Оноре Бальзак - Кузина Бетта
— Бедные люди! — говорила Бетта своему кузену Юло. — Вы правы, что сочувствуете им. Они вполне этого заслуживают, они такие мужественные, такие добрые! Ну велик ли оклад помощника столоначальника? Всего тысяча экю. Ведь его едва хватает на жизнь, потому-то они и наделали долгов после смерти маршала Монкорне! Какое варварство со стороны правительства требовать, чтобы чиновник, у которого есть жена и дети, жил в Париже на жалованье в две тысячи четыреста франков!
Валери, казалось, питала к старой деве самые дружеские чувства, шагу не могла ступить, не посоветовавшись с ней, льстила ей, выслушивала с благоговейным видом все ее наставления и поэтому в короткое время стала для взбалмошной кузины Бетты дороже всех ее родственников.
С своей стороны барон, плененный скромностью, благовоспитанностью г-жи Марнеф, ее милым обращением, — качества, которыми его не баловали ни Женни Кадин, ни Жозефа, ни их приятельницы, — влюбился в нее в первый же месяц их знакомства со всей силой старческой страсти, страсти безрассудной и, однако ж, вполне понятной на первый взгляд. И в самом деле, тут не было места ни колкостям, ни кутежам, ни сумасшедшему мотовству, ни разврату, ни пренебрежению общественным мнением, ни той своевластной независимости, которая доставила ему столько огорчений в пору его связи с актрисой, а затем с оперной дивой. Он спасся, таким образом, от алчности куртизанок, ненасытной, как песок, жадно впитывающий воду.
Госпожа Марнеф, став приятельницей и поверенной барона, разыгрывала целую комедию, прежде чем принять от него самый пустячный подарок.
— Хорошая должность, награды, все, что вам угодно будет сделать для нас по службе! Но только не то, что может повредить доброму имени женщины, которую вы, по вашим словам, любите, — говорила Валери, — иначе я перестану вам верить... А я так хочу вам верить! — прибавляла она, возводя очи к небу наподобие святой Терезы.
И при всяком подарке нужно было сломить ее сопротивление, ее щепетильность. Бедный барон прибегал к всевозможным уловкам, чтобы преподнести ей какую-нибудь безделушку, кстати сказать, весьма дорогую, и радовался, что наконец-то он встретил добродетельную женщину, обрел воплощение своей мечты. В этом семействе, «таком простом», как говорил барон, он стал кумиром, как и в своей собственной семье. Марнеф был, по-видимому, бесконечно далек от мысли, что Юпитер из его министерства возымел намерение снизойти золотым дождем на его супругу, и держал себя покорным слугой своего именитого начальника.
Госпожа Марнеф, которой было тогда двадцать три года, наивная и боязливая мещаночка, цветок невинности с улицы Дуайене, несомненно, ничего не знала о развращенности и нравственном падении куртизанок, внушавших теперь ужасное отвращение барону, ибо он впервые вкусил всю прелесть неуступчивой добродетели, и робкая Валери дала ему возможность, как говорится в песне, медленно плыть к вожделенной цели.
Раз отношения между Гектором и Валери приняли такой оборот, не удивительно, что Гектор посвятил свою Валери в тайну предстоящего брака прославленного художника Стейнбока с Гортензией. Между поклонником, не имеющим никаких прав, и женщиной, которая не легко склоняется стать его любовницей, происходит нравственная и словесная борьба, где случайно оброненное слово выдает мысль; так рапира в руках разгоряченных фехтовальщиков напоминает о настоящем поединке на шпагах. Даже самый благоразумный человек поступает в таких случаях по примеру Тюренна. В ответ на неоднократные восклицания любящей Валери: «Не понимаю, как можно отдаться человеку, который не принадлежит тебе всецело!» — барон однажды намекнул, что после замужества Гортензии он получит полную свободу действий. Уже тысячу раз клялся он, что между ним и женой все кончено двадцать пять лет тому назад.
— Говорят, она красавица! — возражала г-жа Марнеф. — Я хочу убедиться в правоте ваших слов.
— И вы убедитесь, — говорил барон, обрадованный этим желанием, которым Валери связывала себя.
— Помилуйте, ведь вам придется быть при мне неотлучно! — отвечала Валери.
И тут Гектор принужден был поделиться своими планами относительно квартиры на улице Ванно, чтобы доказать Валери, как мечтает он отдать ей ту половину своей жизни, которая принадлежит законной жене, если считать, что день и ночь составляют две половины бытия цивилизованного человека. Барон говорил, что, как только Гортензия выйдет замуж, он приличным образом разойдется с женой. Оказавшись в одиночестве, баронесса будет проводить все свое время у дочери или у молодых Юло; он не сомневался в полной покорности Аделины.
— Тогда, мой ангел, настоящая моя жизнь, настоящая моя семья будет на улице Ванно.
— Боже, как вы распоряжаетесь мною!.. — говорила г-жа Марнеф. — Ну а мой муж?
— Этот ублюдок?
— О, в сравнении с вами, конечно, ублюдок!... — отвечала Валери, смеясь.
Как только г-жа Марнеф узнала романтическую историю молодого графа Стейнбока, она воспылала желанием увидеть его; может быть, ей вздумалось получить какую-нибудь вещицу его работы, пока они еще жили под одной кровлей. Любопытство ее так не понравилось барону, что Валери поклялась никогда и не глядеть на Венцеслава. Но, приняв в награду за отказ от своей фантазии старинный чайный сервиз хрупкого севрского фарфора, она не поступилась своим желанием, начертав его в своем сердце, как в памятной книжке. И вот однажды Валери пригласила дорогую кузину Бетту на чашку кофе; и когда им подали это кофе к ней в спальню, она навела старую деву на разговор о ее друге, желая узнать, можно ли будет ей увидеться с Венцеславом, не боясь неприятностей.
— Душенька, — сказала она (между ними было принято называть друг друга «душенькой»), — отчего вы до сих пор не представили мне вашего друга?.. Неужели вам неизвестно, что он в короткое время стал знаменитостью?
— Он!.. Знаменитостью?
— Но ведь все только и говорят о нем!
— Что за притча! — воскликнула Лизбета.
— Ему заказали статую моего отца, и я могла бы быть полезна для успеха его работы. Ведь госпожа Монкорне не может, как могу я, предоставить художнику дивную миниатюру Сэна, выполненную в тысяча восемьсот девятом году, незадолго до Ваграмской кампании, и подаренную маршалом моей матери... Короче говоря, портрет Монкорне в расцвете молодости и красоты...
Сэн и Огюстен славились как художники-миниатюристы во времена Империи.
— Ему заказали, говорите вы, душенька, сделать статую?.. — переспросила Лизбета.
— Вышиною в девять футов! Военное министерство дало ему заказ. Да что же это? Вы с неба свалились, что ли? Мне приходится сообщать вам такие новости! Правительство отводит графу Стейнбоку мастерскую и квартиру в Гро-Кайу, при складах мрамора. Вашего поляка, может статься, назначат там заведующим... Место с окладом в две тысячи франков... Чистая находка!
— Откуда вы все это знаете, когда я ничего не знаю? — сказала наконец Лизбета, выходя из оцепенения.
— Послушайте, дорогая кузиночка, — ласково сказала г-жа Марнеф, — способны ли вы на преданную, нерушимую, верную дружбу? Согласны ли вы быть моей сестрой? Согласны ли дать клятву, что между нами не будет никаких тайн? Согласны ли быть моим соглядатаем, как я буду вашим? А главное, поклянетесь ли вы ни словом не обмолвиться ни моему мужу, ни господину Юло о том, что я вам рассказала, и никогда ничем меня не выдать?..
Госпожа Марнеф вдруг вышла из роли пикадора — кузина Бетта испугала ее. Физиономия лотарингской крестьянки поистине стала страшной. Ее черные, пронзительные глаза уставились на Валери точно глаза тигра. Лицо ее напоминало образы древних прорицательниц, какими они рисуются нам; она дрожала всем телом и крепко стискивала зубы, чтобы они не стучали. Засунув крючковатые пальцы под чепец, она схватила себя за волосы и сжала их в кулак, чтобы поддержать голову, ставшую тяжелой; она вся пылала. Дым пожара, пожиравшего ее, казалось, проступал сквозь морщины на ее лице, точно сквозь трещины в земле при извержении вулкана. Зрелище было устрашающее.
— Ну, что же вы остановились? — сказала она глухим голосом. — Я буду для вас тем, чем была для него. О, ради него я отдала бы всю свою кровь!
— Вы, стало быть, любите его?
— Как своего сына!
— А если так, — облегченно вздохнув, продолжала г-жа Марнеф, — раз вы любите его только как сына, то скоро вы будете довольны. Ведь вы желаете ему счастья?
Лизбета, глядя на Валери безумными глазами, в ответ только кивнула головой.
— Он через месяц женится на вашей молоденькой родственнице.
— На Гортензии? — вскричала старая дева и, вскочив, хлопнула себя по лбу.
— Что с вами? Вы, стало быть, все-таки влюблены в этого молодого человека? — спросила г-жа Марнеф.
— Душенька, мы с вами связаны теперь до конца жизни, — сказала мадмуазель Фишер. — Да, да! Ваши привязанности, если они у вас есть, будут для меня священны. Да что там, даже пороки ваши станут для меня добродетелью, потому что мне они пригодятся, ваши пороки!
