Исаак Зингер - Враги. История любви
2
Тамара лежала в своей кровати, а Герман — на раскладушке, которую принесли для него в бунгало, но спать они не могли. Герман на мгновенье задремал, но снова проснулся, как будто что-то толкнуло его. Раскладушка заскрипела под ним.
"Ты не спишь?", — сказала Тамара.
"О, как-нибудь да засну".
"У меня есть несколько таблеток снотворного. Если хочешь, я дам тебе одну. Я принимаю их, но все равно не сплю. А если засыпаю, то это не сон, а погружение в пустоту. Я принесу тебе таблетку".
"Нет, Тамара. Обойдусь без нее".
"Зачем тебе ворочаться всю ночь?"
"Если бы я лежал с тобой, я бы заснул".
Мгновенье Тамара ничего не говорила.
"Какой в этом смысл. У тебя есть жена. Я труп, Герман, а с трупам не спят".
"А я что?"
"Я думала, Ядвиге ты по крайней мере верен"
"Я же рассказал тебе всю историю".
"Да, рассказал. Когда раньше мне кто-нибудь что-нибудь рассказывал, я точно знала, о чем он говорит. Теперь я слышу слова, но они не доходят до меня. Они скатываются с меня, как капли воды по смазанной маслом коже. Если тебе неудобно в твоей кровати, приходи в мою".
"Да".
В темноте Герман встал с раскладушки. Он забрался под одеяло и почувствовал тепло Тамариного тела и что-то еще, что он забыл годы разлуки, что-то материнское и одновременно очень чужое.
Тамара неподвижно лежала на спине. Герман лежал на боку, лицом к ней. Он не касался ее, но чувствовал полноту ее грудей. Он лежал тихо, смущенный, как жених в первую брачную ночь. Годы разделили их основательно, как разрез. Одеяло было заправлено под матрас, и Герман хотел было попросить Тамару вытащить его, но медлил.
Тамара оказала: "Сколько мы так лежим? Мне кажется, будто прошло сто лет".
"Сейчас еще нет десяти".
"Правда? А для меня это целая вечность. Только Бог может вместить так много в такое короткое время".
"Я думал, ты не веришь в Бога".
"После того, что случилось с детьми, я перестала верить. Где я была на Йом-Кипур в 1940 году? Я была в России. В Минске. Я шила на фабрике мешки для картофеля и кое-как зарабатывала на хлебную пайку. Я жила на окраине с неевреями. Я решила, что не буду поститься
на Йом-Кипур. Какой смысл имело там поститься? А еще было глупо показывать соседям, что веришь. Но когда наступил вечер и я услышала, что евреи читают где-то "Кол Нидре",я не смогла есть".
"Ты говорила, что маленький Давид и Иошевед приходят к тебе".
Герман тут же пожалел о своих словах. Тамара не пошевельнулась, но даже кровать начала стонать, как будто потрясенная его словами. Тамара подождала, пока прекратится кряхтение, и сказала:
"Ты мне не поверишь. Я лучше не буду рассказывать".
"Нет, я верю тебе. Те, что во всем сомневаются, тоже способны верить".
"Даже если бы я хотела, я не смогла бы рассказать тебе. Себе я могу объяснить это только одним способам — я сошла с ума. Но душевная болезнь тоже должна иметь причину".
"Когда они приходят? Во снах?"
"Я не знаю. Я говорила тебе, я не сплю, а погружаюсь в бездну. Я падаю и падаю и никогда не достигаю дна. Я зависаю и парю. Это только один пример. Я переживаю столько всяких вещей, что не могу ни вспомнить, ни рассказать о них. Днем я живу вполне неплохо, но мои ночи полны кошмаров. Наверное, мне надо сходить к психиатру, но как он поможет мне? Единственное, что он может сделать — это дать всем этим вещам латинские названия. Если я иду к врачу, то только за одним: чтобы он прописал мне снотворное. Дети — да, они приходят. Иногда они со мной де утра"
"Что они говорят?"
"О, они говорят всю ночь, но когда я просыпаюсь, я ничего не могу вспомнить. А если я и запоминаю несколько слов, то тут же забываю их. Но ощущение остается — ощущение, что они где-то существуют и ищут со мной контакта. Иногда я иду с ними или лечу с ними — я точно не знаю, что это. Еще я слышу музыку, но это музыка без звуков. Мы доходим до границы, и дальше я не могу — идти с ними. Они отрываются от меня и летят на другую сторону. Я не могу вспомнить, что это — гора, какой-то барьер. Иногда я думаю, что вижу лестницы, и кто-то идет им навстречу — святой или дух. Все что я говорю, Герман, все это неправда, потому что нет слов, чтобы описать это. Конечно, если я сошла с ума, все это — часть моего безумия".
"Ты не сумасшедшая, Тамара".
"Ну что же, приятно слышать. Но разве кто-нибудь правда знает, что такое сумасшествие? Уж коли ты тут, почему ты не подвинешься немножко поближе? Вот так, хорошо. Я годами была уверена в том, что тебя нет в живых, а для мертвых другой счет. Когда я узнала, что ты жив, было поздно менять внутреннюю установку".
"Дети никогда не говорят обо мне?"
"Я думаю, говорят, но я не уверена".
На мгновенье тишина стала всеобъемлющей. Даже кузнечики стихли. Потом Герман услышал шум воды; казалось, это плещет ручей; или это была водопроводная труба? В животе забурчало, но он не знал, у него это или у Тамары? Он чувствовал зуд, и ему хотелось расцарапать кожу, но он взял себя в руки. Он ни о чем не думал, но в его мозгу сам собой шел какой-то мыслительный процесс. Внезапно он сказал: "Тамара, я хочу тебя о чем-то спросить. Даже произнося это, он не знал, о чем будет спрашивать.
"Что?"
"Почему ты осталась одна?"
Тамара не ответила. Он решил, что она, наверное, задремала, но тут она заговорила — отчетливо и ясно."Я же тебе уже говорила, что не рассматриваю любовь как спорт".
"Что это значит?"
"Я не могу иметь что-то с мужчиной, которого не люблю. Все очень просто".
"Значит ли это, что ты все еще любишь меня?"
"Я этого не сказала".
"За все эти годы у тебя не было ни одного мужчины?" Герман спросил это с дрожью в голосе и тут же устыдился своих слов и волненья, которое они в нем вызвали.
"Предположим, у меня кто-то был — ты сейчас выпрыгнешь из кровати и помчишься назад в Нью-Йорк?"
"Нет, Тамара, мне и в голову не придет осуждать тебя. Ты можешь быть со мной совершенно откровенна".
"А потом ты обольешь меня такими прекрасными словами!"
"Нет. Ты же не знала, что я жив, как я могу чего-нибудь требовать? Самые верные жены выходят замуж, когда умирают их мужья".
"Да, тут ты прав".
"Итак, твой ответ?"
"Почему ты так дрожишь? Ты ни капельки не изменился".
"Отвечай мне!"
"Да, у меня кто-то был".
Тамара говорила почти рассерженно. Она повернулась на бок, лицом к нему, и была теперь совсем близко. Он видел, как в темноте блестят его глаза. Поворачиваясь, она коснулась его колена.
"Когда?"
"В России. Там это все было".
"Кто это был?"
"Мужчина, не женщина".
В Тамарином ответе таился подавленный смех, смешанный с раздражением. Горло Германа сжалось: "Один? Много?"
Тамара нетерпеливо вздохнула. "Тебе ни к чему знать все подробности".
"Уж если ты рассказала мне так много, то могла бы рассказать и все до конца".
"Тогда — много".
"Сколько?"
"Правда, Герман, это ни к чему".
"Скажи мне, сколько!"
Стало тихо. Казалось, Тамара считает про себя. Германа охватили грусть и сладострастие, и он подивился капризам тела. Одна часть его души горевала о чем-то невозвратимо-потерянном: это предательстве, вне зависимости от того, насколько незначительным оно было по сравнению с общей порочностью мира — замарывало его пятном позора. Другая часть его души жаждала обрушиться в эту измену, вываляться в этом унижении. Он услышал Тамарин голос: "Три".
"Три мужчины?"
"Я не знала, что ты жив. Ты был так жесток со мной. Все эти годы ты мучил меня. Я знала, что если ты жив, то все будет также, как раньше. И ты действительно женился на служанке твоей матери".
"Ты знаешь, почему".
"У меня тоже были мои "почему".
"Значит, ты шлюха!"
Из Тамары вырвалось нечто, похожее на смех. "Я этого не говорила!"
И она обняла его.
3
Герман погрузился в глубокий сон, но кто-то будил его. В темноте он открыл глаза и не мог понять, кто это: Ядвига? Маша? "Или я сбежал с еще одной женщиной?", — спросил он себя. Но его смятение длилось всего несколько секунд. Конечно, это была Тамара.
"Что такое?", — спросил он.
"Я хочу, чтобы ты звал правду". Тамара говорила дрожащим голосом женщины, которая с трудом сдерживает слезы.
"Какую правду?"
"Такую, что у меня никого не было — ни трех мужчин, ни одного, ни даже половины. Ни один мужчина не дотронулся до меня даже мизинцем. Как перед Богом — это правда".
Тамара села, и в темноте он почувствовал ее волю и решимость не дать ему заснуть, пока он ее не выслушает.
"Ты лжешь", — сказал он.
"Я не лгу. Я сказала тебе правду сразу, как только ты спросил меня. Но ты был разочарован. Что-то у тебя не в порядке. Ты извращенец?"
"Я не извращенец".
"Мне очень жаль, Герман, но я чиста, как в тот день, когда ты женился на мне. Я говорю, мне жаль, потому что если бы я знала, что ты будешь чувствовать себя таким обманутым, я бы, наверное, попробовала угодить тебе. В мужчинах. которые хотели меня, недостатка не было".
