Эрнст Гофман - Серапионовы братья
На следующее утро Аннхен, гоняясь по двору за петухом, который наделал непозволительные бесчинства в курятнике, вдруг услышала голос господина Дапсуля, зовущий ее через разговорную трубу. Голос этот звучал чем-то до того диким и отчаянным, что Анхен с испугом воскликнула:
– О чем это вы так воете, папаша? Вы перепугали всех моих кур.
– Анна! – крикнул в ответ господин Дапсуль. – Дитя мое! Приди скорее сюда!
Анхен очень изумилась этим словам, зная хорошо, что папаша ни разу до сих пор не удостаивал позволения посетить свой кабинет. Потому понятно, что она даже с некоторым трепетом отворила дверь, вбежала по лестнице и вошла в единственную, находившуюся на вершине башни комнату.
Господин Дапсуль сидел на каком-то странного вида кресле, окруженный разными диковинными инструментами и запыленными книгами. Перед ним стояла конторка с бумагами, на которых были начерчены линии, перекрещивавшиеся в разных направлениях. На голове Дапсуля была надета высокая, остроконечная шапка, на плечах широкая серая хламида, к подбородку привязана огромная седая борода, что все вместе придавало ему вид настоящего чернокнижника. Аннхен сначала совсем было не узнала Дапсуля в этом маскарадном костюме и боязливо огляделась, думая, он ли это, но наконец, увидя в чем дело, и убедясь, что человек с бородой был действительно ее любезный папочка, она громко рассмеялась и спросила, неужели настали святки, что папаша вздумал сдаться таким чучелом.
Дапсуль, не отвечая на вопрос Аннхен, взял в руку маленький кусок железа, прикоснулся им в голове Аннхен и провел затем по ее руке, начиная от плеча и кончая мизинцем, на котором был надет перстень. Затем велел он ей сесть в свое кресло и поставить палец на исчерченную бумагу таким образом, чтобы топаз перстня пришелся как раз на место схода всех линий. Едва Аннхен успела это исполнить, как вдруг какие-то желтоватые лучи сверкнули из топаза и распространились по всему листу. В то же время Аннхен показалось, что маленькие, выгравированные на ободке перстня фигурки, быстро ожив, спрыгнули на бумагу и стали весело по ней бегать и резвиться. Дапсуль, не отводя от листа глаз, схватил металлическую, отполированную дощечку, и, держа ее обеими руками, хотел медленно опустить плашмя на лист, но, к несчастью, потерял равновесие, стоя на скользком каменном полу, и растянулся во всю длину своего роста. Дощечка, которую он инстинктивно выпустил из рук, повалилась также, гремя и звеня.
Аннхен, ахнув, вдруг вскочила, точно пробудясь от какого-то сна. Господин Дапсуль, с трудом поднявшись на ноги, привел в порядок свою фальшивую бороду, сел напротив Аннхен на груду старых фолиантов и спросил ее торжественным голосом:
– Дочь моя! Скажи мне, что ты чувствовала и о чем думала? Какое откровение сделал тебе твой дух, когда ты взглянула просветленными очами в свое сердце?
– Ах! – ответила Аннхен. – Мне было так хорошо, что я до сих пор не могу опомниться. Я все думала о моем Амандусе фон Небельштерне. Мне казалось, что я вижу его и нахожу еще лучше, чем он был прежде. Он сидел и с особенным удовольствием курил трубку виргинского табака, который я ему послала. Потом мне вдруг ужасно захотелось поесть молодой моркови с колбасой, и не успела я вымолвить это желание, как готовое блюдо очутилось перед моим носом. К несчастью, в эту минуту я проснулась.
– Амандус фон Небельштерн!… Виргинский табак!… морковь!… колбаса!… – так глубокомысленно рассуждал сам с собою господин Дапсуль фон Цабельтау и затем, видя, что Аннхен хотела уйти, сделал ей знак остаться.
– Счастлива ты, глупенькая девочка, – начал он своим плаксивым более чем когда-нибудь голосом, – счастлива ты, что не посвящена в тайны науки и не чувствуешь опасности, которая окружает тебя со всех сторон. Астральная наука священной кабалы тебе незнакома, и потому ты никогда не будешь в состоянии разделить наслаждения мудрых, которые, занявшись своей наукой, забывают есть и пить, утоляя голод и жажду только для поддержания жизни! Ты никогда не достигнешь той ступени, на которой находиться твой отец, несмотря на то, что и у него иногда заходит на этой высоте ум за разум, и он сам должен сознаться, что почти не знает, до чего дошел и чего ищет! Пища, питье и все остальные человеческие нужды – для него не более как злая необходимость!… Знай же, моя глупая и счастливая своим глупым неведением дочь, что земля, воздух, вода и огонь наполнены существами более высшими, но и более ограниченными, чем человек. Я не стану тебе объяснять сущности гномов, сильфид, ундин и саламандр, потому что ты этого с твоим умом не поймешь. Для того же, чтобы дать тебе уразуметь опасность, которая тебя ожидает, достаточно сказать, что духи эти постоянно жаждут соединения с человеком; а зная, что люди всегда боятся такого знакомства, они употребляют всевозможные хитрости, чтобы достичь своей цели и сгубить избранного ими человека. Хитрый дух садится то в цветок, то в светлые воды, то в пламя свечки, то в какую-нибудь блестящую вещицу и терпеливо ждет случая добиться своего. Иногда, впрочем, такое сочетание духа с человеком проходит и без дурных последствий для последнего. Так, например, князь Мирандола рассказывает, что однажды два священника прожили сорок лет в счастливейшем супружестве с одним подобным духом женского пола. Бывали даже случаи, что от подобного союза духа с человеком рождались великие люди. Так, Зороастр был сыном Саламандра Оромазиса. Аполлоний, мудрый Мерлин, храбрый граф фон Клеве и великий маг Бензира – были также счастливыми плодами таких союзов. Даже прекрасная Мелюзина была, по уверению Парацельса, простой сильфидой. Но, несмотря на все это, союз с духом представляет всегда большую опасность уже одним тем, что духи, связавшись с человеком, отнимут у него весь разум и, сверх того, жестоко мстят ему за каждое малейшее оскорбление. Раз случилось, что один философ, живший в связи с сильфидой, позволил себе в кружке друзей с жаром распространиться о красоте одной знакомой ему женщины. Едва успел он это сказать, как вдруг в воздухе, перед глазами всех, сверкнула точеная, белоснежная ножка сильфиды, как бы в доказательство, что никто не может спорить по красоте форм с нею, а бедный философ тут же упал и умер на месте. Но к чему говорить мне о других, когда я сам могу служить печальным примером! Вот уже около двенадцати лет, как меня любит одна сильфида, как я ни стараюсь запугать ее и прогнать, так что я чувствую, что еще слишком сильно связан с земным и не углубился в тайны науки до такой степени, чтобы с успехом исполнить мое желание. Мысль эта терзает и мучит меня постоянно! Каждое утро я нарочно не завтракаю, чтобы умертвить свою плоть, но за обедом – увы! – моя добрая Аннхен – ты знаешь, как я обжираюсь.
Последние слова господин Дапсуль проговорил почти каким-то завывающим голосом с потоком горьких слез, обильно струившихся по его худощавым щекам. Затем, успокоясь немного, он продолжал:
– Я стараюсь задобрить моего духа добропорядочным, любезным поведением. Так, например, никогда не позволю я себе выкурить трубки табаку без некоторых кабалистических предосторожностей. Я не знаю, какие сорта табаку ему нравятся и боюсь осквернить воздух неподходящим ему дымом. Потому очень дурно делают те, которые курят без разбору и кнастер, и саксонский табак, и корешки, не понимая, что могут озлобить этим против себя своего духа. С такой же осмотрительностью делаю я решительно все: срезываю ли палку, срываю ли цветок, ем яблоки или высекаю огонь. Мысль обидеть при этом какого-нибудь духа преследует меня постоянно. И при всем том – видишь ты эту разбитую ореховую скорлупу? Падая, я поскользнулся именно о нее и испортил весь опыт, который должен был открыть мне тайну перстня. Я решительно не помню, чтобы я когда-нибудь щелкал орехи в этой, посвященной науке комнате (ты знаешь, что я даже всегда завтракаю на лестнице), и потому остаюсь уверенным, что скорлупу эту нарочно подбросил какой-нибудь маленький гном, чтобы помешать мне в моих опытах. Духи стихий очень любят науки, в особенности же те, которые непросвещенный народ – если не по глупости, то потому, что они превосходят его понятие, – зовет опасными. Так духи всегда вертятся около нас во время магнетических опытов. Особенно любят в этом случае проказить гномы, и часто бывает, что неопытный, не успевший отрешиться от всего земного магнетизер, думая в экстазе своих занятий обнять небесную сильфиду, вдруг видит, что хитрый гном подсунул ему под руку просто какую-нибудь толстую крестьянскую девку. Когда я наступил сегодня на голову маленького, сидевшего в скорлупе гнома, плутишка рассердился и повалил меня на пол. Но, кроме того, у него была, как я подозреваю, другая причина, чтобы помешать моему опыту с перстнем… Анна! О дочь моя Анна! Я имею все данные предполагать, что тебя полюбил гном, который, судя по свойствам перстня, должен принадлежать к очень образованному и знатному роду этих существ. Но я ломаю голову при мысли, как ты, моя глупенькая девочка, сумеешь при твоей неопытности вести дело с подобным стихийным духом! Если бы ты прочла Кассиодора Ремуса, то узнала бы, что знаменитая Магдалена де ла Круа, аббатисса одного из монастырей Кордовы в Испании, тридцать лет прожила в счастливом браке с гномом и что точно то же было с молодой Гертрудой, монахиней Назаретского монастыря близ Кельна, которую подарил своей благосклонностью сильф. Но подумай, о моя Аннхен, во сколько раз обе эти женщины превосходили тебя и умом, и образованием! Ведь ты, вместо чтения умных книг, только гоняешь гусей да уток – животных самых неприятных для людей, занимающихся кабалой! Вместо того, чтобы наблюдать течение небесных светил, – ты копаешься в земле, а о составлении гороскопов будущего я уже не говорю! Ты вечно занята выбиванием масла или заготовкой кореньев на зиму, словом, погружена в одни низкие, материальные расчеты, хотя я и сознаюсь, что пользуюсь плодами твоих забот сам. Суди сама, можешь ли ты понравиться утонченно развитому стихийному духу? Тобой, правда, цветет и преуспевает Дапсульгейм, но ты никогда не будешь в состоянии отрешиться от грубых, земных занятий. И все-таки, ты созналась сама, надев перстень на палец, ты почувствовала вместе с болью какое-то удовольствие. Я, заботясь о тебе, хотел разрушить кабалистическую силу перстня и освободить тебя от овладевшего тобой маленького гнома, но попытка моя не удалась вследствие вмешательства маленького духа в ореховой скорлупе. Тем не менее мне все-таки хочется победить твоего гнома во что бы то ни стало! Ты моя дочь и прижита мной не с какой-нибудь сильфидой или саламандрой, а с простой честной женщиной из хорошей семьи. Мать твою все соседи в шутку звали «козьей невестой», за то, что она, по своей идиллической натуре, проводила целые дни на лугу, занятая своим маленьким стадом, где я, старый дурак, в нее и влюбился! Но ты все-таки моя дочь, моя кровь, и я спасу тебя непременно от злобного гнома с помощью этого магического напильника.
