Александ Казбеги - Пастырь
Пожилые люди собирались в кружки, переходили со стоянки в стоянку, вели беседы, радостно обнимались, весело вскрикивали, после долгой разлуки встречаясь с родственниками и друзьями.
Всюду было изобилие снеди, пива, водки, и роги переходили из рук в руки с тостами и приветствиями в стихах.
Все шло по исстари заведенному порядку. Вдруг у подножья горы показались три пешехода, торопливо взбиравшиеся наверх. Они, видимо, спешили, им было жарко от скорой ходьбы, они сдвинули шапки набок, чтобы защититься от жгучего горного солнца, подогнули полы одежды, чтобы легче было итти. Собравшиеся видели их как на ладони и следили за их приближением.
– Кто бы могли быть?… Что-то больно торопятся… Не без дела, должно быть!.. – с любопытством переговаривались вокруг.
Когда путники приблизились, все узнали трех крестьян из села Сиони.
Крестьяне быстро прошли сквозь толпу, призвали на собравшихся благословение святого и, получив ответное приветствие, прямо направились к часовне, там они отложили в сторону шапки и палки и, крестясь, опустились на колени. Деканозы подняли знамена и благословили их. Помолившись и оставив в часовне пожертвованные свечи, крестьяне вернулись к толпе.
– Что случилось, отчего так торопились? – спросил у них один из деканозов.
– Плохие вести, совсем плохие! – ответил старший из крестьян.
– Что такое, какие вести? – заговорили кругом.
– А такие, что потеряли мы Онуфрия, пастыря бурсачирского.
– Как так? – заволновались собравшиеся.
– Онуфрия сослали в Сибирь! – ответил крестьянин.
– Не может этого быть! Ведь он божий человек!
– Сам видел, собственными своими глазами, – печально вздохнул крестьянин.
Горестно ахнули все, как один человек; всех потрясло это невероятное известие.
– Расскажи, как, где?
– Садитесь, братья, сейчас все расскажу по порядку. Стало тихо, все обратились в слух.
– Я спустился в Степанцминду свечей купить для нынешнего праздника, – начал крестьянин свой печальный рассказ. – Только вышел из лавки, слышу кандалы звенят, словно стадо бубенчиками звякает. «Что это, – думаю, – где их столько набрали, гонят, как овец». Вдруг кто-то окликает меня: «Сын мой. Мамука!» Обернулся я на зов, вижу – пастырь! В арестантской одежде, на ногах кандалы… Еле ноги передвигает… Я кинулся к нему, хотел к его руке приложиться, но конвойный меня отогнал, ударил по спине ружейным прикладом… Эх, кто не знает Онуфрия, кто не помнит его доброты?… Вот хоть бы и я… Ведь он спас мне жизнь, когда я раненый лежал… Ну, я на этом не успокоился, пошел к начальнику конвоя, у меня три рубля было, отдал ему два, попросил допустить к нему, да еще рубль конвойному дал, и мне позволили поговорить с пастырем.
– И что?
– Рассказал, что в смерти Маквалы его обвиняют, что Гела на него донес, потерял совесть, попрал бога… Впал, говорит, в заблуждение, да простит ему бог!
– Ах несчастный Онуфрий! – воскликнул старейший. – Не грех ли тебе погибнуть, а мне ходить под солнцем!.. Ты так был нужен своему народу!..
– Стыд и позор нашей общине, если мы не вмешаемся это дело, – продолжал он, – ведь и мы виновны в том, что его осудили. Совершилось преступление, а мы убийцу женщины не нашли…
Он подошел к знамени, с силой потряс им, и звон колокольчиков возвестил, что народу хотят сообщить что-то очень важное. Наступила тишина. Все старейшие заняли места под своими знаменами.
– Люди! – обратился старейший к собравшимся. – Солнце меркнет от стыда, небо готово обрушиться с гневом на наши головы! Не выполнили мы долга своего. Был у вас пастырь, который пекся о вас больше, чем вы сами, был отец, который освещал ваш путь, был брат, обучавший вас правде и справедливости… Он был вашей гордостью, славой, он вырос среди вас. Вспомните, кто утешал вас, когда у вас болело сердце, кто исцелял вас, когда вы были ранены, кто вселял в вас бодрость, когда вы падали духом?…
– Онуфрий, Онуфрий! – послышалось отовсюду.
– Сердце мое возрадовалось оттого, что вы помните, не забыли вашего друга и благодетеля. И вот его постигла беда. Его обвинили в убийстве и сослали в Сибирь.
Ошеломленный народ слушал, затаив дыхание.
– Все вы повинны в его гибели, – продолжал старейший, – вы не приложили должных усилий, чтобы разыскать убийцу. Ведь вы же не верите, что Онуфрий мог стать убийцей?
– Нет, конечно, нет! – с возмущением закричали в толпе.
– Мы должны найти убийцу и спасти нашего любимого пастыря, отца нашего и брата!
– Найдем! Будем искать и найдем! – дружно отозвалась толпа.
– Проклянем того, кто не отдаст всех своих сил этому делу!
– Нашлем на него гнев наш! – крикнул весь народ. Старейший высоко поднял знамя и произнес:
– Слушайте, слушайте! Господи, цверский ангел – хранитель войск, дарский святой Георгий, Иоанн креститель, зеданишский святой Георгий, ломисский пресвятой златовенчанный апостол, хархский святой Георгий, святая Нина, Пиримзе, вифлеемская богоматерь, нагваревский святой Гиваргий, дугская пресвятая дева, святая троица… молю вас и взываю к вам от лица всего народа; милости своей и всяческого преуспеяния лишите того человека, который не будет стремиться найти убийцу Маквалы, не будет бороться за освобождение нашего пастыря, жизни не щадившего ради нас!
– Аминь, да снизойдет на нас твоя благодать! – возгласила толпа, и горы содрогнулись в ответ.
– Кто нарушит эту клятву, – да пошлет ему бог всевышний вместо услады и утешения горькую жизнь в собственной семье.
– Аминь! – подхватил народ.
– Пусть он будет обманут теми, кого любит, и бессилен отплатить за этот обман!
– Аминь!
– Пусть в рукопашной с врагом меч его надломится в рукоятке!
– Аминь!
– Пусть порвется стремя, когда он верхом вступит в воду!
– Аминь!
– Пусть не станет он достоянием могилы, но станет пищей волкам!
– Аминь! – отозвался народ.
– Да свершится! – возгласил старейший и тронул знамя, и на нем зазвенели колокольчики.
– Да свершится, да свершится! – сурово повторил народ, и обряд был закончен. Только тогда все приступили к священному пиршеству, и колокольчики на знаменах непрестанно звенели, возвещая о принятии торжественного обета.
23
Жители Гудамакарского ущелья были оповещены о решении хевской общины и изъявили горячую готовность участвовать в поисках убийцы, тем более, что убийство произошло в их общине, и позор этого злодеяния пятнал их честь.
Тогда народ постановил созвать на Бурсачирском плато сход трех общин – хевской, снойской и гудамакарской.
И вот однажды к Бурсачирскому ущелью стали стекаться жители окрестных сел; из ложбины они поднимались прямо на гору, где совершилось преступление и где, как молчаливый упрек, стояло опустевшее жилище Онуфрия.
Весь народ собрался. Недоставало только Джмухи Джалабаури, самого справедливого судьи и самого глубокого старца во всех трех общинах. Собравшиеся беседовали о Джмухе, удивлялись, отчего он опоздал, говорили о том, что стар он стал и немощен. Но вот появился Джмуха. Он шел медленно, спокойно, опираясь на палку. Лицо его дышало умом и добротой, хотя веки смыкались сами собой от старости и утомления.
Все приветствовали его почтительно, с любовью. Джмуха не преминул ответить на приветствие стихами:
«Поседел я и согнулся,
Весь истаял я вконец:
Я и в доме не работник,
И под небом не жилец!..»
– Что ты, что ты, Джмуха! – обступили его собравшиеся. – Ты учишь нас уму-разуму, ты наш судья!
– Не говори так, Джмуха, не огорчай нас! – возвысил голос один из старцев.
«Пастырь Миндия, веди нас,
Прыть у барса ты займи!
Прихвати с собой нас, младших,
Сделай прыткими людьми!..» —
закончил он стихами.
Сход открылся. Все были озабочены тем, чтобы поскорее найти убийцу. И все-таки поднялись горячие споры. Джмуха успокаивал самых неспокойных, вносил порядок и ясность в суждения. Наконец было решено, что надо искать преступника всячески и всюду, в горах и в долинах.
– Глас народа – глас божий! – заключил Джмуха. – Народ хочет – значит, он может. Ищите, и да поможет вам бог…
И вдруг какой-то неизвестный человек подошел к собравшимся. Все расступились перед ним. Он опустился на колени. Вид его был ужасен, обрывки одежды, местами скрепленные ремешками из тонкой древесной коры, висели клочьями на его нечеловечески исхудавшем теле. Тревожно-скорбные глаза дико блуждали. Волосы и борода, как будто ни разу не тронутые бритвой и ножницами, растрепались, свалялись и придавали его облику что-то звериное. На него было жутко и жалко глядеть… Никто не мог признать его… Кто он, откуда явился, чего ему надо на этом сходе?
– Кто ты, человек? – первым нарушил молчание Джмуха.
– Кто я? – глухо переспросил неизвестный, – я грешник, заслуживающий наказания… – голос его оборвался, лицо мучительно перекосилось, и он, закашлявшись, сплюнул кровавой слюной.
