Жак Шардон - Клер
— Там, поди, и в самом деле немало сокровищ, — сказал я Клер, описывая виденную мною картину.
— Это был Илула, — ответила она.
— Для него все люди богачи. Существуют различные степени бедности. То, что мы зовем нищетой, показалось бы несказанной роскошью нашим предкам-кочевникам. Дороги, города, покой полей, хлеб — все это чудо.
— Бедность в наше время сделалась мучительной, — сказала Клер. — Она куда страшнее, чем прежде. Бедный человек теперь не может жить по своему усмотрению — этим наше время и дурно. Привкус горечи ощущается во всем…
— Бедность сохраняет свои достоинства. Есть радости и чувства, доступные только беднякам… Ты не согласна?
— Согласна. Я считаю, что человек не может быть счастлив, если он никогда ни в чем не нуждался. Если я чему-то радуюсь сейчас, то в этом есть и заслуга моего прошлого; это очень сложное чувство, слагающееся из всего, что я когда-либо испытывала в жизни, включая и боль.
— Однако слишком долгие страдания не приводят ни к чему хорошему… Мне доводилось видеть в горных деревнях существа до такой степени задавленные горем, что у них не осталось и души. В других местах, в Сентонже, например, крестьяне весьма благородны. Дело в том, что они живут в хорошем климате, на плодородной земле, и сама окружающая природа возвышает их. Духовные ценности открываются человеку только тогда, когда он предварительно сформирован благоприятной средой.
— Ты полагаешь, что богатство делает человека лучше?
— Ничуть. Богатство отупляет даже вернее, чем нищета, если только нет к нему многолетней привычки. В свое время этот яд не разливался за пределы нескольких семей, у которых выработался к нему иммунитет, — такой уклад не лишен смысла. Ты спрашивала меня, что я пишу уже целый год? Я сочинял небольшой опус как раз по этим вопросам… Я оставил свой труд из-за его безысходности. Я дам тебе рукопись, так по крайней мере у меня будет хоть один читатель. Первый раз я прервал работу, когда столкнулся с вопросом: в чем главное достоинство человека. Мы чувствуем это, но сформулировать трудно. В таланте? Да, но не только в нем. В уме? И это не совсем верно. И не только в культуре, или душе, или принципах и порывах… Оно складывается из бесчисленного множества нерасчленимых элементов. Сдается мне, что наша цивилизация не делает человека лучше, хотя в этом и заключается истинная цель развития общества… Я воспрял духом после того как пришел к выводу, что ниже определенного материального уровня нет ни ценностей, ни даже людей. Довести до подобающего уровня как можно больше людей — вот роль…
— Ты полагаешь, что масса обладает большим духовным потенциалом, нежели отдельная личность?
— У нас всегда существовала элита, избранный круг баловней судьбы, необходимый в иные периоды, однако быстро приходящий в упадок. Возможно другое. Более высокий уровень массы создает благоприятные условия для возвышения личности. Я не верю, что подлинно великая личность может появиться, скажем, у полинезийцев.
— Возможно ли возвысить массу исключительно материальными средствами?
— Как я уже говорил, для духовного роста требуются определенные материальные условия. Не существует ничего сугубо материального. Пути духа не пролегают в пустоте. Важно, чтобы ум бодрствовал и не терял пытливости. Все, созданное в нашей земной жизни — плод человеческого духа.
— Напрасно ты не дописал свою книгу…
— Я очень скоро натолкнулся на новое препятствие. Техника, или, как мы говорим, машина — мы не умеем ею управлять. Она противостоит всем прочим силам, противостоит вере, с которой мы не желаем расставаться, она не вмещается в священные рамки наций и других старых принципов. Европа породила цивилизацию и мораль, противоположные собственной религии. Противоречия материального толка непримиримы. В столкновении жизненных сил погибнут многие ценности… Я остановился перед виде́нием потопа… Ну а если я ошибаюсь, то тем более мне лучше молчать!..
Я отошел от Клер и продолжил в полголоса:
— Мне безразличен завтрашний день… Что случится с людьми будущего? Да они и сами этого не узнают из-за недостатка памяти и ориентиров; мы не видим пути, которым следуем.
Наступило молчание. Спустя несколько секунд я заговорил торжественно, потупив от волнения глаза:
— Человеку дано только настоящее, только этот конкретный час, похожий на все другие и несравнимый с ними, таинственный, прекрасный и несовершенный… Да, да, вот этот самый час. Мы получили все, чего могли желать, дальше — край света, конец времени… Больше нам нечего ждать на земле… Это чудовищно!
— Этот самый час не кажется мне таким уж непроглядным… Он стоит того, чтоб его прожить. Я бы только желала, чтоб такой же час был у всех. И чтоб люди умели его ценить… Ты в том числе… Нам нужно научиться забывать… Излечиться от всего, что порождается страданием: от чрезмерных желаний, ложного величия, лишних слов… Сделаться скромнее…
— Этот час устраивает тебя? Ты всем довольна? Так ли это? — Я резко обернулся к Клер, и мой взгляд, по-видимому, напугал ее.
— Разумеется… У нас есть, в общем-то, все, чего можно желать… Отчего же мне чувствовать себя неудовлетворенной?
Я продолжал смотреть на нее. Она сидела на диване, а тут вдруг, словно бы желая избежать моего взгляда, поджала ноги и легла.
— И ты ничего не желаешь? — настойчиво переспросил я.
— Не знаю… Мы всегда о чем-то думаем, чего-то ждем, но это как бы часть того, что мы имеем… Ты задаешь слишком сложные вопросы…
Я подошел к окну, уперся лбом в стекло и продолжил, глядя на молодую и блестящую от дождя зелень:
— Меня удручают даже не нищета, болезни, войны и непосильный труд… Все эти пороки исчезнут, я уверен, не пройдет и десяти тысяч лет. Но когда я смотрю на миленький домик садовника под кронами, у меня сжимается сердце… В один прекрасные день, говорю я себе, каждый сможет получить по такому вот домику, а заодно и сносных соседей, и досуг, и книги, и разумные законы. Тогда-то и произойдет самое страшное: наша миссия будет исчерпана. Это максимум, что можно сделать для людей. По крайней мере для известной нам разновидности…
— Жан!
Клер поманила меня к себе.
— Подойди ко мне, Жан… Скажи, ты несчастлив?
— Я счастлив, вот в чем ужас!
— Наша жизнь, по-твоему, ужасна, — прошептала она ласково.
— Я счастлив только благодаря тебе, говорю это без тени насмешки. Но, видишь ли, у меня есть, что вспомнить, есть с чем сравнить, есть и другие причины, по которым я могу ориентироваться… И вообще мне случайно повезло…
— Наше счастье основано на самых элементарных вещах… В простоте великая сила… недоступная разуму, порождающая счастье. Не спеши жалеть людей будущего. Быть может, им суждено обрести те примитивные фундаментальные радости, которые наше поколение растеряло в пути…
— Человек смертен, они умрут, как и мы! Все в мире хрупко и недолговечно, в первую очередь счастье. Оно как раз и подводит нас к бездне. Нет, уж лучше пусть человечество бедствует!
— У тебя неприятности?
— Нет.
— Не нет, а да. Весь последний год ты чем-то озабочен, я это вижу. Почему ты от меня скрываешь? Трудности с деньгами? Ты недоволен Франком?
— У меня есть некоторые затруднения, но не стоит о них даже и говорить…
— Стоит… Я должна знать… Может быть, тебе нужно поступить на службу?..
— Это ничего не изменит. В течение двадцати пяти лет я трудился не покладая рук. За эти годы я бывал и богат, и беден, независимо от результатов моей работы… Богатство приходило ко мне и уходило. Возможно, оно еще раз уйдет…
— Чего ты опасаешься?
— Ничего. Положение улучшается, а со временем станет совсем хорошим.
— Ну а если это время наступит не скоро, если придется ждать три года, десять лет… Я хочу знать худшее.
— Худшее? Я разорюсь.
— И что ты станешь делать?
— Надеюсь, Пьерко предоставит мне место… К сожалению, я буду уже не молод.
— Место на Борнео?
— На Борнео или еще где-нибудь…
— Ты возьмешь меня с собой?
— Ты согласна поехать?
— Разумеется.
— Тебе не страшно переехать в столь необычный край?
— С тобой мне все равно, где жить, здесь или на Борнео, в богатстве или в бедности.
— Интересно только знать, что там будут выращивать… Если я разорюсь, то разорюсь последним…
— Почему ты называешь эти места необычными?
— Там жарко.
— Там вредный климат?
— Да нет. Я знавал англичанок, которые прекрасно его переносили… Худые женщины…
— Тамошний климат вреден для детей?
— Почему ты спрашиваешь?
— Если бы у нас был ребенок, мы могли бы взять его с собой?
— Я предпочитал брать на работу неженатых, именно из-за детей. В семье всегда кто-нибудь да потянет назад во Францию. Я бы не советовал ехать туда с детьми. У нас их нет…
