Жорж Санд - Чертово болото
Когда этот фарс сыгран, начинают готовиться к поискам кочана капусты. Появляются носилки, на которые сажают язычника; в руках у него лопата, веревка и большая корзина. Четверо здоровенных мужчин берут эти носилки на плечи. Жена следует за ними пешком, старики идут за ней с задумчивым и серьезным видом; затем под мерные звуки музыки попарно движется все свадебное шествие. Снова раздаются выстрелы из пистолетов, собаки неистово воют при виде мерзопакостного язычника, которого теперь несут с таким почетом. Дети, продолжая потешаться над ним, кадят ему, подвесив на веревке деревянные башмаки.
Но что же заставляет устраивать овации такому негодяю? Все идут завоевывать священный кочан капусты, эмблему плодовитости в браке, а этот горький пьяница — единственный, кому позволено коснуться заветной святыни. Несомненно, за этим скрывается некое таинство дохристианских времен, напоминающее собою праздник сатурналий или древние вакханалии. Может статься, что этот язычник, который в то же время является и садовником, не кто иной, как сам Приап, бог садов и распутства, божество, которое, весьма возможно, было вначале целомудренно и серьезно, как само таинство зачатия, но которое в последующие века было незаметно принижено заблуждением умов и распущенностью нравов.
Как бы там ни было, триумфальное шествие прибывает к дому новобрачной и устремляется на огород. Там выбирают самый лучший кочан капусты, что, оказывается, не так просто сделать; старики совещаются между собой и ведут продолжительные споры, в которых каждый отстаивает преимущество выбранного им кочана. Начинают голосовать, и, когда выбор уже сделан, садовник обвязывает своей веревкой кочан вокруг кочерыжки и отходит в самый дальний угол сада. Садовница следит за тем, чтобы священный кочан не был попорчен, когда его будут вырывать из земли. Свадебные забавники, конопельник, могильщик, плотник и сапожник, — словом, все те, кому не приходится обрабатывать землю, чья жизнь проходит в чужих домах и кто поэтому почитается людьми более умными и острыми на язык, чем рядовые крестьяне, — окружают кочан капусты. Один вырывает лопатою ров, такой глубокий, как будто собирается валить дуб. Другой надевает на нос деревянную или картонную защипку, которая должна изображать очки. Он исполняет роль инженера: он то подходит близко, то снова отходит, составляет план, рассматривает рабочих, вычерчивает линии, придирается к мелочам, кричит, что подчиненные его все испортят, произвольно заставляет прекращать работу и начинать ее снова и руководит всей процедурой невероятно долго и на редкость нелепо. Не есть ли все это некое добавление к древнему распорядку церемонии, придуманное, чтобы поднять на смех всех теоретиков вообще, к которым средний крестьянин относится с величайшим презрением, или же прямое следствие ненависти к землемерам, которые составляют описи земель и распределяют налоги, или — к служащим ведомства путей сообщения, которые превращают общинные земли в дороги и отменяют старинные злоупотребления, столь милые сердцу каждого крестьянина? Словом, этот комедийный персонаж, прозванный, кстати говоря, землемером, делает все возможное, чтобы стать невыносимым для тех, кто работает киркой и лопатой.
Наконец, после того как добрых четверть часа проходит в борьбе с разными помехами и всяческих кривляниях, во время которых стараются не поломать кочерыжки и пересадить кочан неповрежденным, меж тем как полные лопаты земли сыплются в лицо участникам празднества (тем хуже для тех, кто не успевает посторониться, будь он даже епископ или князь, ему все равно надлежит получить крещение землею), язычник тянет за веревку, язычница подставляет передник, и кочан величественно падает в него под торжествующие крики зрителей. Тогда приносят корзину, и языческая чета с множеством предосторожностей водружает в нее кочан. Его обкладывают свежей землей, укрепляют палочками и подвязывают, как то делают городские цветочницы, когда пересаживают в горшки свои великолепные камелии; на концы палочек насаживают румяные яблоки, прикалывают веточки тимьяна, шалфея и лавра; все это переплетается лентами и тесемками. Потом этот трофей снова кладут на носилки, где сидит язычник, который должен поддерживать его в равновесии и следить, чтобы он не упал, и наконец все чинным шагом друг за другом выходят из сада.
Но там, когда надо пройти через калитку, и потом, когда все входят во двор дома новобрачного, на пути неожиданно появляется воображаемое препятствие. Носильщики спотыкаются, громко орут, отступают, потом идут еще немного вперед и, словно отброшенные некой неодолимой силой, делают вид, что изнемогают и падают под тяжестью своей ноши. В это время все остальные кричат, подгоняют, а потом останавливают всю эту человеческую упряжку.
— Легонько, легонько, малый! Так, так, смелее! Осторожно! Не спешите! Нагнитесь! Голову берегите! Потеснитесь, проход очень узкий! Чуточку левее; теперь правее! Ну, ну, держитесь! Ага, готово!
Так вот в годы обильного урожая запряженная быками повозка, нагруженная сверх меры сеном или собранным хлебом, оказывается чересчур широкой или высокой и никак не проходит под притолоку риги. Именно так орут на ядреных быков, чтобы остановить их или прогнать вперед; именно так, ловко и с большой силой, проталкивают эту гору богатств, нисколько не потревожив ее, под сельскую триумфальную арку. Особенные предосторожности принимаются, когда проходит последний воз, так называемый сноповик, ибо с его появлением в деревне начинается праздник; последний сноп, или спожин, сжатый с последней борозды, кладется на самую верхушку воза, и его украшают лентами и цветами, равно как и лбы волов и бодец погонщика. Так же вот торжественное и трудное вступление в дом кочана является эмблемой процветания и плодовитости.
Когда кочан находится уже во дворе у новобрачного, его заносят на самое высокое место дома или овина. Если где-нибудь труба, конек или голубятня поднимаются над всем остальным, то надо во что бы то ни стало затащить туда эту ношу. Язычник неотступно следит за шествием до самого места назначения и поливает кочан из большого кувшина вином, а в это время в ознаменование торжественного события раздается залп из пистолетов, язычница же начинает радостно корчиться и извиваться.
После этого вся церемония немедленно начинается сначала. Вырывают еще один кочан, на этот раз из сада новобрачного, и с теми же ухищрениями поднимают на крышу дома, который невеста покинула, чтобы следовать за ним. Трофеи эти остаются там, покуда ветер и дождь не поломают корзины и не унесут кочаны. Но они держатся все же достаточно долго, чтобы могло оправдаться пожелание, которое высказывают, кланяясь ему, сельские матроны и старики. «Милый кочан, — говорят они, — живи и цвети для того, чтобы у нашей молодой до конца года родился хорошенький ребеночек; ведь если ты засохнешь очень уж скоро, это будет означать, что брак оказался бесплодным и ты останешься торчать наверху как дурное предзнаменование».
Когда все это завершено, день уже близится к концу. Остается только проводить крестных отцов и матерей новобрачных. Если они живут далеко, их провожают с музыкой до самой границы прихода. Там, по дороге, еще продолжают плясать и, прощаясь с ними, целуются. Язычник и его жена к этому времени уже успели вымыться и привести себя в порядок, если только их не сломила усталость и они не улеглись спать.
На третий день свадьбы Жермена в полночь на мызе в Белере продолжали еще танцевать, петь и есть. Старики сидели за столом, как пригвожденные, не в силах подняться со своих мест, и можно понять почему. Только на рассвете ноги их обрели прежнюю силу, а головы прояснились. Когда они побрели к себе домой, спотыкаясь и храня молчание, Жермен, гордый и бодрый, вышел, чтобы запрячь быков, оставив свою юную подругу спать до восхода солнца. Пение жаворонка, взлетевшего к небесам, было для него голосом его собственного сердца, возносящего благодарную хвалу провидению. Иней, блестевший на голых ветвях кустарника, казался ему белыми апрельскими цветами, распускающимися раньше, чем появляются листья. Вся природа встречала его радостно и спокойно. Малыш Пьер накануне столько смеялся и прыгал, что наутро не пришел помогать ему выводить быков, но Жермену было приятно в этот день побыть одному. Он опустился на колени на борозду, которую должен был перепахать, и прочел утреннюю молитву так проникновенно, что слезы покатились по его щекам, еще влажным от пота.
Издалека доносилось пение; это молодые парни из соседних деревень возвращались домой. Слегка охрипшими голосами тянули они веселые песни, звучавшие накануне.
1847
Примечания
1
«Векфилдский священник» — роман английского писателя О. Голдсмита, посвященный истории семьи сельского пастора.
![Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]](/uploads/posts/books/141636/141636.jpg)
