Перед стеной времени - Юнгер Эрнст
Родственная взаимосвязь границы и войны позволяет сделать выводы, применимые и к нашему времени. Становится ясно: если мы хотим принципиально снизить вероятность новых войн, сначала необходимо ослабить понятие границы. Через отрицание к этому не прийти. Нужна новая концепция Земли как родины – конечно же, не заимствованная у охотника, но восходящая к золотому веку.
В указанной взаимосвязи кроется смысл кровавых пошлин, которые человечество платит именно Земле – не границе. Приносимая жертва рушит барьеры, за которыми открывается новая картина народов и новый принцип использования природных богатств. В этом случае даже техника может послужить формой и отправной точкой для нового одухотворения Земли на исходе исторического времени, железного века.
Первоначальное изобилие оставило зримые следы и в той эпохе, когда народности, с которыми мы сегодня связываем зарождение культуры, начали себя огораживать. Месопотамия, где, как предполагалось, некогда находился рай, и Египет с тех пор стали славиться богатыми урожаями зерна. Ханаан приобрел репутацию земли, текущей молоком и медом, благодаря благоприятным условиям для скотоводства и собирательства.
Подобные рассказы наиболее отчетливы там, где они звучат сказочно, и на то есть причина. В первую очередь на ум приходят доперсидские царства и области, такие как Фригия, Мисия и Лидия, которые еще лежат в раннем свете золотого века. Там правил Мидас, все превращавший в золото, – уже в мифе эта способность получила превратное истолкование. Ну а Крез и вовсе жил в то время, когда богатство стало видимым, измеримым и могло быть отнято у человека. Геродот обстоятельно описывает жизнь этих стран.
Говоря о золоте и золотом веке, необходимо еще раз подчеркнуть, что ни во времени, ни в пространстве не встретишь ничего абсолютного. Оно не может быть датировано и ограничено. В золоте мы ценим постоянство и нерушимость, в мире – «вечный мир», в царствах золотого века – рай. В эти сокровищницы не проникала ни одна живая душа, но именно они – основание всех наших оценок.
Об этом следует помнить, когда мы окидываем взглядом великие эпохи счастья. Их образ не должен возводиться в абсолют. Везде, где жили и будут жить люди, им присуще «слишком человеческое». Первое убийство, о котором повествует Библия, произошло вскоре после изгнания Адама и Евы из Эдемского сада. На благословенных островах, где, по убеждению многих, удалось обнаружить «естественного человека» Руссо, обнаружился также и каннибализм. Сцены «казни» можно увидеть не только в искусстве времен древнейших династий (например, на палетке царя Менеса [53]), но даже в наскальных рисунках ледникового периода. Так, в пещере Ремигия, что в испанской провинции Кастельон, обнаружен первый «святой Себастьян», пронзаемый стрелами.
В ту эпоху практиковалось побивание камнями как первый способ убийства, формально и социально возвысившийся над каиновым. Он продолжал применяться в то время, когда уже сформировалось римское право, и описывается в повествованиях исторического человека. Известнейший пример – избиение камнями святого Стефана, упоминаемое в Деяниях Апостолов (7:58). Подобные сцены делают нас свидетелями архаического явления. Приговор выносится не на основании судебных процедур, направленных на установление причинных связей (так действовал Пилат), а лишь на основании всеобщего согласия. Человека «выводят» родственники, клан, племя или часть народа, выступающая в этой роли. Когда Христос говорит о «первом» камне, речь уже идет о другом, более позднем мире и о новом понимании ответственности.
Итак, допуская отождествление каменного века с золотым, мы не должны забывать, что свету всегда сопутствуют тени. Это не перечеркивает ни картин изобилия, недоступного последующим эпохам, ни той свободы, которой древний человек пользовался как охотник и которую утратил уже тогда, когда стал пастухом.
Нельзя отрицать и того, что каменный век не ведал войн ни в героических формах мифа, ни в стратегических формах истории. Вражда и раздоры, безусловно, существовали, но не было границ в их сегодняшнем значении.
О кровопролитии, подобном «мужеубийственным» распрям гомеровских героев или нашим битвам, в каменном веке не могло быть и речи. В «Максимах о войне» Рене Кентон утверждает, что в войне на истощение потеря пятидесяти (и даже более) процентов ресурсов является нормой и не должна влиять на силу сопротивления.
Древнейшие вооруженные столкновения можно представить себе как раздоры между «дикарями» XIX века, описанные Карлом Войле в его работе об истоках войны: совершались многочисленные обряды, исполнялся боевой танец, звучал боевой клич. После этого конфликт, унесший жизни одного-двух человек, считался исчерпанным. А бывало и так, что сражались только сильнейшие воины, вожди – эта практика зафиксирована в древнейших слоях эпоса. У Гомера, когда великие сходятся один на один, оружие молчит. И люди, и боги ожидают исхода встречи.
Наряду с изобилием и с отсутствием войн в нашем понимании, заря человечества имеет и еще одну, пожалуй, даже более значимую отличительную черту. Это магическая защищенность. В человеке еще остается нечто нераздробленное, в нем непосредственно отражается то земное сияние, которое впоследствии стало отождествляться с бессмертием. В последующие эпохи такое единение с творящим началом возникало лишь как воспоминание, как исключительное явление, ограниченное во времени и пространстве: на горе Синай, у пророков, в святая святых, при экстраординарных физических и духовных состояниях.
Изначально же не существовало ни жрецов, ни посвященных – во всяком случае, в качественном смысле, предполагающем приобщение к некоему таинству. Было общее знание, присущее всем людям, как инстинкт – всем животным. Тот, в ком оно проявлялось особенно ярко, становился первым танцором, ведущим за собой остальных. Со временем он покинул круг и стал танцевать один. Появились ритуалы, проводить которые мог только он. И все же отголоски первоначального всеобщего духа дожили до позднейших времен. Муж и жена по-прежнему вступают в священный брачный союз. До сих пор существуют таинства, неведомые никакой догматике. Первые картины создавались не художниками в современном смысле слова. Искусство было, как метко подметил Иоганн Георг Гаман, праязыком рода человеческого.
Как что-либо превращается в святилище – место углубленного приобщения к тайне, имеющего определенную временную организацию, определенную периодичность, – можно лишь смутно угадывать. Этот процесс сопряжен с потерей, поскольку создает зоны меньшей значимости. В Эдемском саду святилищ не было.
В отличие от человека, жившего в древнейшую эпоху, люди исторического или даже мифического века представляют собой явления, «преломленные» во временном спектре, и сила, которая выводит их на арену, не скрывает этого. Ее можно сравнить с каскадом, изливающим воду, которая копилась в озере на протяжении нескольких тысячелетий. Эпохе строительства пирамид (астрологи называют ее эрой Тельца) должен был предшествовать долгий период накопления, инкубации. Каким он был, можно предполагать, но знать нельзя, ведь, как известно, роса выпадает в самые темные часы ночи.
Слово «магия» следует употреблять осторожно – в частности потому, что его часто используют как удобную кладовую для вещей, которые приводят нас в недоумение, но кроме этого не имеют ничего или почти ничего общего. Так называют, не разбирая, все относящееся к той не вполне объяснимой силе, чей приблизительный аналог в физическом мире – электричество. По возможности слово «магия» следовало бы заменять словосочетанием «дух Земли» (Erdgeist). Правда, этот дух становится «магическим» в узком смысле только в моменты возвращения, когда он на наших глазах сгущается, кристаллизуется и твердеет, как это происходило в первых городах – городах серебряного века.
