Михаил Загоскин - Брынский лес
— А что, батюшка, — сказал рослый парень лет тридцати, подойдя к проезжему в балахоне, — не пора ли запрягать?
— Да, время — запрягай!
— Ты куда едешь, любезный? — спросил Левшин проезжего.
— На что тебе, молодец?.. Мы с тобой не попутчики.
— Так ты идешь в Мещовск?
— Хоть и не в Мещовск, а все мы не попутчики. Вишь, вы как своих-то коней упарили, я моих лошадок берегу.
— Вот что!.. Так тебе, видно, далеко еще ехать?
— Далеко или близко, не о том речь. Коней-то можно и на пяти верстах уморить.
— Ты здешний, что ль, или из другой какой стороны?
— Да мы покамест все здешние, вот как переедем на иное место…
— Я спрашиваю тебя, откуда ты родом?
— Откуда родом?.. Да, чай, мы оба с тобой родились на святой Руси.
— Да Русь-то велика, любезный!.. Вот я, например, я родом из Москвы, а ты откуда?
— Не знаю. Мне покойная матушка не сказывала, где я родился.
— Экий ты какой!.. Ну, где твой дом?
— Как построю, так буду знать, а теперь не ведаю.
— Не знаю, не ведаю!.. Что ж ты знаешь!
— Что знаю?.. Да, не прогневайся, побольше твоего.
— В самом деле?
— А вот изволишь видеть: ты не знаешь, откуда я родом, что за человек и куда еду; а я знаю, что ты родом из Москвы, служишь сотником в полку Василия Ивановича Бухвостова и едешь в село Толстошеино к боярину Максимовичу Куродавлеву.
— Большое диво, что ты знаешь то, о чем я сам говорил.
— В том-то и дело, молодец!.. Ведь тот, кто молчит, всегда знает больше того, кто болтает.
— Да не всякому быть таким медведем, как ты.
__ По Мне лучше быть медведем, чем сорокой.
Левшин вспыхнул.
— Эге, любезный! — сказал он. — Да ты уж никак начинаешь поругиваться!
Проезжий в балахоне не отвечал ни слова и принялся преспокойно укладывать в свою дорожную кису початый каравай хлеба, деревянную чашку, ложку и огромный складной нож, который, в случае нужды, мог служить оружием; потом встал и пошел на двор постоялого двора, где, под высоким навесом, работник его запрягал в телегу пару дюжих вороных коней.
— Ну, батюшка! — сказал купец, проводив глазами проезжего, — видишь ли теперь, что это какой-то шальной, грубиян этакий!.. Когда твоя милость изволит спрашивать, так люди и почище его отвечают, а этот балахонник — прости Господи!.. Сказал бы он мне, что я не знаю, кто он таков, я бы ему ответил.
— А что бы ты ему ответил?
— Я сказал бы ему, что он еретик проклятый!.. Вот что!
— Еретик!.. Почему ты это знаешь?
— А как же, батюшка? Да это как взглянешь, так видно. И есть с нами не хотел и речи такие богопротивные, а туда же, как чернец какой, четки перебирает — раскольник проклятый! Не старообрядец, батюшка, а раскольник, — продолжал купец, спохватясь. — Старообрядцы дело другое; их, чай, и в вашем полку довольно; они люди добрые и, почитай, такие же православные, как и мы; не жалуют только патриарха Никона да любят по старым книгам Богу молиться — вот и все!.. А эти отщепенцы хуже язычников: солидную церковь не признают, духовенство поносят…
— Истинная правда! — прервал приказчик. — Я ведь здешний, так понаслушался и понасмотрелся. Здесь, в Брынских лесах, этих раскольничьих скитов и не перечтешь. И все разные толки: беспоповщина, филипповщина, селезневщина, новожены, перекрещиванцы, щельники — кто их знает!.. Я знаю только, что все они чуждаются церкви Божьей, а есть и такие, что не приведи Господи!.. Вот мне рассказывали о запощеванцах и морсльщиках — так видит Бог, батюшка, волосы дыбом становится!
— Ну, верно, — подхватил купец, — и этот не простой отщепенец; но злобный и яко лев рыкающий на православие еретик!
— А, может статься, и хуже, — промолвил вполголоса приказчик. — Видел ли ты, хозяин, какой у него ножище?
— А что ты думаешь?.. В самом деле!.. Глаза у него такие воровские, речь буйная, — ну вот так и смотрит душегубцем!
— А разве здесь разбойники водятся? — спросил Левшин.
— Всяко бывает, — отвечал приказчик. — Ведь здесь леса дремучие, так волки-то не все на четырех ногах ходят. Прошлое лето у нас трех мужиков здесь ограбили. Везли оброк в Москву…
— Что ж, у них все деньги отняли?
— Нет, Бог помиловал! До боярских денег не добрались. Мужички-то себе на уме: сто рубликов запекли в хлеб, да столько же в хомут было зашито. С них только одежонку поснимали, да медными грошами рубля два отняли.
— Тебе бы, господин сотник, — сказал купец, — пообождать немного. Вот обозники скоро подымутся, они тебе по пути. Вас всего двое, а по таким лесам, чем едешь люднее, тем лучше.
— Спасибо, любезный! Доедем и без провожатых.
— Кто и говорит, почему не доехать, а все с народом-то веселее и отважнее. Право так, батюшка!.. Не ровен час, — ну, как, в самом деле, наткнешься на разбойников?
— Мы разбойников не боимся, хозяин, — сказал Фе-рапонт, водя в поводу отдохнувших коней. — У нас есть для них гостинцы: поднесем, так других не попросят!.. Сабли-то у нас годятся не одну капусту рубить!.. А вот еще товарищ, — продолжал он, указывая на свою пищаль. — Мал да удал! Как свинцовым орехом свистнет, да по лбу хлыстнет, так затылок-то у всякого зачешется!
— Ох, любезный, не хвались, — сказал приказчик. — В лесу не то, что в чистом поле: как из-за куста хватят тебя кистенем, так и ты, молодец, на коне не усидишь.
— Бог милостив!.. Мы по лесам-то и ночью езжали, да разбойников не встречали.
— Аи да Султан! — сказал Левшин, садясь на своего коня, который храпел от нетерпения и бороздил копытом лесчаную землю. — Вовсе не устал, словно с конюшни, — так и рвется.
— Да зато скорей и надорвется! — прошептал Фера-понт, отвязывая пищаль от седельной луки и вынимая ее из чехла.
— Ну, что ж ты, Ферапонт? — продолжал Левшин, обращаясь к своему служителю. — Садись проворней!
— Сейчас, батюшка Дмитрий Афанасьевич! — отвечал Ферапонт, надевая через плечо ремень, к которому пристегивалась пищаль. — Хоть нас до сей поры Господь миловал, и дневным-то разбоям я не больно верю, а все-таки лучше, коли оборона под руками. На Бога надейся, а сам не плошай!
— Эк тебя настращали!.. Да полно, садись!
— Вот и готов! — промолвил Ферапонт, вскочив на своего донца.
— Ну, прощайте, добрые люди! — сказал Левшин, приподымая свою шапку.
— Прощай, господин честной! — закричали в один голос купец и приказчик. — Благополучной дороги, счастливого пути!
Левшин, выехав па большую дорогу, дал волю своему коню. Он помчался сначала вскачь, потом рысью вниз по течению речки Брыни; а Ферапонт, приударив плетью своего поджарого донца, пустился вслед за своим господином. Через несколько минут наши путешественники, покинув берег речки, повернули направо и скрылись в глуши дремучего непроходимого бора.
XIДорога, по которой ехали наши путешественники, становилась час от часу хуже. Проехав верст шесть, они очутились опять на берегу речки Брыни, которая в этом месте прокладывала свое русло среди топких болот, покрытых ржавчиной, мхом и мелким кустарником. Узкая гать, по которой с трудом можно было проехать на телеге, вывела их опять на песчаную дорогу, изрытую корнями столетних деревьев. Эти великаны лесов русских, вечно зеленые сосны и ветвистые ели росли почти сплошной стеной по обеим сторонам дороги, или, лучше сказать, широкой тропы, которая превращалась иногда в настоящее лесное ущелье. Над головами путешественников тянулась светлая полоса небес, но по сторонам все было мрачно: вверху солнце сияло во всей красоте своей, а внизу начинались уже сумерки. Этот таинственный мрак, эта глушь и запустение подействовали даже и на весельчака Ферапонта; он перестал мурлыкать про себя песенку, только не задумался, как его господин, напротив, беспрестанно озирался, смотрел по сторонам, и пытливый взор его, стараясь проникнуть в глубину леса, встречал везде одно и то же: непроходимую дичь, мрак и горы валежника. Ферапонт был вовсе не трус, и в чистом поле не испугался бы никого, но тут он вспомнил невольно слова приказчика, который советовал ему не хвалиться. «Подлинно, — думал Ферапонт, — хвалиться-то нечего!.. Здесь и мальчишка убьет тебя из-за куста поленом. Эка дичь, подумаешь!.. Днем ничего не видно, а по дороге-то знать черти в горелки играют, — корни да рытвины!.. Да тут в сумерки беда!.. Ну, нечего сказать, пронеси Господи!.. Потише, батюшка Дмитрий Афанасьевич! — прибавил он вслух, видя, что Левшин продолжает ехать рысью. — Вишь, дорога-то какая — корень на корне!.. Как раз или себя или коня уходишь».
— Небось, Ферапонт, — отвечал Левшин, — мой Султан никогда не спотыкается. Он не успел этого вымолвить, как вдруг Султан со всего размаха упал на оба колена; ловкий всадник удержался на седле и, сильно потянув за повод, поднял своего коня.
— Ну вот, не говорил ли я тебе, Дмитрий Афанасьевич! — вскричал испуганным голосом Ферапонт. — Эй, батюшка, послушайся меня, поедем шажком!.. Мне сказывали на постоялом дворе, что этой трущобой нам ехать только до первого поворота, а там пойдет дорога лучше.
