Джейн Остен - Мэнсфилд-парк
— Ну, Фанни, видит Бог, ты прекрасно провела день, — проговорила тетушка Норрис, когда они ехали по парку. — От начала и до конца одно сплошное удовольствие! Ты уж так должна быть благодарна твоей тетушке Бертрам и мне, что мы позволили тебе ехать. Весь день знай себе развлекалась!
Мария была достаточно раздосадована и оттого прямо ей и сказала:
— Я думаю, вам и самой грех жаловаться, сударыня. Вон у вас сколько всякого добра на коленях, да еще вот корзинка между нами, она все время безжалостно ударяет меня по локтю.
— Дорогая моя, это всего лишь отросточек прелестного вереска, меня заставил его взять милейший старик садовник, но, если он тебе мешает, я тотчас же поставлю его себе на колени. Ну-ка, Фанни, держи вот этот сверток, да поосторожней, смотри не оброни, тут сливочный сыр, такой же превосходный, как тот, что подавали за обедом. Эта добрая душа миссис Уитикер никак не могла успокоиться, непременно хотела всучить мне какой-нибудь из сыров. Я противилась до тех пор, пока она чуть не заплакала, да притом я знаю, именно такой сыр очень любит сестра. Эта миссис Уитикер истинное сокровище! Она была просто шокирована, когда я спросила, дозволяется ли вино за столом прислуги, и она отослала прочь двух горничных за то, что они пришли в белых платьях. Осторожно держи сыр, Фанни. Теперь я могу отлично поместить другой сверток и корзинку.
— Чем еще вы разжились? — спросила Мария, не без удовольствия оттого, что Созертон так расхваливают.
— Разжилась, дорогая моя! Это всего лишь четыре прелестных фазаньих яйца, миссис Уитикер мне их буквально навязала, никаких отказов и слушать не хотела. Говорит, раз, сколько она понимает, я живу совсем одна, будет очень забавно иметь таких вот птичек, и оно и вправду так. Я велю коровнице положить их под первую же свободную курицу, и если они вылупятся, их можно отнести ко мне домой и взять взаймы клетку, и в часы одиночества мне великая радость будет ухаживать за ними. И ежели мне повезет, твоей маменьке они тоже достанутся.
Вечер был прелестный, мягкий, безветренный, и, оттого что в природе был разлит такой покой, поездка была на редкость приятная; но, когда миссис Норрис замолчала, никто более не вымолвил ни слова. Все утомились душою, почти все, верно, размышляли сейчас, чего более принес этот день — удовольствия или огорчения.
Глава 11
День в Созертоне, при всех его несовершенствах, вызвал у сестер Бертрам куда более приятные чувства, чем они испытали при чтении писем с острова Антигуа, которые скоро после того прибыли в Мэнсфилд. Много приятней было думать о Генри Крофорде, чем об отце; а думать о том, что через несколько времени папенька вернется в Англию, о чем напоминали эти письма, было и вовсе несносно.
Ноябрь был тот недобрый месяц, когда следовало ждать его возвращения. Сэр Томас писал об этом с той мерой уверенности, какую могли позволить опыт и горячее желанье. Дела его уже почти завершились. Это давало основания предполагать, что он отправится сентябрьским пакетботом, и тем самым он мог надеяться на встречу со своим любимым семейством в начале ноября.
Марию стоило пожалеть более, нежели Джулию, ибо для нее возвращение отца означало замужество, поскольку отец, который прежде всего заботился об ее счастии, соединит ее с влюбленным в нее Рашуотом, союз с которым, как она полагала недавно, сделает ее счастливой. Будущее казалось ей мрачным, и только и оставалось, что закрыть его самой от себя некоей туманной завесой в надежде, что, когда завеса рассеется, она увидит что-нибудь иное. Вряд ли папенька воротится в самом начале ноября, всегда неизбежны задержки, отсутствие попутного ветра или что-нибудь еще; любезное нам «что-нибудь», коим успокаивает себя всякий, кто закрывает глаза, чтобы не видеть, и не слушает доводов рассудка, чтобы не уступить им! Может быть, он появится хотя бы в середине ноября; до середины ноября еще три месяца. Три месяца заключают в себе тринадцать недель. За тринадцать недель многое может случиться.
Сэр Томас был бы глубоко оскорблен, догадывайся он хотя б наполовину о чувствах, которые испытывали дочери по поводу его возвращенья, и навряд утешился бы, знай он об интересе, который оно возбудило в груди другой молодой особы. Мисс Крофорд, отправясь с братом в Мэнсфилд-парк, чтобы провести там вечер, услышала сию добрую весть; и, хотя ее это словно бы не касалось и она только из вежливости спокойно всех поздравила с возвращением главы семьи, она выслушала весть с интересом, который не так-то легко было насытить. Миссис Норрис поведала подробности, почерпнутые из писем, и на том разговор кончился; но после чаю, когда мисс Крофорд стояла с Эдмундом и Фанни у раскрытого окна, глядя, как в сгущающихся сумерках тонут окрестности, а сестры Бертрам, Рашуот и Генри Крофорд хлопотали вокруг свечей на фортепиано, она вдруг поворотилась, глянула на них и вернулась к прежнему разговору:
— Какой счастливый вид у мистера Рашуота! Он думает о ноябре.
Эдмунд тоже обернулся и посмотрел на Рашуота, но не нашел что сказать.
— Возвращение вашего отца будет поистине событием.
— Да, несомненно, после столь долгого отсутствия, да притом полного опасностей.
— Оно будет также предвестником других событий: ваша сестра выйдет замуж, а вы примете сан.
— Да.
— Не обижайтесь, — смеясь сказала мисс Крофорд, — но мне, право, приходят на ум некоторые древние герои-язычники, которые, совершив великие подвиги в чужой земле, приносят жертвы богам за свое благополучное возвращенье.
— В этом случае никакой жертвы нет, — отвечал Эдмунд с серьезной улыбкою и опять бросил взгляд на фортепиано. — Сестра сама решила выйти за него замуж.
— О да! Я знаю. Я просто пошутила. Она поступила всего лишь так, как поступила бы всякая молодая девушка, и я не сомневаюсь, что она совершенно счастлива. Какую вторую жертву я имею в виду, вы, конечно, не понимаете.
— Я принимаю сан так же добровольно, как Мария выходит замуж.
— Какая удача, что ваши наклонности и удобство вашего родителя так совпали. Я полагаю, здесь поблизости вас дожидается очень хороший приход.
— Который, по-вашему, и влияет на мое решение.
— Вот уж ничего похожего! — воскликнула Фанни.
— Спасибо тебе на добром слове, Фанни, но сам я не сказал бы этого с такою уверенностью. Напротив, сознание, что меня ожидает хорошее обеспечение, и вправду повлияло на меня. И я не вижу в том ничего дурного. Мне не пришлось преодолевать никакого предубежденья, и я не вижу, почему человек станет менее достойным священнослужителем, если ему известно, что он смолоду будет жить в достатке. Я был в верных руках. Я надеюсь, что не склонился бы в дурную сторону, и убежден, что отец мой слишком совестлив, чтобы позволить мне подобное. На меня, без сомненья, было оказано влияние, но, по-моему, это не заслуживает упрека.
— Это то же самое, как если сын адмирала идет во флот или сын генерала — в армию, и никто не видит в том ничего дурного, — сказала Фанни после короткого молчания. — Никого не удивляет, что они выбрали путь, на котором им всего лучше послужат друзья, никто не подозревает их в том, будто их выбор менее серьезен, чем кажется.
— Нет, дорогая мисс Прайс, не то же самое, и на то есть веские причины. Профессия моряка или солдата говорит сама за себя. Все свидетельствует в их пользу: героизм, опасность, общий толк, обычай. Солдаты и моряки всегда угодны свету. Никого не может удивить, что мужчины становятся солдатами или моряками.
— А мотивы человека, который принимает сан, со всей определенностию предпочтя его иным поприщам, по-вашему, достойны подозрений? — сказал Эдмунд. — Чтобы оправдать себя в ваших глазах, он должен так поступить, не имея ни малейшей уверенности, что будет хоть сколько-нибудь обеспечен.
— Как? Принять сан, не имея прихода! Ну что вы, да это безумие, совершенное безумие!
— Позвольте тогда спросить вас, откуда ж браться служителям церкви, если человек не должен принимать сан, надеется ли он на достаток или не надеется? Нет, вам, конечно же, нечего ответить. Но я попросил бы вас отдать должное священнику, исходя из ваших же доводов. Если на него не должны влиять чувства, которые достойны, по вашему мненью, соблазнить и вознаградить при выборе профессии солдата и моряка, если героизм, шумиха, мода — все это не про него, значит, тем менее оснований подозревать его выбор в недостатке искренности и добрых намерений.
— О, он, без сомненья, искренен, предпочитая верный доход необходимости трудиться ради него; и у него самые прекрасные намерения до конца дней своих ничего не делать, только есть, пить и жиреть. Это праздность, мистер Бертрам, и ничто иное. Праздность и любовь к покою. Недостаток столь похвального честолюбия, вкуса к интересному обществу или охоты взять на себя заботу быть приятным в общении — вот что рождает священников. Священнику только и остается, что быть неряхой и себялюбцем, читать газету, следить погоду да пререкаться с женою. Всю работу за него исполняет викарий, а дело его жизни — обедать.
