Richard Bach - Биплан
Иногда на дороге появляются автомобили. Каждый из них мне удается подробно рассмотреть, поскольку теперь я не обгоняю их столь быстро. Автобус, который построят где-то в будущем, а в нем у заднего окна столпились еще не рожденные дети. Я машу им рукой сквозь время с расстояния в пятьдесят футов техасского воздуха, и в ответ получаю лес машущих рук. Приятно видеть, что еще кто-то движется в этом же кусочке пространства, и становится интересно узнать, что они думают, глядя на нас, в 1929-й? Не напоминает ли им это что-нибудь? Помнят ли они то время, когда ехали по той же самой дороге (тогда она была грунтовой) и где-то в этом же месте вдоль нее по небу летел самолет – такой же, как летит сейчас? Как он не спеша тащился вперед и постепенно исчезал слева от дороги –точно так же, как исчезает этот самолет?
Я лечу по привычке с той же стороны дороги, что и солнце. Любопытно, было ли это привычкой в те далекие дни. Вероятно, нет. Лети со стороны солнца, и твой номер не смогут прочесть. Защитная привычка. Хотя, я думаю, иногда она избавляла меня от лишних неприятностей. Не так уж много людей знает, что в ненаселенной местности самолет совершенно законно может лететь ниже верхушек деревьев. Если кому-то не нравятся старые самолеты, он мог бы разглядеть мой огромный регистрационный номер и заставить меня потом доказывать свою невиновность. В инструкциях лишь говорится, что я должен пролетать на расстоянии не менее пятисот футов от любого человека, находящегося на земле, пятьсот футов над ним или пятьсот футов в сторону от него – значения не имеет. Сейчас, когда я укрываюсь от ветра и вокруг полно ровных площадок, куда можно сесть, я выбираю лететь на пятьсот футов в сторону. В солнечную сторону.
Когда на дороге пусто, я опускаюсь над ней, пока мои колеса едва, но начинают задевать асфальт по обе стороны от осевой линии. Я сижу, выпрямившись, заглядываю, вытянув шею, вперед, поверх ветрового стекла, за нос, и просто наслаждаюсь низким полетом. Мимо со свистом проносятся телеграфные столбы, и, положив один локоть на край кабины, я чувствую себя почти водителем автомобиля. За одним замечательным исключением – я могу потянуть руль на себя и с ревом взмыть прямо в небо.
У меня есть друг-автогонщик, который говорит, что гонки – самое большое в мире удовольствие. Для него, забывает он при этом добавить. Для него. Для всех же остальных – ладно, для меня, это удовольствие больше похоже на ужас. На земле нужно одновременно преследовать столько целей, что нет ни места, ни времени подумать о чем-то другом. Гонщик должен все время держаться на узкой асфальтовой ленте, и если что-то окажется у него на пути, или даже если дорога не наклонена под нужным углом, – ему не сдобровать. Каждую секунду, выжимая газ, ему нужно серьезно думать об управлении. С другой стороны, небо – для мечтателей. Оно им прекрасно подходит, поскольку здесь столько простора, столько свободы! Взлет и посадка в старом самолете требуют некоторого внимания, но сам полет – штука простейшая. По простоте управления полет можно сравнить разве что с… да ни с чем его сравнить нельзя! Впереди препятствие? Поднимись над ним. Облети его вокруг. Пролети под ним. Полетай кругами и поразмысли о нем. Ничего этого гонщик сделать не может. Он может лишь попытаться остановиться. Вокруг пилота столько простора, что он может откинуться на сиденье и расслабиться. Он может долго смотреть назад, вверх или вниз. Глядеть вперед – это своего рода формальность, которой мы следуем по привычке, усвоенной на земле. С землей пилот может делать что ему вздумается – наклонить ее, завертеть ее, поместить ее над головой или сзади перпендикулярно хвосту. А может просто позволить ей сонно тащиться внизу и, глядя сквозь узкие щелочки глаз, увидеть ее туманной, ненастоящей.
Таблички, правила, полетные инструкции со всей серьезностью напоминают, что пилот ни в коем случае не должен отвлекаться от требующей неусыпного внимания задачи полета на самолете, что, если он позволит своему вниманию хоть на секунду переключиться на что-либо другое, – неминуема трагедия. Но после того, как сам немножко полетаешь, становится очевидно, что они смотрят на все чересчур серьезно. Пилот-ученик уже на первом же уроке убеждается, что самолет сам по себе летит гораздо лучше, чем если бы он им непрерывно управлял. Чтобы оставаться в воздухе, самолет не требует постоянной концентрации внимания, которая нужна автомобилю, чтобы не сойти с узкой трассы. Если пилот соблюдает основные меры предосторожности – следит за тем, чтобы не влететь в дерево или не врезаться в склон горы, – небо для него – превосходное место, где можно путешествовать, не обдумывая каждый свой шаг
Сейчас, когда я лечу на высоте в фут над шоссе номер 80, я должен быть несколько более внимательным, чем тогда, когда между колесами и землей пятьсот или тысяча футов. Сейчас я могу почувствовать себя гонщиком, но без неприятностей, которыми грозит его ремесло. Если я не впишусь в поворот, я могу преспокойно следовать дальше, за ограничительный бордюр, пролететь над деревьями и камнями и не ощутить ни малейшего подрагивания своей машины.
Внезапно из-за холма мне навстречу выныривает автомобиль. Ручку резко на себя и вираж в сторону солнца, чтобы отлететь на положенные пятьсот футов. Я невольно улыбаюсь. Каково бы, интересно, было мне, следуя в автомобиле по обыкновенной дороге, въехать на холм и тут нос к носу столкнуться с самолетом, который несется мне прямо в лобовое стекло? Со стороны пилота не слишком вежливо так поступать по отношению к людям, хотя в этом и нет ничего запретного. Нужно сначала заглядывать за гребень холма, чтобы не напугать ненароком какого-нибудь несчастного водителя, который хотел бы побыть наедине со своим размеренно пыхтящим поездом мыслей.
Мы следуем дальше, выглядывая сперва из-за холмов и лишь затем плотно прижимаясь к дороге. Раз или два наши колеса случайно задевают асфальт по обе стороны от осевой линии.
Я смотрю на часы – неплохое начало. Мы летим уже больше четырех часов и ушли далеко вперед от того места, где я рассчитывал быть в это время. Впереди по курсу на карте значится город Рейнджер, штат Техас, а в нем –аэропорт. Я поднимаюсь повыше и отыскиваю взглядом водонапорную башню, место пересечения с еще одним шоссе и недостроенное здание. А вот и аэропорт. Для такого маленького городка он просто огромный – три земляные полосы пересекаются под углом друг к другу, а рядом – пара ангаров. Делаем круг, смотрим на ветровой конус, затем, поблагодарив мысленно человека, который решил организовать более чем одну посадочную полосу, разворачиваемся против ветра и устремляемся к земле.
Еще даже не наступило время ланча, а я уже проделал пять сотен миль от Луизианы. Расстояние внушительное, и я этим горжусь, хотя где-то в будущем /прошлом/ я летал на самолетах, которые такое расстояние пролетали меньше чем за час, и даже на таких, которые смогли бы покрыть его за двадцать минут. В таком контрасте, в смещенном спектре времен и самолетов должен быть какой-то смысл. Но сейчас я устал от четырехчасового сидения на твердом, как камень, парашюте, поэтому поиски смысла отходят на второй план, на первый же выходит роскошь распрямиться и сделать несколько шагов по неподвижной земле. Полет идет как по маслу. Все в соответствии с планом, который я себе наметил. И сейчас, в городе Рейнджер, штат Техас, вытирая с ветрового стекла и капота масло, я не думаю ни о планах, ни о будущем.
10
Извините, мистер, но я не буду крутить ваш пропеллер. И заводную рукоятку тоже. Страховка. Страховка не возместит мне убытки, если я получу увечье.
Странно, непонятно, непостижимо – я в бешенстве выпрыгиваю из кабины, где уж было приготовился нажать на тумблер стартера. Везде по дороге сюда желающих помочь было хоть отбавляй, а тут, когда мне надо побыстрее улетать, приходится вылезать на девяностоградусное солнце в куртке с подкладкой на меху и самому крутить заводную рукоятку. А служащий стоит себе позади и наблюдает. Злость легко превращается в энергию, и когда маховик уже визжит на полных оборотах, у меня просто не остается сил, чтобы обращать внимание на страхи служащего. Потянуть на себя тумблер стартера, запустить двигатель, подняв позади себя столб пыли, вырулить против ветра, двигателю – полный газ, и отпустить тормоза. Колеса отрываются от земли, и я, бросая взгляд на часы, начинаю отсчитывать очередные четыре часа, секунда за секундой. Мы снова возвращаемся к нашему Другу – шоссе, – и все опять становится так, словно я и не приземлялся, словно сидел позади пропеллера весь день напролет от самого рассвета, и даже еще со вчерашнего вечера, даже с середины вчерашнего дня. Хорошо будет прилететь домой, в Калифорнию.
Боковой ветер теперь превратился в сильную воздушную струю, которая настойчиво пытается снести меня вправо. Мне приходится лететь под углом к шоссе, сражаясь с ветром блестящим кинжалом пропеллера.
