Стефан Жеромский - Бездомные
– Да помилуйте, пан доктор, как же так, ехать? – сказал кучер. – Как же ехать? Садитесь!
– Не сяду! Поезжай в Цисы с этой дамой. Я иду пешком…
Кучер оторопел, огорчился. Он поглядывал то на Юдыма, то на даму.
– Поезжай, болван, когда я велю! – крикнул доктор в бешенстве. Возница все еще колебался, бормоча:
– Пан администратор приказал мне ехать за новым доктором. Как же так? Нешто это красиво, чтобы… И-и… Господи ты боже мой!..
Он пожал плечами и снова остановился.
– Поезжай же, говорят тебе.
– Да вы бы, пан доктор, хоть на козлы, что ли, сели бы.
– Не сяду! Слышал?
– Слышать-то я слышал, только чтобы потом я не был виноват.
Он сплюнул в сторону, слегка подстегнул лошадей и двинулся шажком. Еще раз оглянулся и, увидев Юдыма, идущего по обочине, поехал быстрей. Экипаж стал удаляться.
Доктор маршировал со своей ношей, тяжело сопя и ругаясь на чем свет стоит. Он ясно видел, что попал в глупейшее положение, но отступать уже не хотел. Он просто не в состоянии был окликнуть кучера и отменить свой решительный приказ. Как назло, нигде не видно было ни деревни, ни людей. Где-то вдали, из-за покатого пригорка, видимо из какой-то котловины, поднимались слабые, смуглые дымки. Доктор направился в ту сторону сухой межой между распаханных полей и действительно увидел с холма большую деревню в низине. До нее еще было далеко, но мечта о найме подводы сокращала путь. Наконец он добрался до порога первой избы, измученный и вот уж воистину в поте лица. Мокрая и вязкая пашня, по которой он брел, пряный воздух и утомление привели его в бешенство. Он шел от избы к избе, спрашивая лошадей. В одной их не было, в другой не хотели давать, а в третьей только смеялись, разглядывая его.
Наконец нашелся молодой крестьянин, который сразу согласился ехать. Он запряг в тарантас пару маленьких буланых лошадок, и они стрелой помчались по полевым дорогам, по ямам и колдобинам. К эскулапу вернулось хорошее настроение и даже буршевский задор. На грязном распутье попалась лавчонка, в которой продавались горячительные напитки. Тут возчик застрял. Он принялся подвязывать лошадям хвосты, возиться с тарантасом, входить в избу, мешкотно выходить оттуда… Юдым понял, что его вознице охота выпить рюмочку, и крикнул:
– Хозяин, возьмите-ка себе бутылочку водки!
– Какую, ясновельможный пан, маленькую или большую? – спросил тот, не раздумывая.
Юдым заколебался. Ну, как тут было сказать, что маленькую?
– Ну, разумеется, из тех, что побольше.
Говоря это, он припомнил состояние своих финансов и ужаснулся – хватит ли денег?…
К счастью, копеек хватило, но зато в кармане их осталось всего несколько. Крестьянин молниеносно выбил пробку и принудил Юдыма отведать и, лишь когда этот обряд был выполнен, принялся за бутылку сам. Он выпил половину, остальное спрятал в карман и влез на козлы. Вот когда началась настоящая езда! Маленькие быстрые лошадки неслись как серны, тарантас нырял в выбоины, полные прямо-таки сказочной грязи, разбрызгивал лужи между плетнями и летел среди вздымаемых бешеных фонтанов. Земля в этих краях была глинистая, поэтому дороги были скользкими. На спусках тарантас заносило как на льду, и лишь быстрота езды удерживала его от падения. Спускаясь с каждой горки, крестьянин погонял лошадей и сломя голову летел прямо в глубокие ямы, полные раскисшей глины. Упряжь била лошадей по ногам и понуждала их к бешеному галопу. Возчик сворачивал с одной дороги на другую, несся по узким, как межа, тропинкам, часто ехал к проселкам пошире прямиком, через поля. Юдым пришел к убеждению, что он едет совсем не по направлению к Цисам. Но ему уже было совершенно все равно. Эта безумная езда стала для него источником глубокого удовлетворения. Ветер свистел в ушах, грязь летела в глаза, в нос, попадала в рот и покрывала одежду.
Проехав мили полторы, крестьянин запел. После каждой песенки, преимущественно непригодной для печати, он делал большой глоток из бутылки и подхлестывал лошадей. Они проезжали какие-то деревни, объезжали леса, неслись по выгонам.
– Далеко до Цисов? – спросил доктор.
Возчик обратил на него побелевшие глаза и что-то пробормотал. Одновременно он рявкнул сильным голосом и на полном скаку свернул с широкой дороги на боковую. Место было покатое, тарантас накренился и вдруг с ходу попал колесами в придорожный ров. Юдым почувствовал, что летит в пространство, и упал головой в мягкую пашню. Там он и остался лежать недвижим, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он видел облака, глубину небесного свода и где-то вдали синюю полосу леса. Наконец он поднялся и затрясся от смеха. Весь он был покрыт глиной, так как проехал своим телом три борозды. Невдалеке лежал крестьянин, присыпанный соломой из сиденья, и мертвыми глазами смотрел на опрокинутый вверх колесами тарантас. Лошади спустились в канаву и с аппетитом щипали молодую травку. Время от времени они равнодушными глазами поглядывали на своего хозяина, словно хотели сказать: «Видишь, осел, что ты наделал»!
Пролежав неподвижно довольно долгое время, возница, наконец, шевельнулся и принялся поднимать тарантас. Оказалось, что была сломана ось.
Поставленный на колеса экипаж выглядел как человек с переломленным хребтом. Движения крестьянина, пытающегося исправить содеянное, становились все более вялыми. Наконец он влез в тарантас и грохнулся на дно его с каким-то певучим лепетом. Юдым был в отчаянном положении. Ноги его до колен утопали в жидкой грязи, руки были покрыты урожайной, хорошо взрыхленной землей. Помятый чемодан разделял участь своего владельца. Делать было нечего…
Он оставил легкомысленного возницу вместе с лошадьми и тарантасом на дороге, а сам взял чемодан и двинулся вперед. На расстоянии нескольких верст виднелись башни костела и яркие крыши местечка. Туда и направился наш эскулап, насвистывая и поминутно разражаясь смехом. Он отмахал уже таким образом версты две, как вдруг услышал позади топот нескольких лошадей. Из широкой аллеи, пересекающей дорогу, вылетели две амазонки, а рядом два всадника и, мчась крупной рысью, поравнялись с Юдымом. Кони их были в мыле, забрызганы грязью, от них шел пар. Первая амазонка ехала рядом с молодым человеком, сидящим на прелестном гнедом жеребце. Он наклонился с седла в сторону своей дамы и что-то оживленно говорил ей. Оба они едва взглянули на путника, но для Юдыма достаточно было этого мгновения, чтобы узнать панну Наталию. Она еще раз повернула голову, но только на секунду, на одну секунду… Она несомненно видела его, улыбнулась, но тотчас отвела глаза, словно у нее не было ни минуты времени, словно она в эту минуту не имела права даже заниматься чем-то столь смешным, как Юдым.
Он стоял совершенно подавленный. Он слышал сатанинский, фыркающий смех панны Ванды, которая со спутником постарше галопом ехала вслед за первой парой, но не обратил на это внимания. Всю его душу поглотила та, другая, наклонившаяся с седла влево, сидящая в нем прямо и свободно, как на стуле, приподнимающаяся в такт каждому прыжку скакуна, прелестная в каждом своем движении…
Он долго стоял так, застыв на месте, ошеломленный, смешной самому себе и невыразимо несчастный. Во рву журчала мутная от ила вода, словно и она до упаду смеялась.
Еще засветло доктор добрался до местечка и тотчас был окружен толпой еврейчиков, нищих, бродяг, которые встретили его хихиканием.
– Что это за город? – спросил он первого встречного.
– Город? Почему город?
– Ну?
– Этот город называется Цисы.
– Прекрасно! – радостно воскликнул Юдым. – Шайгец, возьми этот чемодан и неси его за мной в курортное заведение. Знаешь, где?
– Как же мне не знать? А вы, шударь, откуда-нибудь иждалека? Вы, гошподин, немножечко запацкались…
– Не твое дело, отечественный чужеземец! Тащи это в заведение.
Длинные старые аллеи, спускающиеся к парку, открылись глазам доктора. Носильщик объяснил ему, где находится лечебница, где курзал, где замок «графини», где чья вилла. В аллеях и в парке было пусто, так что никто не заметил прибытия доктора, облаченного в глиняный костюм.
В большом вестибюле еврей разыскал человека, именующегося портье, который, разинув рот и недоверчиво глядя на пришельца, проводил его в комнаты «молодого доктора». Юдым принялся поскорей сбрасывать с себя мокрую обувь, одежду, мыться и переодеваться в сухой черный костюм. Вскоре он был готов. Он собирался тотчас выйти, так как хотел представиться своему новому начальству, и ожидал только пальто, которое портье забрал, чтобы вычистить. Он воспользовался этими мгновениями, чтобы осмотреть квартиру. Она состояла из двух комнат – вернее, из двух гостиных. Прямо от оксн, у которых он стоял и которые всего на какие-нибудь четверть аршина возвышались над землей, тянулась узкая аллея молодых деревьев, преимущественно грабов. Одни из них были уже рослыми деревьями. Другие еще не вышли из отроческого возраста, их ветви были подстрижены, и выглядели они как сорванцы-школьники с наголо остриженными головами. Параллельно этой аллее тянулась старая, толстая каменная стена, прикрытая крепкой черепичной крышей. Она уже подернулась плесенью, была изъедена у самой земли зеленой сыростью, но и на ней пробивалась теперь, весной, молодая зеленая поросль. Между рядами деревьев уходила в далекую глубь парка узкая расчищенная дорожка. Середина ее уже просохла, но в углублениях по сторонам манили взгляд темные полосы сырости. Едва народившиеся на свет молодые листочки грабов, еще сморщенные и такие нежные, что они как бы свертывались даже от поцелуев солнечных лучей и от вздохов благоуханного ветра, казалось, исследуют при помощи своих прозрачных теней желтый песок, темную рыхлую землю и хрупкую травку, пробивающуюся из почвы. Листья были прелестны и веселы, как детские глаза. Толстая стена, за которую уже пряталось солнце, бросала на аллейку и ее милые тайны черную, как тюремные двери, тень. Лишь в самом конце парка, где стена сворачивала под прямым углом и замыкала дальний край аллеи, ее шероховатая поверхность была одета в светящиеся одежды; казалось, что в этом месте у толстой стены задумчивое лицо, что оно смотрит невидимыми глазами в глубь расцветающего парка, и что именно оттуда рассеивается эта всеобъемлющая, радостная улыбка. Ближе к окнам, за стеной, росли два огромных тополя. Их суковатые стволы прорывали прозрачную ткань молодой древесной поросли, подобно телам, закованным в кольчугу, которая облекает мускулы столь же крепкие и твердые, как она сама. Откуда-то с высоты неведомо какого дерева сыпались на тропинку розово-золотистые чешуйки почек.
