Исаак Башевис-Зингер - Шоша
В Польше три миллиона евреев, уговаривал я себя, и как-то же они устраиваются, чтобы жить и не умереть с голоду. Я ничего не скрывал от Баси. Она знала о моих неприятностях. Я обещал жениться на ее дочери, но назначить срок свадьбы мы не могли. Никто не стал бы посылать за мной судебного исполнителя, если бы вдруг мне вздумалось исчезнуть. А между тем Гитлер занимал одну территорию за другой, союзники не оказывали сопротивления, и у польских евреев не оставалось никакой надежды. Но бежать, бросив людей, которые мне дороги, — так поступить я не мог.
Варшавские еврейские газеты уже сообщили, что пьеса, которую собирался ставить американский миллионер Сэм Дрейман, снята с постановки. Сезон в европейских театрах начинается на Суккот, и новую пьесу было поздно искать. В газетах упоминалось также, что Сэм Дрейман заключил новый договор с каким-то драматургом из Америки. Некий журналист напечатал в отделе юмора, что "Людомирская девица " провалилась потому, что у этой пьесы есть собственный дибук. Все эти заметки о моем провале читал Шоше и Басе Лейзер-часовщик.
Весь август в Варшаве стояла невыносимая жара. Когда я был ребенком, никто на Крохмальной улице не брал никаких отпусков и не уезжал на лето в деревню. Только богачи могли себе такое позволить. Но времена изменились. Рабочим теперь давали отпуск, и они уезжали в Миджечин, Фаленицу, а то и в горы, в Закопане. Рабочие профсоюзы имели свои летние лагеря даже на Балтийском побережье, в Карвии, — в "польском коридоре", который разделял Западную Германию и Восточную и который Гитлер поклялся вернуть Германии. Я слыхал, что Файтельзон уже целый месяц живет в Юзефове, у Геймла и Селии. Когда я как-то раз позвонил на Лешно, Текла сказала, что часто звонит Селия, и спросила, почему меня нет так долго. Она попросила оставить мой телефон и адрес, чтобы можно было меня найти, если будет необходимо тем, кто меня спрашивает. Но я ответил, что очень занят работой и не хочу, чтобы мне мешали. Даже Текла знала о моем провале, — она узнала это от Владека, а Владек — из польской еврейской газеты "Наш Пршегленд"1.
Днем я редко выходил из дому — из квартиры на Крохмальной улице. Вернулась моя прежняя застенчивость со всеми ее сложностями и неврозами. Кое-кто из жильцов нашего дома знал меня. От Лейзера они узнали о моей любви к Шоше. Они тоже читали или хотя бы слыхали о будущей пьесе. Когда мы с Шошей проходили по двору, девушки глазели на нас из окон. Я стеснялся их, воображая, что они смеются надо мной. Я даже старался днем не выходить из дому. На ботинках сносились каблуки, но мне нечем было заплатить за починку. Шляпа моя выцвела, на ней появились пятна. Я надевал чистую рубашку, а уже через несколько часов она становилась грязной и мокрой от пота. Волосы поредели, я начинал лысеть. Я вытирал лоб платком, и на платке оставались рыжие волосы. Всякие мелкие домашние неприятности преследовали меня. Если Бася подавала стакан чаю, он падал у меня из рук. После бритья обязательно оставались порезы. Я постоянно терял то ручку, то тетрадь. Деньги вываливались из карманов. Начал шататься коренной зуб, но заставить себя пойти к дантисту я не мог. Да и зачем лечить зуб, если дни мои сочтены?
Я взял сюда несколько книг, в которых всегда находил утешение во время кризисов, а со мной это бывало часто. Но сейчас и они не спасали. «Субстанция» Спинозы — на что она? У нее нет воли, нет сострадания, нет чувства справедливости. Спиноза — пленник собственных догм. "Слепая воля" Шопенгауэра казалась еще более слепой, чем когда-либо. И уж конечно нечего было надеяться на гегелевский "Дух времени" или «Заратустру» Фридриха Ницше. Книга Райо "Тренировка воли" была адресована главным образом студентам, чьи богатые родители платят за их образование. Пациенты Куэ и Бодуэна имели дом, профессию, достаток, счет в банке. Я же целыми днями сидел на краю железной койки, обливаясь потом. Шоша садилась рядом на маленькую табуреточку и болтала со мной или сама с собой. Случалось, она разговаривала с Ипе. Бася часто уходила из дому. Шоша спрашивала: "Мамеле, ты куда?" — "Куда глаза глядят", — отвечала Бася.
Наконец я осознал то, что было ясно всем: что провалился я по своей вине. Вместо того чтобы работать, я ежедневно тратил время с Шошей. Бетти не уставала повторять, что работа над пьесой — это главное, а сама постоянно уволакивала меня то в музей, то в кафе, то на дальнюю прогулку, срывая все мои планы. Она таскала меня на глупые голливудские фильмы, на которых нечему было научиться. Вместо этого нам с ней следовало смотреть серьезные спектакли, чтобы понять, как строится драма. Я торчал часами в Писательском клубе, убивая время на разговоры о еврейской литературе, играл там в шахматы, рассказывал анекдоты. Я растрачивал время в разговорах с Теклой, выслушивая ее жалобы на хозяйку, ее рассказы о деревне, откуда она родом, о злой мачехе, о Болеке, ее женихе, который уехал на работу во Францию, на каменноугольные копи. Наши разговоры кончались тем, что мы вместе ложились в постель. Как во сне жил я все эти месяцы. Моя лень, мои любовные похождения, мои пустые фантазии держали меня в состоянии какого-то беспамятства. Я как будто слышал, как моя мать говорит мне: "Никто не может причинить человеку столько зла, сколько он сам".
— Ареле, о чем ты думаешь? — спрашивала Шоша.
— Ни о чем, Шошеле. С тех пор, как у меня есть ты, в моей жизни есть хоть какой-то смысл.
— Ты не оставишь меня одну?
— Нет, Шошеле. Я буду с тобой так долго, как мне суждено жить на свете.
2Этой ночью я лежал без сна несколько часов. Из-за жары я то и дело пил из-под крана, а потом хотелось мочиться. Бася ставила под кровать горшок, но он был уже полон. Я поднялся, постоял нагишом у маленького окошка своей каморки (всего четыре переплета!), пытаясь поймать хотя бы дуновение ветерка. Были видны звезды. Они медленно перемещались от одной крыши к другой. Чего ожидать здесь, на Земле, где существуют нацисты, кроме голодной смерти и концентрационных лагерей? Но, быть может, луч надежды исходит от этих небесных тел? Конечно, я читал популярные книги по астрономии и знал, что звезды состоят из тех же элементов, что Земля и Солнце. Если на других планетах и есть жизнь, она должна быть похожа на нашу: борьба за кусок хлеба, за тихое место, где можно приклонить голову. Меня охватил гнев против Творца, против Бога, против природы — или как там называется эта чепуха. Единственный способ покончить с вселенским насилием — это покончить с жизнью, даже если придется взять с собой Шошу. У животных и насекомых такого выбора нет.
Но как это осуществить? Выбросившись из окна своей комнаты на Лешно, рискую остаться в живых, но со сломанной спиной. Может, достать крысиного яду и медленно сжечь свои внутренности? Или повеситься? Чтобы те, кто любит меня, устраивали мне похороны? После долгих раздумий я решил, что самое лучшее — это утопиться где-нибудь в укромном месте, где достаточно глубоко. Там я никого не обеспокою и даже помогу рыбкам с пропитанием. Но на Висле слишком мелко. Газеты постоянно сообщают о пароходах, севших на мель. Единственный способ — поехать в Гданьск или Гдыню и сесть там на морской корабль. Туристические агентства постоянно дают объявления о прогулочных рейсах в Данию, для которых не нужно ни визы, ни заграничного паспорта. Достаточно предъявить польский паспорт. И цена умеренная. Плохо лишь то, что у меня нет и такого документа. Из-за моих переездов с одной квартиры на другую, с перетаскиванием книг и рукописей, я уже потерял военный билет, свидетельство о рождении и все другие доказательства моего гражданства. Я мог бы поехать в местечко, где родился, а потом представить в муниципалитет свидетельство о дне моего рождения или о дне обрезания. Но архивы сгорели во время немецких бомбежек в 1915 году. Оставалось только расхохотаться: чтобы покончить с собой, надо преодолеть множество препятствий.
Заснуть удалось лишь под утро. Когда я открыл глаза, возле меня стояла Шоша и трясла за плечо. С изумлением смотрел я на нее: не сразу даже вспомнил, где я и кто будит меня. "Ареле, — сказала Шоша, — к тебе пришла молодая дама. Актриса из Америки".
Тотчас же в комнату заглянула Бася. Я попросил их с Шошей выйти и прикрыть дверь. Впопыхах натянул на себя исподнее, брюки, рубашку, пиджак. И вдруг мне пришло в голову, что я потерял ту сотню долларов, что лежала в левом кармане брюк. А ведь мне нужны деньги, чтобы оплатить проезд на поезде, купить билет на пароход. Я вывернул все карманы, суетясь, как человек, который собирается жить, а не умирать. Слава Богу, деньги нашлись в кармане пиджака. Рубашка была измята, на воротничке пятно, на правом рукаве не было запонки. Я прокричал через закрытую дверь: "Бетти, погодите! Я сейчас!" Сквозь распахнутое окно уже вовсю палило солнце. Со двора послышалось: "Бублики! Горячие пышки! Сливы, сочные сливы!" Бродячий скрипач уже затянул свою заунывную мелодию. Спутница его била в бубен, собирая милостыню. Я провел рукой по щеке. Хотя волосы мои и поредели, борода продолжала расти с дикой силой, а щетина была колючей и жесткой. Расстроенный и мрачный, я открыл дверь и увидал Бетти, посвежевшую, в соломенной шляпке с зеленой лентой, в платье, которого я до сих пор не видал на ней, и в белых туфельках с открытыми пальцами — это было ново. Я принялся извиняться за свой вид.
