Ирвин Шоу - Молодые львы
– Amis, – представил Гиммлер Брандта и Христиана, обнимая их за плечи. – Braves soldaten![16]
Женщина вышла из-за стойки и пожала обоим руки, уверяя, что страшно рада их видеть. Пусть они простят ей невольную задержку, ведь они, конечно, понимают, что сегодня был очень тяжелый день. Девицы скоро, очень скоро появятся. Она пригласила немцев посидеть и выпить вина и выразила свое восхищение тем, что немецкие солдаты и офицеры пьют и развлекаются вместе, – вероятно потому-то они и выиграли войну, а вот во французской армии вы никогда не увидите ничего подобного…
Гости уже приканчивали третью бутылку, а девицы все не появлялись, что, впрочем, теперь уже не имело значения.
– Французы!.. Я презираю французов, – разглагольствовал лейтенант. Он сидел на стуле прямо, словно проглотил аршин, и глаза его стали темно-зелеными и тусклыми, как истертое волнами бутылочное стекло. – Французы не хотят умирать, и вот поэтому мы здесь, пьем их вино и берем их женщин. Разве это война? – Пьяным жестом он со злостью рванул со стола бокал. – Какая-то нелепая комедия. С восемнадцатилетнего возраста я изучаю военное искусство. Я знаю как свои пять пальцев организацию снабжения и связи; роль морального состояния войск, правила выбора укрытых мест для командных пунктов, теорию наступления на противника, обладающего автоматическим оружием, значение элемента внезапности… Я могу командовать армией. Я потратил пять лет жизни в ожидании этого момента. – Гарденбург горестно рассмеялся. – И вот великий момент наступил! Армия устремляется вперед. И что же? – Он пристально посмотрел на мадам – та, ни слова не понимая по-немецки, с самым счастливым видом согласно кивала головой. – Я не слышал ни единого выстрела, я проехал на автомобиле шестьсот километров, чтобы оказаться в публичном доме. Жалкая французская армия превратила меня в туриста! Понимаете? В туриста! Война окончена, пять лет жизни потрачены зря. Карьеры мне не сделать, я останусь лейтенантом до пятидесяти лет. Влиятельных друзей в Берлине у меня нет, и некому позаботиться о моем продвижении. Все пропало… Мой отец все же больше преуспел. Он дошел только до Марны, хотя и воевал четыре года, но в двадцать шесть лет уже имел чин майора, а на Сомме, после первых двух дней боев, когда была перебита половина офицеров, получил под свое командование батальон… Гиммлер!
– Да, господин лейтенант, – отозвался – Гиммлер. Он был трезв и слушал лейтенанта с хитроватой усмешкой на лице.
– Гиммлер! Унтер-офицер Гиммлер! Где же моя девица? Хочу французскую девку!
– Мадам обещает, что девица придет через десять минут.
– Я презираю их, – заявил лейтенант, отпивая из бокала шампанское. Рука у него тряслась, и вино стекало по подбородку. – Презираю всех французов.
В комнату вошли две девушки. Одна из них, полная, крупная блондинка, широко улыбалась. У другой, маленькой, изящной и смуглой, было печальное лицо арабского типа, сильно накрашенное, с ярко намазанными губами.
– Вот и они, – ласково сказала мадам. – Вот мои курочки. – Она одобрительно, словно барышник, похлопала блондинку по спине. – Это Жаннет. Подходящий тип, не правда ли? Я уверена, что Жаннет будет пользоваться у немцев огромным успехом.
– Я беру вот эту. – Лейтенант встал, выпрямился и указал на девушку арабского типа. Она улыбнулась профессионально-загадочной улыбкой, подошла к офицеру и взяла его под руку.
Гиммлер, до этого с интересом посматривавший на смуглую девушку, тут же уступил праву старшего по чину и обнял рослую блондинку.
– Ну, милочка, – обратился он к ней, – как тебе понравится красивый, здоровый немецкий солдат?
– А подходящая комната тут есть? – спросил Гарденбург. – Брандт, переведите.
Брандт перевел, и смуглая девушка, улыбнувшись всем, увела чинно вышагивавшего за ней лейтенанта.
– Ну-с, – сказал Гиммлер, еще крепче прижимаясь к блондинке, – а теперь моя очередь. Я надеюсь, ребята, вы не возражаете…
– Давай, давай, – ответил Христиан. – И можешь не спешить.
Гиммлер осклабился.
– А знаешь, милочка, – уходя с блондинкой, обратился он к ней на своем ужасном французском языке, – мне очень нравится твое платье…
Мадам поставила на стол нераспечатанную бутылку шампанского, извинилась и ушла. Христиан и Брандт остались одни в освещенном оранжевым светом баре, тоже отделанном с претензией на мавританский стиль. Посматривая на стоявшую в ведерке бутылку, они молча пили бокал за бокалом. Открывая новую бутылку, Христиан вздрогнул от неожиданности, когда пробка с громким, как выстрел, звуком вылетела из горлышка и холодное пенящееся шампанское выплеснулось ему на руки.
– Тебе доводилось бывать в подобных местах? – спросил наконец Брандт.
– Нет.
– Война вносит огромные перемены в жизнь человека, – продолжал Брандт.
– Да, конечно.
– Хочешь девочку? – поинтересовался Брандт.
– Не очень.
– Ну, а как бы ты поступил, если бы тебе и лейтенанту Гарденбургу понравилась одна и та же девушка? – продолжал допытываться Брандт.
– На этот вопрос я не хочу отвечать, – с важным видом заявил Христиан, отпивая маленький глоток вина.
– Да и я тоже не ответил бы, – согласился Брандт, играя ножкой бокала.
– Ну, и как ты себя чувствуешь? – спросил он спустя некоторое время.
– Не знаю. Странно как-то все… Очень странно.
– А мне вот грустно, – признался Брандт. – Очень грустно. Сегодня – заря… как это выразился лейтенант Гарденбург?
– Заря новой эры.
– Мне грустно на заре новой эры. – Брандт налил себе вина. – А ты знаешь, месяцев десять назад я чуть было не принял французское гражданство.
– Неужели?
– Я прожил во Франции в общей сложности лет десять. Как-нибудь мы съездим с тобой в одно местечко на побережье Нормандии, где я проводил лето. Я работал с утра до вечера и создавал за лето полотен тридцать – сорок. Мое имя стало уже приобретать некоторую известность в этой стране. Я покажу тебе потом галерею, где выставлялись мои картины. Может быть, там еще осталось кое-что из моих работ, и ты сможешь взглянуть на них.
– С величайшим удовольствием, – церемонно ответил Христиан.
– А вот в Германии своих картин я показывать не могу. Это была абстрактная живопись, так называемый субъективизм. Нацисты называют такое искусство декадентским. – Брандт пожал плечами. – Наверное, я немножко декадент. Не такой, конечно, как лейтенант, но все же декадент. А ты?
– А я декадент-лыжник, – в тон ему ответил Христиан.
– Везде есть декаденты, – согласился Брандт.
Открылась дверь, и в комнату вошла маленькая смуглая девушка, с которой удалился лейтенант. На ней был пеньюар розового цвета, отделанный по краям перьями. Девушка слегка улыбалась каким-то своим мыслям.
– А где мадам? – спросила она.
– Да где-то здесь. – Брандт сделал неопределенный жест рукой. – Могу чем-нибудь помочь?
– Да все ваш офицер, – ответила девушка. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь перевел. Он чего-то требует, а я не совсем уверена, что поняла его. По-моему, он хочет, чтобы я отстегала его плетью, а я боюсь начинать, пока не буду знать точно, что именно это ему и нужно.
– Начинай, – ответил Брандт. – Именно это ему и нужно. Уж я-то знаю, он ведь мой старый дружок.
– Вы уверены? – Девушка недоверчиво взглянула на Брандта и Христиана.
– Совершенно уверен, – подтвердил Брандт.
– Ну что ж, хорошо. – Девушка пожала плечами. – Попробую. – Она направилась было к двери, но остановилась. – Все это немножко странно, – с чуть заметной насмешкой в голосе проговорила она. – Солдат победоносной армии… День победы… Вы не находите, что у него странный вкус?
– Мы вообще странные люди, – ответил Брандт, – и ты в этом скоро убедишься. Занимайся своим делом.
Девушка гневно взглянула на него, но тут же улыбнулась и ушла.
– Ты понял? – спросил Брандт у Христиана.
– Да, достаточно.
– Давай выпьем, – предложил Брандт, наполняя бокалы. – А я вот отозвался на зов родины.
– Как, как? – недоуменно переспросил Христиан.
– Со дня на день должна была начаться война, а я писал декадентские, абстракционистские пейзажи и ждал французского гражданства. – Брандт прищурил глаза, вспоминая беспокойные, тревожные дни августа 1939 года. – Французы – самый восхитительный народ в мире. Они умеют вкусно есть и держат себя независимо. Рисуй, что хочешь, – они и бровью не поведут. У них блестящее военное прошлое, но они понимают, что ничего выдающегося на этом поприще им уже не совершить. Они благоразумны и расчетливы, что благотворно оказывается на искусстве… И все же в последнюю минуту я пошел в армию и превратился в ефрейтора Брандта, полотна которого не берет ни одна немецкая картинная галерея. Кровь не вода, а? И вот мы в Париже, и нас приветствуют проститутки. Знаешь, Христиан, что я тебе скажу? В конце концов, мы все же проиграем войну. Слишком уж это отвратительно… Варвары с Эльбы жрут сосиски на Елисейских полях…
