ирка тут же подсела к Юстинову и обняла его:
– Андрюшенька, прости меня.
Боб затрясся от смеха, и водка пролилась, он не мог остановиться и смеялся.
Но в этот раз Юстинов не послал ее куда подальше, а сказал:
– Ладно, Ир, успокоилась и прекрасно. Скажи спасибо Ланину, что он тебя увел и успокоил, а то бы ты у меня попрыгала, поплясала.
Опять из него попер герой.
Гуляли мы и пили до утра. После Яша взял такси и лично развозил всех по домам, платя таксисту три счетчика: за лишних двух человек в машине, пять утра, разные концы города и прочие экстрадела. Собирались еще на следующей вечер встретиться и допивать оставшееся. Я вышел из машины и попрощался, сказав слова благодарности. Боб с Ленкой уехали к Яше… встречаться сегодня. Встречать зарю утра.
Наконец наступило лето для меня. Для нас, учащихся, оно наступает не так, как для вас с июня, а только с июля, когда кончается сессия. И то, если она хорошо кончается.
Я окунулся в чтение, надо было наверстывать колоссально много. Мне предстояло прочитать, как минимум, тридцать пять литератур разных стран, времен и эпох. Моя феноменальная неначитанность (по сравнению с ними, живущими в столице и все знающими) пугала меня, и единственное, что радовало, что сейчас я осознаю и понимаю гораздо больше и читать буду только по своему, а не чьему-то желанию, не из-под палки, а это важно. Хотя предыдущий год я тоже много читал, но мне казалось мало. Вся эта гоп-компания любила, просто обожала умные разговоры на теплой лестнице: от неведомых мне каких-то звучных имен декадентов до прекрасных писателей XX века, его начала. Мне было стыдно: многих из них я не знал, не читал и не слышал никогда. Да и негде было. Я провинциальный мальчик. Мне просто было не до того в маленьком городке Кавказа, у меня были другие интересы. Хотя и книг там таких не было. Да там и другие ценности ценились: драка, удар, двор, улица. На того, кто читал, смотрели как на ненормального или до-ходняка. Я все же тайком от всех читал, но это было не много, попросту говоря – мало.
От всех этих разговоров мне становилось нехорошо. И я начал, летом. Я читал запоем, не переставая и не останавливаясь. Я читал книгу в день, книгу в два дня, до упада, до изнеможения (мне казалось, я их никогда не догоню, бравадствующих и легко судящих обо всем, обо всех), и чувствовал, как голова моя наполняется, тяжелеет, что-то узнает. С этого момента и навсегда чтение стало у меня каждодневной привычкой.
И в это же время у меня появилась другая привычка: если я в одной книге встречал упоминание о другой, другом романе или герое его, или, если хотя бы дважды слышал упоминание какой-то книги или автора, я моментально находил и прочитывал все, получалось как цепочка, как цепная реакция, безостановочная. Я читал и читал и не мог остановиться. Этому не было конца, чтение было нескончаемо. Я дорвался. И это было моим открытием, откровением, озарившим меня. Потом, по примеру нелюбимого Толстого, я даже стал составлять «Круг чтения». Или – для чтения, по разделам: «XIX век», «XX век», «Русская литература», «Французская литература», «Современная» и так далее. Для грядущих поколений, которые, может, захотят прочитать, что прочел я. Я посвятил этому года. Отбирая.
И что-то еще делал в это летнее интермеццо. А потом, в конце августа, уехал с одной девочкой на море. Но моя личная жизнь, думаю, вас не интересует абсолютно.
Потому ее и не буду описывать я.
БЛЯДСКИЕ ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Приехал я в сентябре, на две недели позже начала занятий. Пенис весь институт уже обегал, как говорили, в поисках меня. Начался третий год обучения. Нельзя сказать, что второй – был годом обучения, но так это называется официально «3-й год обучения».
