Г. Осипов - Общество знания: Переход к инновационному развитию России
Даже проблема ликвидации плановой системы хозяйства, частная по сравнению с общим изменением типа жизнеустройства, оказалась для обществоведения слишком фундаментальной. О ней говорилось мало и именно в технических терминах — что лучше учитывает потребительский спрос: пиджаки, план или рынок? Г. X. Попов писал в 1989 г.: «В документах июньского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС „Основные положения коренной перестройки управления экономикой“ и принятом седьмой сессией Верховного Совета СССР Законе СССР „О государственном предприятии (объединении)“ есть слова, которые можно без преувеличения назвать историческими: „Контрольные цифры… не носят директивного характера“. В этом положении — один из важнейших узлов перестройки» [137].
Исторические слова! Значит, речь идет о чем-то самом важном. Так растолкуйте это людям, товарищи философы и экономисты! Но обществоведение, напротив, нанесло тяжелый удар по методологии понимания людьми самых простых и фундаментальных для их жизни вещей, по навыкам постановки вопросов, вычленения главного, выявления причинно-следственных связей.
Уже к середине 90-х годов мнение о том, что экономическая реформа в России «потерпела провал» и привела к «опустошительному ущербу», стало общепризнанным (пусть негласно) и среди российских, и среди западных специалистов. В 1996 г. видные экономисты Н. Петраков и В. Перламутров писали в академическом журнале «Вопросы экономики»: «Анализ политики правительства Гайдара-Черномырдина дает все основания полагать, что их усилиями Россия за последние четыре года переместилась из состояния кризиса в состояние катастрофы» [134].
Но ведь надо вспомнить, что влиятельные обществоведы прямо призывали людей принять перспективу «опустошительного ущерба», внушая, что в середине 80-х годов люди жили так плохо, что хуже не бывает. Вот, доктор философских наук, главный научный сотрудник АН СССР А. И. Ракитов пишет в академическом журнале о хорошо изученном явлении — первоначальном накоплении капитала в XVIII-XIX веках: «Первоначальное накопление капитала действительно жестокий процесс. Но эта жестокость того же рода, как жестокость скальпеля, разрезающего живую ткань, чтобы вырезать гнойник и освободить плоть от страданий. Однако жестокость „первоначального накопления“ ни в какое сравнение не идет с циничным надругательством над людьми и обществом эпохи окончательного разграбления, длящегося в нашей стране вот уже 70 лет» [142].
Можно ли считать эти утверждения рациональными, относящимися к сфере знания? Даже для пропаганды в боевых условиях это выглядит как гротеск, шокирующий мало-мальски образованного человека. Какой гнойник, какая плоть? От каких страданий освободил скальпель первоначального накопления английских крестьян, согнанных с земли, или десятки миллионов африканцев, угнанных в рабство? Но это говорит видный философ, ставший советником президента по вопросам науки. Русский интеллигент… Подобные высказывания — признак глубокого кризиса обществоведения.
Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц, дает ясную оценку: «Россия обрела самое худшее из всех возможных состояний общества — колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует росту» [161, с. 188].
Вдумаемся в этот вывод: в результате реформ мы получили самое худшее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет не о частных ошибках, вызванных новизной задачи и неопределенностью условий, а о системе ошибок, о возникновении в сознании проектировщиков реформы «странных аттракторов», которые тянули к выбору наихудших вариантов из всех возможных, тянули к катастрофе.
Перед нами явление крупного масштаба: на огромном пространстве при участии влиятельной интеллектуальной группировки искусственно создана хозяйственная и социальная катастрофа. Ее интенсивность не имеет прецедента в индустриальном обществе Нового времени. Украина — большая европейская страна с высоким уровнем научного и промышленного развития. В 2000 г. средняя реальная заработная плата здесь составляла 27 % от уровня 1990 года (в РФ 42 %, в Таджикистане 7 %).
Казалось бы, перед обществоведением возник очень важный в теоретическом и еще более в практическом плане объект исследований, анализа, размышлений и диалога. Но за прошедшие 15 лет никакого стремления к рефлексии по отношению к методологическим основаниям программы реформ в среде обществоведов не наблюдается! За исключением отдельных личностей, которые при настойчивой попытке гласной рефлексии становятся диссидентами профессионального сообщества.
В России 90-х годов на высказывание мнений, противоречащих доктрине реформ, была наложена цензура, по сравнению с которой советская идеологическая цензура показалась бы предельно либеральной. Даже почтенным иерархам экономической науки (например, академикам Д. С. Львову, Н. Я. Петракову или Ю. В. Яременко) был закрыт доступ к трибуне, так что их рассуждения в узком кругу специалистов превратились в «катакомбное» знание.
Американские эксперты А. Эмсден и др. пишут в своем докладе: «Тем экономистам в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, которые возражали против принятых подходов, навешивали ярлык скрытых сталинистов» [206, с. 67]. В те годы этот ярлык означал маргинализацию человека как профессионала и был едва ли не опаснее, чем ярлык «фашиста». Но гораздо важнее состояние именно сообщества как целостности, мэйнстрим.
Дж. Стиглиц констатирует: «Россия представляет собой интереснейший объект для изучения опустошительного ущерба, нанесенного стране путем „проведения приватизации любой ценой“… Приватизация, сопровождаемая открытием рынка капитала, вела не к созданию богатства, а к обдиранию активов. И это было вполне логичным» [161, с. 81].
То есть, реформаторы и их ученые советники совершили ошибки, которые можно было предсказать чисто логическим путем, то есть ошибки тривиальные. Чтобы их не видеть, надо было впасть в аномальное состояние сознания. Так надо признать это и совместно выяснить причины ошибки! Как можно отказываться от пересмотра ошибочных воззрений — и продолжать называть себя учеными? Но рефлексии нет!
Известный американский советолог С. Коэн писал в 1998 г. в «Независимой газете» (27 августа): «Проблема России состоит в беспрецедентно-всеобщей экономической катастрофе в экономике мирного времени, находящейся в процессе нескончаемого разрушения… Катастрофа настолько грандиозна, что ныне мы должны говорить о не имеющем прецедента процессе — буквальной демодернизации живущей в XX веке страны» [124]. Коэн не сказал очевидного: в XXI веке промышленно развитая страна не может пережить «демодернизацию» — она гибнет.
Если отбросить предположения о том, что доктрина реформ являлась плодом сатанинского заговора против России, остается признать, что ее замысел включал в себя ряд ошибок фундаментального характера. Эти ошибки делались вопреки хорошо систематизированному историческому опыту России, вопреки предупреждениям множества советских и российских специалистов, вопреки предупреждениям видных зарубежных ученых. Этот факт также требует рефлексии, ибо говорит об очень глубокой деформации всей системы норм научной рациональности в отечественном обществоведении.
Рефлексии нет даже по тем конкретным выводам ведущих обществоведов, которыми перед обществом было обосновано решение о проведении реформ. Именно эти выводы были единственным авторитетным аргументом, потому что ни исторический опыт, ни здравый смысл доводов в пользу этих реформ дать не мог. В конце 90-х годов стало совершенно очевидно, и это было зафиксировано в ряде работ отечественных и зарубежных ученых, что эти исходные выводы были ложны. Никак не ответив на эти работы, содержащие профессиональную критику, общность обществоведов, разработчиков доктрины реформ, отвечать не стала. Это — нарушение фундаментальной нормы научности.
Назовем, только для примера, два положения которыми обосновывалась радикальная реформа: утверждение, будто советское народное хозяйство переживало кризис и было на грани коллапса; утверждение, что кардинальная трансформация социально-экономической системы не приведет к социальному бедствию.
А. Н. Яковлев в интервью 2001 г. подтвердил первый тезис: «Если взять статистику, какова была обстановка перед перестройкой, — мы же стояли перед катастрофой. Прежде всего экономической. Она непременно случилась бы через год-два» [208].
Чтобы проверить эти слова академика РАН от экономики, каждый мог тогда и может сегодня «взять статистику» и убедиться, что, согласно всем главным показателям, прежде всего размеру инвестиций, никаких признаков кризиса, а тем более коллапса, в середине 80-х годов не было. Достаточно посмотреть на массивные, базовые индикаторы, определяющие устойчивость экономической основы страны. Никто в их достоверности не сомневался и не сомневается.23
