Уильям Теккерей - Кэтрин
Выйдя из дома судьи, мистер Макшейн не удержался, чтобы от полноты признательного сердца тут же не расцеловать миссис Хэйс в обе щеки. А когда она стала упрашивать взять ее с собой, чтобы ей поскорее обнять своего ненаглядного сынка, он великодушно согласился, и, усевшись на серую лошадь Джона Хэйса, парочка затрусила по дороге к Вустеру.
* * *— Кого это Носач привез с собой? — произнес три часа спустя мистер Циклоп, одноглазый Броков сподвижник, без дела слонявшийся во дворе "Трех Грачей". Вопрос был вызван появлением прапорщика Макшейна в обществе матери злополучного пленника. Они добрались до Вустера без всяких приключений.
— Сейчас я буду иметь удовольствие, — прочувствованно сказал наш прапорщик, помогая миссис Хэйс слезть с лошади, — я буду иметь удовольствие воссоединить два любящих сердца. Мы люди суровой профессии, любезнейшая, но — ах! — подобные минуты вознаграждают нас за годы тягот. Сюда, сюда, любезнейшая. Направо, потом налево — здесь ступенька, не споткнитесь, — а теперь по коридору третья дверь.
Дверь была благополучно достигнута, и в ответ на условленный стук распахнулась, пропуская в комнату мистера Макшейна, который в одной руке зажимал двадцать золотых, а другою поддерживал почтенную даму.
Мы не станем подробно описывать встречу матери и сына. Старушка проливала обильные слезы; молодой человек искренне радовался, заключив, что родительница принесла ему избавление от всех напастей; миссис Кэт отошла в сторонку и кусала губы в некоторой растерянности; мистер Брок пересчитывал деньги; а мистер Макшейн усиленно подкреплялся спиртным, вознаграждая себя за труды, тревоги и испытания.
Когда чувства миссис Хэйс несколько поуспокоились, старушка ласково оглядела всю воровскую шайку, ее окружавшую. Ей в самом деле казалось, что эти люди облагодетельствовали ее тем, что выманили у нее двадцать гиней, грозили смертью ее сыну, а теперь согласны отпустить его на волю.
— Кто этот смешной старичок? — спросила она; и, узнав, что это капитан Вуд, церемонно присела перед ним и почтительно произнесла: — Ваша покорная слуга, сэр! — на что мистер Брок соблаговолил ответить улыбкой и поклоном.
— А кто эта красивая молодая дама? — продолжала миссис Хэйс свои расспросы.
— Это… мм… кха-кха… это миссис Джон Хэйс, матушка. Прошу любить и жаловать. — И мистер Хэйс подвел свою молодую жену под материнское благословение.
Неожиданная новость отнюдь не обрадовала старушку, и она довольно кисло ответила на поцелуй миссис Кэтрин. Однако делать было нечего; на радостях ей даже трудно было по-настоящему осердиться на вновь обретенного сына. Поэтому она лишь слегка пожурила его; а затем, обратись к младшей миссис Хэйс, сказала, что хоть она никогда не одобряла увлечения Джона и считает этот брак неравным, но, раз уж беда случилась, приходится смириться; а потому она готова принять невестку в дом и обласкать, как родную.
— А нет ли еще денег в этом самом доме? — шепнул мистер Циклоп мистеру Колпаку: оба они вместе с хозяйкой стояли в дверях и забавлялись чувствительной сценой, разыгрывавшейся у них на глазах.
— И глуп же этот ирландский увалень, что не попытался выжать из нее больше, — сказала хозяйка, — впрочем, чего и ждать от безмозглого паписта. Уж будь жив мой муженек (сей достойный джентльмен окончил свою жизнь на виселице), он бы на таких грошах не помирился.
— А почему бы нам не давнуть еще раз? — предложил мистер Колпак. — Что нам мешает? Теперь ведь у нас в руках не только жеребок, но и старая кобыла — хо-хо! За двоих-то можно, пожалуй, и всю сотню стребовать.
Разговор этот велся sotto voce; [22] возможно, мистер Брок и не подозревал о коварном умысле трех друзей. Кампанию открыла хозяйка.
— Прикажете подать вам пуншу или еще чего-нибудь, сударыня? — спросила она. — Надо выпить, раз уж очутились в трактире.
— Само собой, — откликнулся прапорщик.
— Непременно, — поддержали хором остальные.
Но миссис Хэйс сказала, что хочет поскорей вернуться домой и, вынув крону, попросила хозяйку поднести джентльменам после ее отъезда.
— Прощайте, капитан, — обратилась она к мистеру Макшейну.
— Адью! — воскликнул тот. — Желаю долго здравствовать, любезнейшая. Вы меня выручили из скверной передряги там, у судьи; и не будь я прапорщик Макшейн, если я это когда-нибудь забуду.
После чего Хэйс и обе дамы направились было к двери, но хозяйка загородила им выход, а мистер Циклоп сказал:
— Э, нет, мои красавицы, вы от нас так дешево не делаетесь; что двадцать гиней, — это пустяки; нам надобно больше.
Мистер Хэйс попятился и, кляня свою судьбу, не мог удержаться от слез; женщины завопили; мистер Брок лукаво усмехнулся, словно предвидел такой оборот дела и одобрял его; но прапорщику Макшейну это не понравилось.
— Майор! — сказал он, вцепившись Броку в рукав.
— Прапорщик! — отозвался мистер Брок, улыбаясь.
— Мы, кажется, люди чести, майор, так или нет?
— Само собой, — смеясь, отвечал Брок любимым выражением Макшейна.
— Так вот, люди чести должны быть верны своему слову; и если ты, одноглазая скотина, сию же минуту не дашь пройти этим дамам и этому слабодушному молодому человеку, который так горько плачет, — ты будешь иметь дело с майором и со мной. — Сказав это, он вытащил свою длинную шпагу и сделал выпад в сторону мистера Циклопа, но тот увернулся и вместе со своим товарищем отошел от двери. Только хозяйка осталась на посту и, кляня на чем свет стоит и прапорщика, и англичан, струсивших перед ирландским увальнем, объявила, что не сдвинется с места и будет стоять тут, пока жива.
— Так пусть же пеняет на себя! — вскричал прапорщик и взмахнул шпагой так, что она прошла чуть не под самым подбородком у разъяренной бабы. Та взвизгнула, упала на колени и наконец отворила дверь.
Мистер Макшейн подал старушке руку и весьма церемонно свел ее с лестницы, предшествуя новобрачной чете; у ворот он дружески распрощался со всем семейством, твердо пообещав навестить его в будущем.
— Восемнадцать миль не так далеко, — сказал он, — успеете дойти засветло.
— Дойти? — вскричал мистер Хэйс. — Зачем же нам идти пешком, у нас ведь есть мой Серый, и мы можем ехать на нем по очереди.
— Сударыня! — внушительно произнес Макшейн, возвысив голос. — Верность слову — прежде всего! Не вы ли в присутствии судьи клятвенно подтвердили, что сами дали мне эту лошадь, — так что ж, вы хотите теперь снова отнять ее? Позвольте вам заметить, сударыня, что особе ваших лет и вашего достоинства не к лицу столь некрасивые поступки, и я, прапорщик Тимоти Макшейн, не намерен их допускать.
Он отвесил поклон, взмахнул шляпой и удалился горделивой поступью; а миссис Кэтрин Хэйс с мужем и свекровью припустились к дому пешком.
ГЛАВА VII,
охватывающая период в семь лет
Вырвав, сверх всякого ожидания, значительную часть своих денег из цепких лап Брока, граф Густав Адольф фон Гальгенштейн, этот бесподобный молодой человек, разумеется, не помнил себя от радости; и частенько потом говаривал не без лукавства, что судьба едва ли могла распорядиться более благоприятным для него образом, и он ей за это горячо благодарен; в самом деле, ведь не укради мистер Брок эти деньги, его сиятельству пришлось бы выложить их в уплату своего карточного долга уорикширскому сквайру. А так он мог сослаться на свое бедственное положение, что и не преминул сделать, и уорикширский победитель остался ни с чем, если не считать весьма неразборчивого автографа Густава Адольфа, коим последний признавал себя его должником.
Признание это было вполне чистосердечным; однако признавать долги и платить их — не совсем одно и то же, в чем читатель, без сомнения, не раз имел случай убедиться; и мы можем заверить его, что до дня своей кончины уорикширский сквайр так и не увидел ни одного шиллинга, четвертака, луидора, дублона, мараведи, тумана или рупии из той суммы, которая была ему проиграна monsieur де Гальгенштейном.
Названный молодой дворянин, как о том упомянул мистер Брок в рассказе о собственных приключениях, приведенном нами в одной из предшествующих глав, некоторое время находился в Шрусберийском узилище, куда был заточен за некоторые другие долги; но сумел освободиться с помощью справедливого и благодетельного закона, изданного для спасения несостоятельных должников; а неделю спустя ему посчастливилось встретить, уличить и обратить в бегство капитана Вуда, он же Брок, и таким образом вернуть остаток своих денег. После чего граф с примерной скромностью предпочел временно покинуть Англию; и мы не вправе утверждать, что долги поставщикам были им уплачены в отличие от так называемых долгов чести.
Разрешив таким образом вопрос о долгах, доблестный граф обратился к влиятельным друзьям, которые помогли ему получить пост за границей, и несколько лет безвыездно прожил в Голландии. Здесь он познакомился с очаровательной госпожой Сильверкооп, вдовой некоего лейденца; и хотя дама эта уже вышла из возраста, когда женщине свойственно зажигать сердца нежной страстью, — ей было за шестьдесят, — и не обладала, подобно своей современнице, француженке Нинон де Ланкло, прелестями, перед которыми бессильно время (ибо миссис Сильверкоои лицом была красна, как вареный рак, а осанкой напоминала гиппопотама); и ее нравственные качества не возмещали ее физических недостатков (ибо она была вульгарна, ревнива, зла, да притом еще пьяница и скряга), — тем не менее monsieur де Гальгенштейн сразу же пленился ею; из чего читатель, верно, заключит (ах, пострел, знает ведь людскую природу!), что почтенная вдова была богата.
