Михайло Старицкий - Богдан Хмельницкий
Тетеря побагровел от восторга.
— На неверу, на турка! — поднял он высоко шапку.
— Нет, не турка! — завопил, потрясая кулаками, Кривонос. — Что, братцы, турок? Нам от него мало обиды; сидит себе за морем да чихирь пьет... А вот свои собаки хуже невер, вот как этот иуда — Ярема!.. Что он там творит, так чуб догоры лезет!.. Вот этого волка заструнчить — святое дело! Да и поживиться-то будет чем.
— На Ярему! На ляхов! — завопили неистово Морозенко и Чарнота.
Многие отозвались сочувственно на этот крик. Но в другом конце крикнули:
— На бусурман! На неверу!
Значительная часть публики поддержала и этих.
Тетеря, испугавшись, чтоб не выскользнуло из его рук главенство, попробовал оттянуть решение этого вопроса до более удобной минуты.
— Панове! Товарищи! Братья! — закричал он, натуживаясь до хрипоты, и замахал руками, желая осадить поднявшийся шум. — Куда идти — мы решим потом, — напрягал он голос и багровел от натуги, — довольно и того, что решили: в поход! А перед походом ведь нужно выпить... Так вот и выпьем за счастье. Я угощаю всех!
— Вот дело так дело! Ловко! Голова! — загалдели все единодушно и начали швырять шапки вверх.
— Гей, Настя, — обратился Тетеря к стоявшей тут же и все еще дрожавшей от страха шинкарке, — тащи сюда и оковитой, и меду, и пива, чтобы по горло было! За все я плачу!
— Ох, расходился, сокол мой ясный! — обрадовалась она наконец такому счастливому исходу. — Только чтоб уже без свары.
— Не будет больше, не бойся... Сабля помирила. А вот если взойдет моя звезда, — обнял он ее и наклонился к самому уху, — так тогда вспомнит гетман Тетеря Настю Боровую.
— О? Дай тебе боже! — поцеловала его звонко Настя.
— Тс! — зажал он ей рот. — Тащи-ка все, что есть у тебя.
Но повторять приказание было не нужно: дивчата уже
по первому слову Тетери начали сносить сюда все хмельное и все съестное. Началось великое, широкое пированье. Зазвенели ковши, полилась рекой оковитая, потекли черною смолой меды, запенилось пиво... Зарумянились лица, развязались языки, и потянулись к объятиям руки. Поднялся шум, гам, перемешанный с выкриками, возгласами, пересыпанный хохотом... Осушались ковши за успех предприятия, за веру, за благочестие, на погибель врагов, и за разумную голову — за Тетерю, а в некоторых кучках кричали даже:
— За нового кошевого!
Взволнованный и разгоряченный Тетеря только обнимался со всеми и пил за всех.
— Эй, гулять так гулять! — кричал он. — Чтоб и небу было душно! Музыку сюда! Плясать давай, чтоб и корчма развалилась.
— Плясать так плясать! — подхватили одни.
— Песен! — крикнули другие. — Жарь, бандура!
Рассыпались аккорды, зарокотали басы, зазвенели приструнки, и разлилась удалая песня:
Ой бре, море, бре!
Хвиля гра, реве —
Злотом одбиває,
Чаєчку гойдає...
Гей, напруж весло.
Хвилю бий на скло;
Ген байдак синіє —
Серце молодіє!
Мріється й чалма,
Ех, вогню чортма...
Люлька гасне в роті —
Видно, буть роботі!
— Эх, козаки мои родные, орлы мои славные, — распалилась Настя, — давайте-ка и я вам песню спою!
— Валяй, валяй! — подбодрили ее весело все.
И Настя запела звонким, сочным голосом, запела, заговорила, и каждый звук ее песни задрожал зноем страсти, огнем лобзаний и ласк:
Спать мені не хочеться,
I сон мене не бере,
Що нікому пригорнути
Молодую мене, —
Нехай мене той голубить,
А хто вірно мене любить,
Нехай мене той кохає,
Хто кохання в серці має...
Ох, ох, ох, ох!
Хто кохання в серці має!
И все подхватили дружно:
Ох, ох, ох, ох!
Хто кохання в серці має!
С каждым новым куплетом наддавала Настя больше и больше огня, с каждым куплетом воспламенялись больше и больше слушатели, наконец, не выдержал какой-то козак и начал душить Настю в объятиях.
— Зверь-девка! Зверь! — приговаривал он шепотом. А другие еще подзадоривали. — Так ее, шельму! Так анафему!..
Настя только кричала и отбивалась.
— Гей, до танцев! Подковками! Жарь, музыка! — скомандовал кто-то.
Бандура зазвонила громко, козаки подхватили:
Коли б таки або сяк, або так,
Коли б таки за порозький козак...
А дивчата пели:
Коли б таки молодий, молодий,
Хоч по хаті б поводив, поводив!
Настя же, вырвавшись из объятий, додала еще:
Страх мені не хочеться
З старим дідом морочиться!.. —
и закружилась, зацокала подковками.
Все понеслось за ней в бешеном танце; вздрагивали могучие плечи, сгибались и стройные и грузные станы, подбоченивались руки, вскидывались ноги, извивались змеями чуприны, разлетались чубы; и молодые, и старые головы, разгоряченные вином и задористою песней, в каком-то диком опьянении предавались безумному веселью, забывая все на свете, не помня даже самих себя, не сознавая, что через минуту может налететь лихо — и занемеет перед ним разгул, и превратится безмятежный хохот в тяжелый болезненный стон, в вопли... Но тем человек и счастлив, что не знает, не ведает грядущей минуты...
XLVI
Бешеный танец захватывал то одну, то другую пару и наконец увлек почти всех... Закружились, заметались чубатые головы, опьяненные бесшабашным, диким весельем, и среди гиков да криков не заметили нового посетителя, остановившегося у столба и залюбовавшегося картиной широкого, низового разгула. Вошедший гость был статен, красив и дышал молодою удалью; щегольской и богатый костюм его был мокрехонек; с темно-синих бархатных шаровар, с бахромы шалевого пояса, с золотом расшитых вылетов сбегала ручьями вода.
Наконец Чарнота, несясь присядкой, наткнулся на стоявшего приезжего и покатился кубарем.
— Какой там черт на дороге стоит? Повылезли буркалы, что ли?
— Дарма что упал! Почеши спину, да и валяй сызнова! — подбодрил упавшего витязь.
Взглянул козак на советчика, как обожженный схватился на ноги и кинулся к нему с распростертыми объятиями.
— Богун! Побратыме любый!
— Он самый! — обнял его горячо гость.
— Богун! Богун прибыл к нам, братья! — замахал Чарнота рукой.
— Богун, Богун, братцы, Богун! — раздались в разных концах восторженные возгласы, и толпа, бросивши танцы, окружила прибывшего козака.
— И правда, он! Вот радость так радость! — потянулись к нему жилистые, железные руки и длинные, развевавшиеся усы.
— Здорово, Кнур! Всего доброго, Бугай! Как поживаешь, идол? — обнимал своих друзей, то по очереди, то разом двух-трех, Богун.
— Да откуда тебя принес сатана, голубе мой? — целовал его до засосу Сулима.
— Прямехонько из Днепра.
— Как из Днепра? — развел руками Сулима.
— У русалок в гостях был, что ли? — засмеялись запорожцы.
— Чуть-чуть было не попал к кралям на пир! — тряхнул витязь кудрявою чуприной.
— Да он взаправду как хлюща, — подбросил бандурист Богуну вверх вылеты и обдал холодными брызгами соседей.
— Глядите, братцы, да ведь он переплыл, верно, Днепр? — подошел к Богуну богатырь.
— Кривонос! Батько! — бросился к нему козак. — Вот счастье, что застал здесь наиславнейшее лыцарство!
— Дружище! Брат родной! — тряс его за плечи Кривонос. — Переплыл ведь, а?
— Да что же? Дождешься у вас паромщиков? Перепились и лежат, как кабаны! Насилу уже я их растолкал на этом берегу.
— Так, так! Чисто кабаны, — кивнул головой улыбающийся блаженно Сулима; пот струями катился по его лбу, щекам и усам, но он не обращал на него никакого внимания, не смахивал даже рукавом.
— Молодец, юнак! Настоящий завзятец! Шибайголова! Орел! — посыпались со всех сторон радостные, хвалебные эпитеты.
— Да, отчаянный... на штуки удалец! — со скрытою досадой подошел к Богуну и Тетеря.
— Вот с кем идти на турка! — крикнул козак по прозвищу Бабий.
— И к самому поведет — проведет! — подхватил Чарнота.
— Тобто к Яреме! — подчеркнул Кривонос.
— Орел не козак! Сокол наш ясный! И ведьму оседлает, не то что!.. Вот кого вождем взять, так, люди?! — загалдели кругом.
Тетеря прислушивался к этим возрастающим крикам и кусал себе губы. «Вот и верь этой безумной толпе, этой своевольной, капризной, дурноголовой дытыне, — проносилось в его возбужденном мозгу. — Кто за минуту был ей божком, тот свален под лаву, а другой уже сидит на покути в красном углу! Ей нужно или новых игрушек, как ребенку, или крепкой узды».
— Да будет вам, — отбивался между тем Богун от бесконечных объятий, — и ребра поломаете, и задушите. Хоть бы «михайлика» одного-другого поднесли оковитой, а то все насухо... Погреться бы след...
— Верно! После купанья теперь это самое впору! — поддержал своего друга Чарнота.
— И не догадались! — почесали иные затылки.
— Гей, шинкарь! — крикнул Кривонос.
— Тащи сюда всякие напитки и пои! — распорядился Сулима.
— Тащи, тяни! Я плачу! — завопил и Тетеря.
