Газета Завтра - Газета Завтра 773 (37 2008)
Я всё хорошо понимал и сейчас понимаю, и совершенно серьезно считаю, что способность остаться тем, кем ты был изначально, — вот это то, что, может быть, человеку и дано в жизни единожды проявить. Решить: остаться или не остаться таким, каким он на свет Божий пришёл и каким он по этому миру идёт. Ну что тебе объяснять, дорогой Савва, разве у тебя не так? То же самое. Ведь сколько ты наблюдаешь вокруг себя таких, которые раньше и кланялись, и расшаркивались, а сейчас во-о-он куда иные попрорывались, и всё по той же причине: они легко отказались от всего, от чего не отказались мы.
Вот такой ответ, вроде бы и конкретный, и несколько образный, что ли. Если же брать детали, то, конечно, мне здорово повезло, что встретился с Прохановым. Просто повезло. Я и в "Комсомолке" нормально отработал много лет, начинал еще корреспондентом по Украине, в родном Донецке своем. Да и до этого работал редактором в областной молодежной газете, а еще раньше — в районной газете в родном своем городе Красном Лимане, где теперь я уже Почетный гражданин, чем искренне горжусь… А в Москву попал вот как. Когда у меня вышли в Донецке первые книжки, меня приняли в Союз писателей СССР. И мне из "Комсомольской правды" домой позвонил главный редактор Валерий Николаевич Ганичев: "Что же ты — член Союза, а сидишь у нас там собкором на периферии? Ну-ка, приезжай в редакцию, возглавляй отдел литературы". Я, конечно, обалдел. В Москве, в "Комсомолке" — отдел литературы! Я и в ЦДЛ-то с робостью входил, хотя уже и с писательским билетом в кармане… Но, тем не менее, приехал. Правда, пока шли всякие там собеседования, процедуры, в газете поменялся главный редактор, пришёл Геннадий Селезнев. Мы уже были знакомы: он работал редактором "молодёжки" в Ленинграде, а я — в Донецке. Он говорит: старик, литература никуда от тебя не уйдет, а я тебя очень прошу возглавить рабочий отдел. У нас в газете должны найти место Уренгой-Ужгород, КамАЗ, "Атоммаш", БАМ… Ты знаешь металл, уголь, стройки, работяг, ты же всё-таки донбасовец. Уговорил. Заведовал я рабочим отделом, потом стал обозревателем. Там было тоже оробел — ведь рядом "золотые перья": Ярослав Голованов, Гек Бочаров, Василий Михайлович Песков… Но ничего, прижился. Ездил по стране, печатался широко. Потом работал в Чехословакии. Там я не доработал свой срок: не выполнил задание редакции по прославлению Вацлава Гавела. Сказали: напишите о нем очерк, потому что он будет президентом. Я как-то не смог в это поверить, потому что Гавела знал, поскольку был вхож в пражскую "богему" конца 80-х. Нормальный диссидент, драматург неплохой. Но президентом он мне как-то не виделся. И я ответил, что у меня есть сомнения. А были уже у руля "Комсомолки" ребята молодые, "перестроечные". Позже они возглавили демгазеты. И меня тогда в Москву отозвали. Остался, по существу, без работы. И тут позвонил Проханов, предложил работать в новой газете Союза писателей, параллельной "Литгазете", которую тогда отторг себе Бурлацкий. И эта газета называлась — "День". Заявление — номер один! — в эту газету я и написал. И он меня принял. И вот по сей день — "День", потом "Завтра". Между "Днем" и "Завтра" был перерыв, когда "День" Ельцин разгромил, прислал штурмовиков, и те на Цветном бульваре всё у нас потоптали, помяли, порвали и уничтожили. И с нами готовы были то же самое сделать. Но нашлись добрые люди, в ночь на 4 октября позвонили, сказали: ты, ты и ты — в очень нехорошем списке. И вам не надо быть в Москве, в Доме Советов, в редакции. Иначе ничего нельзя гарантировать… И мы были с Прохановым и Бондаренко у Володи Личутина в Рязанской области, в глухой деревеньке, в подполье. После снятия "чрезвычайки" вернулись. Проханов сказал: ребята, никого не держу, времена будут ещё тяжелее. Но газету выпускать надо, дух поднимать народу надо. Что будем делать? Решили, что надо продолжать выпускать газету. Назвали её "Завтра", зарегистрировали как какую-то футурологическую. Хотя нормальные люди и в Минпечати, конечно, видели: раз главный редактор Проханов, какая там футурология-биология, это будет тот же "День"! И так оно и вышло, и так продолжается. Вот это всё можно считать главным куском моей жизни, главным её периодом. Я повторяю, и до этого была работа нормальная: "Комсомольская правда", районка моя — это святое место, где я из мальчишек, из школьников, из деповских рабочих учился писать, параллельно "осваивая" журфак МГУ. Всё это было становлением, но закалка моих убеждений, абсолютно неколебимых, произошла здесь. И я счастлив, что и семья моя их разделяет. Трудновато бывало, конечно, когда в подъезде какой-нибудь доброхот вывешивал на доске объявлений статейку, где писалось, что Нефедов — гэкачепист, прохановец и прочее… Каково было моей семье? А я в ней — один мужик. И когда ребята защищали от громил в 91-м наше здание Союза писателей на Комсомольском, конечно, жалею, что не был там тоже, как бы вне этой славной истории оказался, но я ночью должен был находиться дома, а днем — в редакции, "держал" номер. Ко мне приходили всякие корреспонденты — "Коммерсант", "Московские новости", ещё кто-то: где Проханов? Я за него. Какой будет газета, куда вы повернете? Вы с ГКЧП? Отвечаю: вот выйдет номер — увидите. И увидели. И сейчас видят и знают, что такое "Завтра".
Еще я, конечно, благодарен газете за то, что она оставила мне возможность и право быть поэтом. Это ведь тоже — из главных для меня дел в жизни. Моя вторая работа. А может быть, она и первая, может быть, они вообще не разделяются. Но все эти годы, конечно, поэзия тоже для меня не пустячное дело. Я начинал писать стихи мальчишкой, печатался еще в "Пионерской правде". В отрочестве, в юности сформировался как лирик, мои первые сборники — почти сплошь о любви. Это потом я уже как публицист сделался газетным поэтом, трибуном, даже пародистом. Я ведь чего-то веселого не был чужд никогда. Играл Теркина в капустниках "Комсомольской правды", в Праге меня звали "русским Швейком". Теперь я — "Евгений о неких", который недавно уже и отдельной книжкой вышел. Книги — это тоже составляющая моей жизни. Они у меня самые разные — и публицистика, и поэзия, и сатира, и переводы. Особенно люблю переводить с украинского Бориса Олейника, я же Бориса Ильича знаю давно, это мой учитель и друг. А какой поэт! Живой классик. Несколько лет назад за книгу "Тайная вечеря", вышедшую в Москве в моем переводе, он получила Шолоховскую премию. Это очень важно на сегодняшнем кризисном фоне отношений между Украиной и Россией. Ведь те, кто сеет раздор, уже Гоголя у нас отбирают. Но как его можно делить? Классик принадлежит миру и вечности. Противостояние провокаторам — это тоже моменты моей жизни, для меня не второстепенные. Видишь, сколько всего "главного"…
С.Я. Женя, ты сейчас вспомнил о Борисе Олейнике. Сегодня, наблюдая чудовищные, инспирированные США события, происходящие не только в Грузии, но и на Украине, я тоже часто вспоминаю Бориса, с которым мы были членами Президиума Советского фонда культуры и как-то сразу нашли друг друга. Я думаю о тебе, о других людях с Украины, с которыми я общался и общаюсь. Неужели же достаточно горстки негодяев, всех этих Ющенко, Тимошенко, чтобы сломать то, что веками нарабатывалось? Как можно? Я понимаю, что это подготовлено не только госдепом. Это началось с Хрущева, когда он откинул туда Крым. Но Хрущев мог сделать все, что угодно. Он в свое время писал столько расстрельных списков, что и Берии не снилось. И это он — обвинитель Сталина?!..
Ну ладно, теперь, как говорится, перейдем к прекрасному. Я опять о твоих пародиях. Есть просто фантастические. Не так давно отмечали юбилей Вознесенского, а я вспоминал твою пародию на него…
Е.Н. Да, Андрей Андреевич сделал однажды совершенно жуткую вещь, на мой взгляд. Так нельзя относиться к русской культуре, представителем которой он себя заявляет. Стихи, которые я пародировал, — не просто не поэзия, это какая-то похабщина, ибо речь идет вроде о совершенно святой для всех нас вещи — открытии памятника 1000-летию Руси в Новгороде, но что там за слова! Он не смог обойтись без своих этих штучек-дрючек ниже пояса, излюбленных ныне не только им везде и всюду. В книгах, в телевизоре, в интернете — у них весь юмор ниже пояса. Но тут же вроде не юмор! Вот отрывок, цитата из его стихотворения об открытии в Новгороде памятника 1000-летию Руси:
Спадает простынь, как трусы.
Бунтарь, мастеровой, холуй
К 1000-летию Руси
Отлил в металле слово "икс".
Понятно, какая подразумевается буква, какая подразумевается рифма. Что это за издевательство над славянской 1000-летней святыней? Моя пародия называется — "Иксуальное":
С чем русский памятник сравнить?
Не пирамида же, не сфинкс.
В трусы спадает мысли нить,
А там словцо на букву "икс" .
Меня сей образ обаял,
Я ж сам — и зодчий, и пиит.
Вон, на Тишинке наваял
Свой "икс". Пускай хоть он стоит…
Стою и я, бунтарь в трусах,
За кои дергает Прусак:
"Ты генитально нас воспел.
